Впрочем, везде поспевающий практическим умом своим Левин и тут всех опередил, едва новогодье перевалили: "А отчего бы, Иван Егорович, нам рекламное бюро не учредить - газете параллельно? Вы рукой будете водить, а я бы в замы пошёл, идею претворять… Договорчик сообразим честь по чести, чтоб законники спали спокойно, ну и нашим всем подкидывать будем - раз в квартал этак… Не слабо нам?" - "Слабо, Дима, - отговорился Базанов. - В правлении не поймут. Обнаглели нахлебники, скажут. На шее сидят, да ещё, по сути, в карман руку запускают… нет, слабо. А вот отдел такой пора заводить, это ж и в планах у меня было: с вкладышем своим или, может, рекламным приложением - ну, помаракуем. Наоборот, бремя наше на шефах облегчать надо, частью хотя бы, а выручку на издание пускать, буде она будет, на увеличение тиража. Ну, и премиальные с этого нам, если раскрутим. Вот над этим подумай - штат прикинь, средства. Не откажет Леонид Владленыч, надеюсь…" Левин с показным уважением, почти с преданностью глядел близко посаженными своими стоячими глазами, кивал… вот так, покивай и в дела взрослых не лезь. Млад ещё, хотя и безусловно прыток.
Все задумки эти его, с ближним, дальним ли заглядом дела можно решить было или даже не решить, просчитаться, а то и попросту не справиться с чем-то и поискать другие входы-выходы, всякое могло быть, - но сути и целей всех действий, да и жизни самой его это всё-таки не меняло, а значит главным не было. В главном же он стал совершенно и с самыми непоправимыми последствиями бессилен и сейчас как никогда ясно понимал это, понял - именно теперь, здесь, куда хотел водить дочку и под высокий, почти неотделимый от тишины шум вершин говорить с ней о важном и удивительном… Она, дочь, самым слабым его, самым уязвимым была в противостоянии равнодушной злобе и пошлости существованья, и он не знал, чем и как заслонить, заткнуть эту прореху в обороне своей, защитить не только от случайностей диких, их-то ещё как-то можно предотвратить, насторожив весь опыт свой, но и от глупости намеренной, к каким-то своим - непредставимым - смыслам и целям устремлённой… да, у неё даже и целей этих, смыслов не отымешь, не запретишь ей, поскольку она и сама их не знает.
К матери? Да, в Заполье, некуда больше; в редакцию только заглянуть, Левину позвонить, шофёру. Первомай послезавтра, но и номер уже готов, считай, без него выпустят.
Встал с чурбачка, в который раз туда, в конец аллеи глянул. Звал к себе, ждал свет дальний тот, подольше вглядишься - словно втягивал в себя, в некую перспективу вытягивал, выстроить пытался жизнь твою вдоль времени смутного, понятнее непостижимость её оказывая и, как ни странно, обещая что-то, совсем уж несбыточное… пройти туда? Это с портфелем-то, вроде дяди командированного? Был он там, и уже не раз. Ничего там, кроме серой, высокой ещё воды, лужёного блеска её дальнего, облачными тенями перемежаемого, да затопленного у берегов и теченьем качаемого вербника, кроме всё того же непокоя.
17
От вахтёра, открывшего ему на звонок дверь, разило всё тем же пивом: продавали пойло везде и всюду, с лотков, пикапов и даже грузовиков, по сниженным ценам, пей - не хочу. "Там уже есть ваш один, ключ взял, - мотнул тот заспанной кудлатой головой наверх, отрыгнул, - мало вам недели…" Подымаясь на редакционный этаж, думал: кто бы это мог быть - Ермолин? Совсем нежелателен, не по настроенью свидетель невольной этой командировки его, кто бы ни был, хотя Левину-то придётся позвонить на дом, предупредить. И - к матери вечерним автобусом, к мутному весеннему Мельнику с раскисшими, в старой траве бережками, с горластыми безбоязными грачами…
И услышал из общего кабинета раздражённый, не терпящий возражений резкий баритон - в телефонную, по всему судя, трубку: "Вы совершенно неубедительны, дражайший!.. Я вам это запрещаю делать, вы меня поняли? Ты уяснил?!. И не веди себя как тупой и хитрый прибалт, это со мной не проходит. И клиента твоего мы ещё прощупаем, прозвоним по всем каналам… Всё, связь кончаю!"
