- Ну так я свою объявлю игру… - тяжело, как продираясь через что-то в себе, и медленно сказал наконец он, припухшие веки его не сразу, но пригасили ненависть к кому-то, спрятали. - Имею честь объявить. И право. В конце концов, я из малых сих, - я ведь прав, отстаивая своё, пусть даже ничтожное. Во мне правота слабого, рискующего самым ценным своим - да, жизнью именно самой, чтоб хоть на малость подняться над немощью своей… нет разве?
- Еще на ступеньку вверх - все той же слабости?
- А хоть бы и так. Но - изведать, себя исчерпать… Вы-таки, смотрю, неплохо устроились при мне - резонером… - усмехнулся он, отходя от этого ничем особо не вызванного, казалось, бешенства внутреннего - уж не сыгранного ли? - Слушаете себе, небось, и на ус мотаете - а?... Да, исчерпать! А то не куришь, не пьешь - здоровеньким помрешь… Я ж, если хотите, романтик - есть упоенье в бою, есть. Хотя, скажу я вам, романтизм ныне серьезен, может, как никогда… весьма даже угрюмое порой это дело. По самой ситуации черной нашей, по истории, какой каждое столетье кончается. Что, ребятишки в том октябре вокруг дома этого, белого будто бы, сгрудились под пушки танковые, сбились как волченыши защищать эту деву публичную, конституцию, - не романтики разве? А демократия эта, пусть обезьянья - нет?! И это ж начало только - и в пределах совкового моралите пока, еще не цветочки даже - бутончики, можно сказать. А вот криминал, тоже игровой, в натуре, да еще с политикой вперехлест - это уж посерьезней… От перманентной все это, похоже, нашей детскости; а детишки если и не совсем злы, то уж во всяком случае беспощадны как никто - по максимализму ребячьему, экстремизму, по незнанью ли. Насквозь эгоистична и физиология в них, и психология, все внутрь себя направлено, на нужды роста и самосохраненья - и осуди-ка их! Плевать им на отмирающее, прошлое, им нынешним жить надо, еще более завтрашним… плевать на материнское, родовое, это для них не почва даже - грунт! Вот ведь романтизма основа.
- Какая-то в самом деле, - усомнился Базанов, - уж очень физиологичная…
- А вот такая, бытие первично. Он внутренне жесток, романтизм, ему всегда тесно в рамках современности тошной, этой скопческой, да, всегда застойной морали и гнилухи-политики… ему завтрашнее подавай, чтоб все по мерке его размаха было, его запала, заодно и ветошь идеалов кое-каких перетряхнуть! Жесток, иначе он старое не заломает. Но и правота - отчасти - в том же. На поиск право. И сам человек - на пути коротком из одного мешка да в другой, безразмерный, - в цейтноте жестоком, гнусном, в тупике, считай, из установлений всяких ханжеских, где мораль - это что-то вроде прутьев решетки… как не искать?! Да хоть даже и взломать его, тупик, к чертовой матери! Взорвать!
- Да никто вас и не лишает его вроде, права на поиск, - чем-то в себе сопротивлялся Иван этому непонятному напору, малость озадаченный даже. - В незапертое ломитесь. Ищите. Но и ведь… Не пойму, чего вы добиваетесь-то от себя? Вседозволенности? Права на зло?
- На зло?! - встрепенулся Мизгирь и будто замер, на мгновенье задумался. Но только на мгновенье, замотал тяжелой головой: - Нет-нет, избавь… - И укорил: - А вы тоже хороши, чертячьи вопросы подкидывать… "не искушай" - это ведь то же "не навреди". Нет, так далеко мечты мои, к сожаленью, не заходят.
- К сожаленью?
- Да как не пожалеть о лишней - еще одной, это уж как минимум, - степени свободы, чудак человек?! Не могу не пожалеть - тем более что доступно же, руку протяни… Искус, да, - кивнул он скорее себе, чем Ивану, нечто вожделенное жуя губами, - вот же ведь жизнешка, вонючка…
- А как все-таки насчет цели? Ну, в игре вашей, объявленной?..
- А вы ж настырный! - с веселым удивленьем ли, одобрением проговорил Мизгирь, будто внове разглядывая смеющимися глазами его, ощупывая, к чему-то примериваясь. - Гляди-ка, не забыл… И считаете себя вправе спрашивать?
