- Ну, не всем же молчать…
- И это верно. Разнуздалась власть - мало ей, что имеет… Номенклатурная революция, я так думаю, - пояснил он, глянул остро и почему-то весело; но и морщинка озабоченности между клочками бровей не пропадала. - Или контр, нам-то оно без разницы, как нас кинули. Всё равно наше делить взялись, наше бесхозно общее. Как Папандопуло.
Базанов усмехнулся: куда как похоже на то. Даже и шеф, газету заявляя как оппозиционную, заметно нервничает, чаще обычного спускает на сотрудничков кобелей, замов своих, и причина тут, сдается, та же: к дележке он не попал, бывший член бюро обкома, от стаи отстал - и, главное, своей же волей… на скорую реставрацию пронадеялся? Акционированье, впрочем, уже на ходу: помещенья, типография, фонды - на всём ценники уже навешаны невидимые, а что мы о том знаем, ударники блокнота и пера, рабы газетной поденщины? Да ничего, одни завернутые в рыночно-романтический туман посулы на собраниях. А ведь обворуют, дети отрицательного отбора, не постесняются. Но и у корыта толкаться тошней некуда.
- Уходить собрались?
- Да надо, дела.
- Ну, главное уже сказали, - еще раз обежал тот взглядом толпу, задержал проблеснувшие глазки на выступавшем, долговязом очкарике из пединститута, кажется, неумело махавшем зажатой в кулаке газетой. - А не трусят, молодцом! Не со всем соглашусь, может, но... А с другой стороны, куда нам без правды? Труба.
- Да, правда нужней ложки порой…
- Ах, хорошо как!.. Взяли откуда?
- Так, деревенское наше... Там еще говорят.
- Говорят… - не без некоторой задумчивости покивал, согласился тот. - Тоже пойду, пожалуй. Вам туда? Попутчики, значит… Всегда она в дефиците, да-с. Сейчас тоже, гласность подсунули вместо неё - на голос, на глотку берут… - Они шли по вылизанному коммунальщиками центру, мимо тяжелого серого Дома Советов, и он быстро и пренебрежительно поглядывал на полированный мрамор цоколя его, на пофыркивающие сытым ухоженным газонам и цветам фонтанчики, на роскошную зелень лип вдоль него, обласканную июньским солнцем и обкомовским бывшим попечением, перебираемую ветерком. - Вы думаете, она хоть в каком-то виде нужна этим… подлиповцам, из "серого дома"? Да ни боже мой! Ложь как первейшее средство власти; а нет лжи - и власти нету… Владей вот после этого миром.
Базанов оценил это, насчет подлиповцев, и теперь не таясь разглядывал его; и на последнее вскинул брови.
- Да родители подчудили, Владимиром поименовали…х-хе! В честь крестителя святой Руси. Она, впрочем, и без него, христова охальника, святой была всегда… свята как всё живое. Владеть миром наказали - недоношенного… Да хоть она и год носи, мать, - толку-то. Всё равно дальше нынешнего несовершенства человеческого не выносишь, наперёд не занесёшь. Не родишь человека будущего, как ни тужься. Наоборот, мудрость-то природы-мачехи - а человеку, духу его она мачеха, я утверждаю!.. Мудрость, может, как раз в том, что недоношенные, я слышал, куда жизнеспособней переношенных… так-то!
Иван посмеивался, слушая, заглядывая под полы черной шляпы - совсем уж невысок был странный его собеседник и что-то всё мнилось в нём от карлика, без возраста; и вставил:
- Запрет опереженья, так?
- Так. Да в обе стороны он, запрет, но это уже трюизм. Мне-то, как недоноску, уж во всяком случае есть куда-докуда расти, развиваться - а другим? Совершенны которые, если судить по некрологам? Так что не зря они друг за дружкой топ-топ туда… в этой, чуть не сказал, живой очереди. А я еще проплюхаю, мне не к спеху.
- Родители при вас, живы?
- Нет, оставили - городу и миру, да-с. Русины мы, с Галиции эвакуированы, она, фамилия, и подгуляла: Мизгирь!..
Он палец поднял длинный и как бы прислушался: звучит ли? И с сомненьем покачал головой; и глянул быстро и зорко, усмешливо:
- А я вас знаю, маска…
- Откуда?