Последние слова, уже в дверях его увидев, Мизгирь сказал несколько торопливей, может, брякнул трубкой:
- Ба, Иван Егорович… куда собрались? Не в эмиграцию? Тогда учтите: в Германии - а я бывывал там - пива жрут ещё больше. - И подал длинную хрусткую ладонь. - Впрочем, вру: немец чрезвычайно скуп, а если неумерен, то лишь на шермака. Может сидеть с одной кружкой пива, пока оно не прокиснет… Француз, положим, скупердяй не меньше, и Страсбур - полюс жадности на этом говённом свете… там они как раз и скрестились, боши с франками, - и, разумеется, всё никак поделить его не могли. А посему, там пребывая, я категорически предложил переименовать его в Скупердяйбург, но меня, представьте, не поняли… И не в лингвистических, языковых тонкостях дело, как я усёк. Жадность у них - обычное, врождённое состояние. Они вообще не понимают, как это - дать закурить, скажем, или сигарету попросить… более того, даже попросту огоньку спросить, прикурить! Это для них - дичь, нонсенс, синус-косинус в мозгах!..
- Не перегибаете?
- Считай, нет. Выродки всякие, хиппи, простодыры у всех есть - я же о норме. Ихней.
- А вы-то как здесь, Владимир Георгич? Ну, я лицо должностное, нанятое… Энтузиазм обязывает - а вы?
- Да вот, заскочил позвонить, с подопечным одним разобраться… Кофейку заварю, не изволите?
- Даже больше… - Помешкав, бутылку водки достал из портфеля и варёную колбасу, батон отрубного. - Домой прихватил, а с кем выпить там? С женой? Решил в деревню, мать навестить. - И признался, для себя самого неожиданно, бывает это с нами: - Захандрила что-то жинка, в нервах.
- Бывает, - как-то легко, великодушно согласился Мизгирь и полез рукою в сейфик свой, открытый, выставил со стуком фляжечку коньячную: - Присовокупляю… Бывало и у нас, знаем. Им же ведь что надо: денег мешок да хрен до кишок… грубо мужичье присловье? Да, но ведь и верно. Женщина по преимуществу - раба пошлости. Что бы там ни говорила вам она возвышенное всякое, с позывами на интеллект, нонконформизм и прочее всякое, какие бы штучки-дрючки ни выкидывала - всё равно в конце концов в пошлость свалится. В барахольство, пресловутый вещизм - но, увы, не от слова "вещий"… Несамостоятельность мышления? Да, разумеется. Но тут ещё и область применимости женского ума - довольно узкая, специфическая… Ладно, о бабах ни слова. Впрочем, могу одолжить - суммой в пределах необходимого…
- Нет, спасибо. - Что скажешь, проник. Или известился как-то? Так вроде бы неоткуда. - Нечего поваживать.
- И правильно, это начни только. "День пива"… Я протестую! Занижают нам национальную идею - до неметчины, в градусах и всяко. Нам оно, русским, лишь на похмелье кое-как ещё сойдёт… похмелёж нам вечный устроить хотят? Не выйдет! - Был он не в худшем своём настроении, несмотря на разговор телефонный тот, нервный по видимости… а жёстко дело ведёт, хватко. Ну да, адвокатской гильдии барон, если верить Народецкому, и управляться с этими пройдохами уж наверняка непросто. И не вопрос, чем и как занимаются они там: госсобственность как собаки рвут теперь, жирные куски хозяевам своим растаскивают; в том лишь вопрос, насколько завязан в этом визави его и собутыльник - из своей, впрочем, фляжки пьющий. Глазки весело проблёскивают, сочные губы то и дело трогает ухмылка смутная, знающая. - Водка - вот наш ответ!..
- Универсальный, похоже, - вздохнув, усмехнулся себе самому Базанов. - На все что ни есть теперь.
- Да! Лучше уж от водки помереть, чем от… пива. Чем тупеть от него и недобрым жиром наливаться, как немец тот же. Не-ет, максимализм как идея не так уж и плох, утверждаю вновь это и вновь… реку переплывая, известно, брать выше по течению, ибо всё равно снесёт. И он требователен, вот что важно: и к человеку, его исповедующему, и к цели его. А без цели даже водка смысл теряет, как ныне, алкашеством заурядным в народце оборачивается. Но Петра Великого возьми, пьянства его - ведь мобилизующие!..