- Ну, знающий - знает.
- А всё ж?
- Бог мой, да почему бы мне не знать, что я иду с первым журналистским пером области… делов-то!
- Ну, это вы зря, - недовольно сказал Базанов, - с раздачей слонов…
- А вы не обольщайтесь особо, оглянитесь лучше: кто вторые? Провинциальные кущи, эх-хе-хе… Как оно там: "скушный город скушной степи, самовластья гнусный стан. У ворот острог да цепи, а внутри иль хан, иль хам…" Григорьев Апполон, люблю. "И на кресте распятый бог был сын толпы и демагог…" Чередованье "было" с "прошло", история эта самая во плоти человеческой… смертно пахнущей, да; заметили, кстати, как смертно пахнет плоть, сама жизнь? Возьмите на заметку, пригодится. Провинция мысли и духа. Но и тут же, - он ткнул пальцем в землю, - сердцевина самая-самая. То, что происходит здесь - наверняка и со всем народом происходит, во всём, а вот о столицах это не всегда скажешь… взялись бы, а? Перо у вас позволяет.
- "Перо"… Душа мала. Не хватает чего-то.
- А вы что хотели, чтоб вам на вырост ее?! Так этого никто вам никогда не обещал и не даст… это не дар жизни, пустой. Порожний - пока сам не наполнишь. Да, мала, на полуживотном уровне, согласен, - так взращивать надо, самому. Подгонять, за волосы чтоб себя вытаскивала из тины тела, вверх! В дело её! Душа, паршивка, растет только в деянии.
- Таких советов, извините, я и сам надавать могу… Вопрос - как? На одно перо, на арапа, жизнь не возьмешь…
- За пропись простите, конечно, - внимательно глянул на него Мизгирь, как-то построжавший сразу, вольное в себе, насмешливое будто рукой твердой отведший, отстранивший. - Действительно, из тех еще совет… Это я ненароком, потому как человек. Слаб потому что и мал, и скоротечен - и всё ведь душой, вот в чем дело! Ведь мозг, тело совершенное, вегетативка там - все это впрямь на вырост дано, с опереженьем огромным, пред которым вся ученая гвардия пупеет… вся, кроме совсем уж рогоносцев от нее, от науки! Связи нейронные, - все тем же пальцем, согнутым теперь в вопрос, по тулье шляпы постучал, - на три, много-много на пять процентов используются - почему? А целевым потому что назначеньем дано, на великие дела, на будущее великое, и пусть не говорят, что у этого самого бытия цели нет, которая с прописной пишется… есть! А душа мизерная, хоть плачь, вы правы. На уровне спинного мозга где-то - если б думать его заставить… Ей, поганке, и сотая доля даденного не под силу - ну, не осиливает возможностей, все коту под хвост… и что, скажите, человеку делать, как не мост мостить через эту пропасть в себе?! Что нужней этого?.. Я, каюсь, в поддавки сыграл: нету запрета опереженья! Для общества так называемого, социального стада - да, есть, могу и согласиться, мне недолго; но никак не для личности. Мать до совершенства не доносит, как она ни старайся, - сам доноси, сам себя! Личность - когда захочет - свободна от диктатов социальной эволюции, всей этой обезьяньей лестницы, баобаба для бабуинов… Именно личность - сложившаяся уже, развившая в себе право выбора, на единицу хотя бы степеней свободы больше других имеющая!..
Они уже пришли, стояли на перекрестке, ему надо было направо, к дерзнувшей в небеса средь дореволюционной застройки семиэтажке редакции - "лакейской", как бесцеремонно и, вообще-то, по справедливости именовал ее Алексей, вот кому впору позавидовать было: слов никогда особо вроде бы не подбирал, о сказанном не жалел…
Разговора такого, встречи он не ожидал, и где - посередь улицы, в городе, где все люди этого круга и уровня, вполне образованческого, впрочем, друг друга знали, пусть и понаслышке даже. А уровень чувствовался, был, хотя разговор-то не бог весть какой пока, не привыкать к таким… все друг друга уговариваем, наставляем, жить учим - сами не умея. Видел Базанов его, точно, хотя и нечасто - в интеллигентских тусовках неких периферийных, средь художников и полубогемы всякой, в пивнухах отиравшейся, домодельных фаталистов с мозгами, набрякшими пивом и всяким сопутствующим вздором. В гуще народной, можно сказать.