- Это-то понятно. От избытка силы молодой - и в нём, и в народе самом. - Он голоден был и не закусывал - ел, и видел, что Мизгирь понимает симптоматичный этот голод семьянина и, небось, улыбается… пусть, раз уж проник. - Да и за дело за тяжёлое взялся. Внатяг, по-немецки такое с места не сдвинешь - рывком только. С передыхом, расслабками короткими. А потом, это и по характеру народа, с его сезонными авралами… Сезоны не только годовые - исторические тоже есть. И Пётр Алексеевич, может, лучше других это понимал. Но и отец его с Никоном вместе, вы верно тогда заметили, и сам он таких дел наворотили, дров наломали… Нет, зря он пил, дорого нам стоило это. Но вот вы всё о романтизме, помню, теперь о максимализме, цели его - ну, а какой? К чему он приложим и как , помимо слов?
- К делу, - улыбался Мизгирь, толстые веки его и лучики морщин от них совсем спрятали глаза. - А вы разве не заметили? Газета наша пошла - не по максимальной… э-э… траектории разве? А концерн, а банк "Русичъ"?
- Да, конечно… Поздравляю, кстати, вас - член правления, надо думать, не просто формальность?
- Нет, но и… Хотя, от вас не скрою, поучаствовал тоже. К слову сказать, и названье-то моё… не всяк отважится ныне, да-с. Затуркали русских.
- Да как-то и… несовместно: русич - и банк, ростовщичество… - усомнился было он. - Впрочем, на какое дело - вот главное… Ну, а цель - большая? Идейно, так сказать, выстроенная?
- Так она из малых состоит, - терпеливо, не без некоторой снисходительности пояснил тот в пояснении не нуждающееся. - Из промежуточных, среднесрочных… Коньячку всё же, а? Ну, как хотите… Можно её обозначить, а можно и нет - если сам её знаешь.
- А для других? Для тех же последователей?
- Да надо ль всем её знать, другим? Или вы думаете, что ежели гласно, так и хорошо? Под гласность, как правило, вам такую лажу вчинят, что… Почему в знании высшей идеи непременно массовость нужна? Вы хотите, чтоб её вам извратили, идею, да? Ну так дайте её массам, и каждый чуть-чуть, может, по-своему поймёт, чуть-чуть на свой лад претворять начнёт, да ещё с вами же и спорить примется… нет, это вы мне не говорите даже! Массы, идей распространенье, овладенье умами - старо это, ветхо же всё. Главное, стимул - острая такая палочка, знаете? - и направленье. Ну, может, самую простую и грубую болванку идеи дать - пусть грызут - и вектор её… сектор цели, от сих и до сих. И, как говорится, уперёд. А того хуже буквальное исполненье идеи-догмы, это уж вовсе смерть её… Живое - подвижно, изменчиво быть должно, применимо к ситуации, само должно корректировать и вектор, и даже цель… Пластично - сами ж доказывали как-то мне… оценил, благодарствую.
- И что это массы вы так не любите…
- А вы сейчас вот по городу шли - и что же, любили эту массу пивососную? Которая в очередях за пороками всяческими, фигурально выражаясь, давится, а думать даже малейшего желанья не имеет? Голову под топор даю - нет и нет! А ещё прискорбней её попытки думать, вразброд и навыворот, да по чужой, вдобавок, наводке, революцию с грабежом магазинов путать… Нет, во многом и категорически не совпадаю с ней, массой, в том хотя бы, что она бессмертна, а я конечен. В другом своё продление мне искать надо…
- То есть опять же в деле? В деянии, как вы говорили?