- Перегнул с лестницей? Ну, не обращайте внимания - поскольку с неё ж и кричу. Неполноту души своей за неполноту сущего принимая, как все, да-с… а кто виноват, Пушкин? Сосед по коммунальному житью-бытью, маленькая зарплата? Убогость моя личная физическая, - и во впалую грудь себя ткнул, - конечность физиологическая вообще? Так нам дай хоть пятикратный срок, мы все равно профукаем, промотаем, - при всем при том, что и четверть отпущенного прожить как надо не можем, не делаем, что надо делать… И потому я, пусть мал, гнусен и грешен есть, говорю: деяние.
- Ну, а сами-то - нашли дело? Поприще?
- Я? Пожалуй. И вам предлагаю, как читатель-почитатель ваш: напишите книгу. Одну. Большую, маленькую - без разницы, но чтоб ёмкую. Жанр тоже дело десятое. Но чтоб вся была ваша, из вас. - Он почему-то знал, куда бить, на педаль какую давить; и упреждающе длань длинную свою, бледную, с тонкими узловатыми пальцами поднял, останавливая его вялую было попытку возразить, - и что-то завораживающее в этой некрасивой, почти безобразной ладони было, некий пасс, которому он неохотно подчинился. - Из ваших злых от боли… да, пристрастных от любви вопросов отвечающих, из единственности вашей, даже конечности - из всего… Этой книгой вы себя, прежде всего, выстроите, - вертикаль свою, доминанту, самою душу. В себе прежде навести порядок, потом уж и вовне браться. А может даже и не потребуется браться, когда в себе-то упорядочишься… тоже вопрос. Нет, - быстро и с горячинкой какой-то поправил он себя, - для нашего брата, русского, это не вопрос - конечно же, браться! У нас ведь какая главная проблема, головная боль всегда: куда деть себя в просторах этих наших, никем не мереных, куда руки приложить то есть, посвятить чему… Но начинать-то с себя. Торопить душу, иначе свернется… закапсулируется, да, клещами потом на свет божий не вытянешь.
- Да вы проповедник, смотрю… - с невеселой усмешкой сказал Базанов. - Сами, что ль, обожглись?
- Было дело под Полтавой, около горячего ходим. Чуть даже коньки самочинно не отбросил… Ну, это как корь, ребячье наше, детский протест. С моими-то физданными, тем более… А с проповедью - как знать, как знать… Может, я больше себя уговариваю, чем вас. Да и смешно нынче проповедовать, в эпоху всеобщего рацио. Когда сопливки даже, челку отдувая, вопрошают шариками, ручкой шариковой, куда-нибудь в газету иль на радио: расскажите им с точностью от и до, что такое любовь? А какая-нибудь бальзаковского возраста швабра редакционная потасканная, семьей обремененная и капризным альфонсом, им отвечает, муру несет про идеалы, про Фрейда… могу в подробностях представить, в лицах. Все требуют точного, с гарантией законченного идиотизма, знания: а можно ли через закопченное стекло увидеть линию, соединяющую Землю с Луной и Солнцем вместе? Не-ет, жить по Чехову грустно... Вам же, как по возрасту старший, - а я уж наверняка на червонец больше вашего отмотал тут, в тюряге бытия, - вам скажу более-менее точное: читал ваше многое, очерк последний тот же в сборнике общем - вы можете. Есть охват. Надеяться можете, что труд ваш, если как следует возьметесь, окажется по завершении небесполезным. Надежда эта даже сквозь густопсовую газетщину в этой книжонке светит.
- Густопсовая - это и моя, конечно?
- И ваша тоже, а как бы вы думали? Пусть вынужденная, в какой-то мере, но и… На мельнице будучи, да не запылиться?
Иван засмеялся, поговорку эту он давно знал, но как-то вот призабыл.
- А чему вы радуетесь? - Мизгирь поставил плоскую, огромную по сравнению с узкой брючиной ступню в порыжелой туфле на парапет углового садика, оперся рукой на колено, он явно устал идти - так слаб на ноги? - Погодите, наплачетесь еще. Если что будет по настоящему мешать, так это именно газетное, актуальщина всякая… не вы первый, не вы последний. Видал, сам эту ниву орать пытался. Наорался. И у большинства, у подавляющего, всё это ничем кончается - да-да, ничем!..
- А тогда стоит ли начинать?
На мгновенье-другое замер Мизгирь, уставившись на него; табачного, кажется, цвета глаза его не то что озадачены - изумлены были нежданным, незаконным по всем его понятиям препятствием таким для мысли и дела; и опомнился - гневом опомнился, с ожесточеньем непонятным дернул на нос шляпу, крикнул почти:
- Стоит! Именно потому, что - большинство!.. Потому только, что ты - не большинство!
И от них чуть не шарахнулась огибавшая угол девушка - с лицом смазливым, даже красивым, успел он заметить, но испорченным уже каким-то непоправимым, показалось, равнодушием. Сколько их поразвелось, таких, полны тротуары - сытых, красивых, равнодушных.
- Ф-фу, как вы громко… я думала - драка, - как знакомому сказала она Мизгирю, остановилась, мельком глянула и на него. - О чем вообще можно так кричать? Вы сумасшедшие, да!?
- О человеческом спорим, краса моя, как не кричать, - уже и ухмыляясь, проговорил Мизгирь, почти любовно взирая на неё, управлять собою он умел. - Всё о нем, негодном; но на вас глядя, Аля, забудешь и о нем… что человеческое?!. Мечта моя, вы куда?
- Высоко-о… - усмехнулась она подкрашенным в меру, антично очерченным, но и с каким-то извивом капризным ртом. - Но вы уже и забыли, Владимир Георгич? Сегодня же вечером презентация выставки, Садо-Арт! Вам что, особый пригласительный?
- Давайте, - снисходительно кивнул тот. - Но только два сразу… не откажетесь, надеюсь? - обернулся он к Базанову. - Не пожалеете, это уж в любом случае. И забавно, знаете, и поучительно - как человек себя преодолеть пытается, превозмочь, из себя выскочить… Рекомендую вас друг другу, кстати. Аля, это - Базанов!.. Иван Егорович, так ведь? - Пришлось согласно голову наклонить. - Комментарии нужны?
- Н-нет, - сказала она не очень, может, уверенно, улыбнулась ему, и впечатление замкнутости, холодности лица ее тут же ушло. - Читаем же. - Красива, да; что-то будто бы горячее даже мелькнуло в темных ее без зрачков глазах, адресованное не ему, понятно, и пропало. Улыбалась приветливо уже, как своему, легкий свитерок на высокой груди подымало дыханием; длинный жилет, вельветовые джинсы на сильных ногах, стройных, крыло темных волос над глазами - женщина, хоть молодая, и не без опыта, по всему судя. - Да, будет интересно. И представьте, Володя: Распопин "эксы", так он картины обзывает свои, развесил так это… наперекосяк. Почти половина экспозиции так. А одну даже вверх ногами - это, говорит, будирует антивосприятие… Уламывать пришлось, чтобы выправил.
- Наперекосяк - это как? Параллельно своей извилине? - хохотнул Мизгирь. - Н-ну, затейники… Фирму, что ли, организовать - типа туристической? Возить бы сюда из-за бугра, за зеленые, субъектов их жалкого поп-арта - чтоб поучились, как раскрепощать сознанье, совесть ну и прочие инстинкты… и не в белокаменную, а именно сюда, в провинцию. Тут простодушней, знаете, дурят, в каком-то смысле первичней. От всего, так сказать, сердца и мочеполовой системы. Местный грубый колорит, к тому же… Аля, входите в концессию!
- Ну нет, - покривила губы она, и лицо ее снова обрело отчужденное, даже надменное выражение, хотя шутку приняла, - возиться с ними…Знаю я этот постмодерн. Это ж и травкой их обеспечивай, и… Нет уж, я - пас. Лучше санитаркой в желтый дом.
- Как знаете… Так идёте? - подал он билет Базанову. - Там и пообщаться можно - аляфуршетно, так? - это уже к Але. Она кивнула, усмехнулась загадочно. - Ну и прекрасно. Признаться, завидую иногда искусствоведам: на самом острие эстетических поисков…
- Сидим? - смешком отозвалась она. - Нет, я ничего против постмодерна, вообще продвинутого… не в старье же торчать, цветочки на пленэре пережевывать. Стога эти с плесами, - она плечами передернула, - хибарки, купола… Художник должен быть чуточку безумен, нонконформизмом заряжен. Но вот с долей этого "чуть"…
- Перебор? - спросил, чтоб не молчать, Иван.