- В деле - да, это само собой. Но как бы тут ещё сказать… - Он будто затруднился, глянул на Базанова, и читалось сомненье некое в прищуренных вопросительно глазах его: поймёт ли?.. - У дела, любого, гарантия должна быть, это же не вам же объяснять. Тем паче, если оно длительное, за всякие пределы нашего личностного существованья выходящее. И залог дела может быть только один - да, один: товарищество людей, согласных в главном, в цели, деятельных и вот именно целеустремлённых до конца. И с жёсткой, мы же должны понимать, преемственностью в отношении самой идеи… развивать её, да, но основы не терять и, хуже того, не искривлять чтоб - а это, знаете ли, трудней и опасней всего. Вы же согласитесь, что таких людей мало, всего ничего, а потому и круг товарищества широким быть не может, да этого и не надо. Истинно думающих, предвидящих - единицы. Человек же массовый - это обезьяна прогресса… подумаешь, забрался он выше! А на том же всё дереве. Вы думаете, ему что-то видней стало оттуда? Крайне сомнительно… Но нет, давайте-ка выпьем. За вперёдсмотрящих в этом мерзком тумане бытия - не примите за дурную патетику, тем более, - и глянул весьма критически, - за этим излишеством на столе… впрочем, как знать, товарищу Лукуллу наша колбаса, возможно, и понравилась бы, а? Не-ет, мудрено, знаете, вперёд заглянуть, разве что соединённому разуму единомышленников под силу…
- Ну, единомыслие-то как раз этому может помешать…
- Нет-нет… единонаправленное, я хотел сказать, в один фокус, к цели сведённое с разных сторон. Нет, мировоззренчески не будем особо ограничивать, тут стереоскопия нужна и важна, объёмность мышления самого. И - мозговой штурм ситуаций, когда понадобится… как вам?!. - От выпитого у Владимира Георгиевича какое-то даже подобие румянца проступило пятнами, пробилось на сером лице. - Непрерывность дела нужна, иначе жизнь, гноище это, любое начинанье разложеньем заразит, раздробит дискретностью своей, любое деянье выхолостит, источит в труху и очередное из неё говно своё замесит, дрянь какую-нибудь изумительную!..
- И её вы не любите, - утвердительно кивнул Базанов, - это-то я знаю… В принципе не любите, кажется?
- Это кого-чего - жизнёшку, что ль? - хохотнул тот, откинулся, вперил недрёманные ко всякой мысли глазки. - Да за что бы любить её - людям-человекам, ну хоть сколько-нибудь думать умеющим, помилуйте? Ежели природу взять как явление, как вещь в себе, то вещь-то эта вместе с жизнью, в ней произрастающей и сдыхающей, вполне и всяко гнусная и к самой жизни беспощадная… ну, толковали мы как-то об этом. А если же брать как творенье, как авторский конструкт демиурга некого, то тогда сей проект осуществлённый может и, более того, должен оцениваться и с нравственной стороны… нет, в первую очередь с нравственной! И тут очевиден полный и безусловный конфуз создателя, полный - извиняюсь - абзац: творенье это совершенно безнравственно и гомерически преступно по всей сущности своей, а всё лучшее в нём, нравственное там и всякое такое светлое-чистое наказывается в конце концов с показательно… э-э… примерной жестокостью и только для этого, как видится в реале, и существует… где вы, спросить, ненаказуемое добро видели? Исключительная, скажу я вам, редкость это, по нечаянности разве. Человек без всякой жалости, знаете, опущен в природу: и в свою телесную, животную, в дрянь физиологическую, в смрадные подполья инстинктов половых и хищнических, - и во внешнюю, злом до краёв таки полную, где походя смерть царит… опровергните, попробуйте! И вот давит его жизнёшка, изувечить готова самым порой изуверским образом, вбить по шляпку, в грязь втоптать, а под занавес… О, этот занавес! Одна мысль о нём всё отравить может, огорчить все воды бытия, все блага его, а верней уж - поблажки временные, мизерные, завлекаловку для простецов… Все красоты эти развесистые, фиктивные, мелкие радости скоропреходящие, мечтания и прочий иллюзион, вздор - за которыми смерть и пустота. И если это - жизнь, спрошу я вас, то что тогда измывательство? А мне говорят - ад подземный, серный… Да вы, я извиняюсь, этажом ошиблись, милейшие! - Он с ненавистью почти топнул ногою, туфлёй рыжей в пол. - Ад - он здесь и сейчас, сей вот момент! В каждой он душонке то и дело смолой пузырится чёрной, пропасти свои разверзает, безумства, червем неусыпным изгрызает… чреват хомо сапиенс адом, кишмя кишит, и нету ему избавленья от себя, от других тоже, и человек человеку не в наказание ли дан? И, заметьте себе, все свои представленья об аде том, все мученья человек же из этого ада выносит, трансцендирует их туда - уже здесь испытанные! Только и разницы, может, что там для пущего устрашенья непрерывные они, не прослоены дешёвкой всякой завлекательной, отходняком или, как вы выразиться изволили, расслабухой… Для приличья-лицемерия прослоенные, разреженные, для обмана великого, подлого неимоверно - и что, прикажете любить всю подляну эту?!. - Он уже стоял и ожесточённо, с остановившимся лицом дёргал и стучал рычажками кофейной машины, вытрясая намолотое в чашечки и мимо просыпая, вот-вот сломает их, казалось; и бросил, длинные пальцы бледные сцепил, пригорбился. - Не-на-вижу… и прав в этом, и кто меня, скажите, упрекнёт? Бог этот, демиург? Так сей шалман вонючий, творенье бездарное и злобное - не клевета на него даже, а обвиненье тягчайшее ему, проклятья наши!.. Философы на подряде у него, придурки всякие вроде Лейбница с тухлой его теодицеей, или Лосский тот же - ваньку валяют, уверить хотят: нет, видите ли, зла в творенье… нету?! Да одних болезней заготовлено на двуногого - тысячи, чтоб гнил заживо, подыхал в муках! А жаль таки, что не попал в чека он, Соловки не навестил… ах-х жаль! Там бы весьма конкретно растолковали ему основы зла онтологические, в бредни его вставили бы. Сатану они вымудрили… пусть, но подневолен же Люцифер, как и ангелы тварные прочие! Ну скажите: какой ни есть, а подневольный же?! Такая же тварь!..
- Да вроде так… - Не привыкать уже было к этим выплескам, прорывам какой-то внутренней неладной работы, тоски тёмной, если не страха глубоко запрятанного, в человеке этом… родственной тоски? Да, не чужой. Ничего не было чужим в немилосердной с избытком - согласишься поневоле - жизни, даже и враждебное, едва ль не всё недобрым оборачивалось или обернуться могло - и оставалось своим, иного не было дано. И, видно, давно обмыслено всё это им, в формулировки загнано, если и теперь даже, в срыве бешенства нежданного, не без фигур красноречья обходилось. - Вообще-то, ангелы - лишь посыльные. Эманация божественной воли, пусть и в тварном виде, в персонифицированном. Если знатокам верить, библеистам, свобода воли ангелов, пожалуй, куда более условна, чем у человека даже… да в любом случае условна.
- Так как-кого же чёрта всё на них тогда валить, на якобы падших - без воли на то самого хозяина?! Да ведь и знавших, кстати, чем для них этот бунт на корабле кончится, им да не знать всемогущества шефа… ну, не идиоты же они законченные, в самом деле! "И бесы веруют и трепещут"… - передразнил он с чем-то большим, чем презренье, в тяжёлом лице. - Старая гнусная басня, для отвода глаз… От кого зло, первопричина зла - вот вопрос вопросов! Но не для меня!..
А что ж яришься тогда, можно было б спросить, - коли уж не веруешь? Или же остаточные какие иллюзии питает на сей счёт? Непохоже, но ведь и наверняка не скажешь.
- А Денницу - отчего б и не понять? "Есть упоение в бою и мрачной бездны на краю" - это же-ж про него прежде всего… - Мизгирь уже явно отвлекал себя, успокаивался, занявшись опять аппаратом своим, чашками, усмешку привычную полупрезрительную держа как окурок на несколько выпяченной нижней губе. - Против жития-бытия такого, от злобного ханжества его - восстанешь, не хватит и ангельского терпенья. А в монахи - не от ненависти к миру этому идут, пусть и безотчётной чаще?.. Впрочем, мы-то одну только версию слышим, а возможны и варианты, почему же нет? Ну, скажем, что творец - не самая высшая инстанция. Даже и средь людишек подразделено: есть строители, а есть и архитекторы ведь… Тогда Денница никакой не идиот, а бунт обретает смысл - как апелляция, хотя бы… к кому? А вот это, признаю, вопрос. По крайней мере, не скучный. Не пошлый. В этом направлении тоже искали, и не без успеха.
- Ещё дальше от человека, выходит…