- Да, бывает… Но это ж естественно.
- А я бы на стожок, на сеновал не прочь сейчас - что-то устал… Устал, сваливаю. Сидячие надо митинги - впрочем, будут и такие. Всякие будут. Ну, наш брат пока больше лежа митинговать умудряется - на той самой печи…
- На диване, - сказала Аля. - Перед телевизором.
- Ну да, ну да… Тогда - до вечера!
Он поднял над узкими, ребячьими плечами своими длинные серые ладони, прощаясь, и Базанов тогда в первый раз поймал себя на том, что вроде б уже и не находит в нем чего-то сверх меры уродливого, странного, тем более вызывающего… кого вызывать, кто откликнется? Все мы люди-человеки, в конце-то концов, всяк под своим гнется, а то и уродуется, мера тягостей не нами отмеривается; и есть жизнь единственная, на всех без разбору одна, без различия испытующая каждого, и места в ней вроде всем должно бы хватать, большим ли, малым, заурядным ли натурам или странным, гениям ославленным и деревенским дуракам - что нам, казалось бы, делить? Нет, делим, усложняем делением. А жизнь груба и проста, с излишком непонятным проста, потому и усложняем.
3
Выставка тогда его не разочаровала - ни в какие времена всем этим, взапуски будто бы куда-то вперёд бегущим, не очарованного, если не считать давнего, щенячьего еще увлечения Маяковским, Лентуловым, ну и, может, Бурлюком с Филоновым отчасти. Выскочить из себя, как зверок, совсем еще не значит подняться над собой; это и сказал Мизгирю, добавив, что многие - ткнул он в скудные вариации голых бабьих тел наподобие сортирных - как раз наоборот еще глубже в животные свои, предельно к тому ж обобщенные формы залезают, в инстинкты онанистические, тут не то что лики, но даже лица стираются…
Его новознакомец, на которого, собственно, он и пришел, с этим охотно, не ломаясь, согласился, но указал на другую, цветом рамок выделенную экспозицию с космическими какими-то ландшафтами и странными, демоноподобными фигурами, в них проступавшими, не совсем бездарное, стал объяснять было - себе прежде всего объяснить, как оговорил он…
- Тогда другой здесь выставки не хватает, - сказал Базанов и Але тоже, подошедшей к ним с подносиком, книксен изобразившей: угощайтесь, мол. - Выставки комментариев к этому… ну, в виде пристройки, что ли. Подозревать стал, грешник, что искусство комментирования, толкования сейчас куда выше, пожалуй, чем само это… - Он все никак не мог подыскать слово к обозначению того, что видел. - Ну, сами-то как бы всё это назвали?
Мизгирь расхохотался - глухим с придыхом хохотком; глядя на него, засмеялась и Аля, в темное затянутая платье, предназначенное вечеру, строго белела шея и глубокий вырез, жемчужно засветились ровные, только мелковатые, может, зубки.
- Да ч-черт его знает!.. - проговорил Мизгирь, отсмеявшись, будто и сам озадаченный весело этим вопросом; принял фужер с подноса. - Убей бог, не знаю! Живописью тут мало что назовешь, верно… но ведь и не надо все к ней сводить. Главное, изобразить, пусть даже палкой на песке. Можно в тыщу какой там, я не знаю, раз написать прекрасно - буханку на полотенчике, скажем, или стакан воды, а лучше водяры - запотевший… ну, или другую какую потребность свою воспеть, восславить. Бабу ту же во всех подробностях - прямо с натуры, с собственной раскладушки. А можно иное поискать в себе, покопаться - в подсознаньи хотя бы, в чуланах его темных… о-о, кладовка эта еще та - богатейшая, бездонная! Пусть себе копаются, роют! Пусть хоть один из десяти этих, - он не очень-то почтительно махнул дланью своей длинной на гуляющую меж стендов и декоративных мольбертов с полотнами, немногую для такого зала публику, больше самих же художников, кажется, - из сотни один докопается до чего стоящего - и то, как говорится, хлеб…
- Смысл не потерялся бы. Закапывают больше, затаптывают.