- Ну, в пределах дружеского, что ли…
- Нет, брат, табачок этот, боюсь, врозь…
Он замолчал, клочки бородки почесал задумчиво, пошкрябал; встал и к окну подошел - сидели они тогда в кабинетике базановском, редакционном, - глянул равнодушно на изнуренную суховеем, цепкой провинциальной пылью как патиной покрытую листву кленовую, обернулся:
- Играла мышка с кошкой… Видеть приходилось, как кошка мышку… э - э… хавает? Схрустит всю и даже помёт, пардон, какашки, какие из мышки выдавятся, подлижет… какая, к черту, игра?! Какие правила?.. Необходимость жестокая - вот какие мне навязываются правила! Собой остаться необходимость… инстинкт самосохранения, только еще и в плане интеллектуальном, да, личностном. А остаться, кстати, - это совсем не значит в недвижности пребывать, как баба каменная, какую недавно в степи нашли, в газетке вашей же как-то писали… Остаться - это не статика вовсе, это динамика личности, развитие. Само-у-совершенствование - что, не цель? Борьба - с собою, со средой, и решительная. Это, знаете, как война гражданская, с повстанцами там, оппозицией: если ты, правительство, не выигрываешь решительно - ты неминуемо проигрываешь…
- Победителей в ней не бывает, кое-кто убежден…
- Еще как бывает, - упрямо и хмуро бросил, почти отрезал Мизгирь. - И победитель получает всё… вместе с разрухой пусть, с могилами братскими, подпольщиной, но - всё! Да они все наши войны - гражданские, если разобраться, все до единой. Было б из-за чего воевать, собачиться…
- Но нельзя ж не спросить…
- Скажите, какой он любознательный мальчик… Себя спрашивайте - себя! Здесь каждый сам спрашивает, сам и отвечает. А ответ со стороны, советы… Я ему насоветую, он жизнь на это положит, лоб расшибет, расплюется с нею, с жизнью, вдрызг, а остаток дней на меня злобиться будет, анонимки господу богу, доносы писать… так?! Так. - "Мальчик"… Непохоже было, чтобы просто его словами несло, хотя поговорить-то он любитель; от ответа уходил - о той самой цели, декларациями своими отделывался, декламацией. - И потому свобода выбора здесь - безусловна. В нем, выборе, соль твоя и смысл… откуда мне знать соль твою? Своя всю… э - э… все кишки проела. Уразумей, приди и сам скажи - лишь так решается насущное. Не спрос, а предложенье ценятся тут. Деяние то есть, оно ж и условием существования личности является. А если своей не хватает силы на замысленное - объединяться, товариществом брать… мы ж разумные, мы многое можем! "Возьмемся за руки, друзья" - это что, пошлость? Нет - высшая простота! Или уж, на худой конец, силу найти, текущую в направлении твоих целей, присоединиться. То есть, ежели высоким штилем, причастность к большой деятельной идее обрести, актуальной, за которой будущее… А болтаться вокруг двух-трех мыслишек, колебаться, движенье духовное вверх движеньем мнимым, колебательным подменять, охотой к перемене мест… чисто русский это уход от дела, скажу я вам! Стоит - не стоит, делать дело - не делать… Где книжка ваша? Рукопись - где?!. - И руку неожиданно выбросил к нему, длань свою с узловатыми и словно от нетерпенья подрагивающими пальцами. - Дайте! И завтра, нет - через месяц-другой я издам ее, и на всех она будет углах, задешево, на каждой кухне интеллигентской! И на московские пошлем, пусть эти… челноки эти читают, ностальгируют по роду своей прошлой деятельности, онанируют…
- Вы?!.
- А почему не я? Или друзья мои, какая разница… Но ведь рукописи-то, извиняюсь, нет!
- Ну, книжка… Но и время не совсем попусту провел, это вы зря.
- А я этого и не говорил - знаете же, как читаю ваше… Но вот сколько уже - два, три года ли, как разговор о книжке был? И какие годы! Нет, не могу я о них не жалеть… Но книга - ладно: это дело духа, своего рода откровение, и… Разовое в чем-то, не для дней и лет - для времён. А - газету если, положим? Для той же интеллигенции, для всех и, само собой, интеллигентную в меру, без слюнявости? Патриотическую, да, но и без брутальности обкомовской - атавистической, вот именно, а то у шефа вашего торчит она то и дело как… как шерсть из-под манишки. - Глаза его уже смеялись. - Что, слабо?!.
- Слабо там или нет - не вопрос… возможности где?
- Есть возможности. Все.
- Позвольте… Новую, хотите сказать, газету? Чью?
- Нашу. Какую мы сделаем. Присоединиться зову - почем зря, что ль, распинался я тут…
- И… в качестве кого?
- Мотора. И руля заодно, иначе какой мне смысл предлагать, а вам - соглашаться. Меньшее не предложил бы.
- На условиях? - Никак Базанов не мог все-таки за два года этих попасть, встроиться в его темп, не то что неровный - рваный, то занудный, с дурно истолкованной диалектикой подчас, с моментами какой-то внутренней, непонятной природы, и вязкой истерии, а то стремительный, не успеваешь подумать… - Есть, разумеется, и условия?
- Да все!.. - пожелал по-своему понять его Мизгирь, эффектом более чем довольный, таровато руками раскинул. - Все будут - в рамках необходимого, само собой: финансовка, крыша над головой, техника всякоразная - компьютеры там, колеса, факс. Штат сами наберете, ну и мы подкинем, если не против. А условия к вам… да ваши же: трезвость, патриотизм, альтернативы полуборделю, полумалине этой. Главное - с бою, сходу авторитет накачать, тираж. Чтоб либералов слюнявых, шавок этих газетных поразогнать, потеснить…
- Ну, слюни-то у них разве что на клыках…
- Ххе-ха-ха-ха!.. Ничего, вспомнят у нас подворотню… загоним! Как идея сама?
- Как идея - ничего… Неплоха. - Неужто сбываться взялось, наконец? Сколько думалось о том, попыток делалось… - Так все-таки к чему присоединяться, к кому?
- Да хоть ко мне - али так уж я никчёмен?!. Есть люди, Иван свет Егорыч! И не только с башлями, но и с головой. С предвиденьем. К ним и пойдем. Хотя вопрос-то, скажу я вам, в принципе уже решен. И об этом… о карт-бланше нам даже и заговаривать не будем - как будто он, - и мигнул весело, по бедру себя хлопнул, - уже в кармане у нас. Речь если вести, то лишь о технологии дела: как, когда, что почем… Четверть площади, скажем, рекламе - ну, это кесарево, да и копейки какие-никакие для поддержки штанов. Но три-то четверти наши! Вот о них и помаракуйте: рубрики всякие, темы, гвозди номера - чтобы по шляпку в читателя… ужель не думали никогда? Не поверю, чтоб не мечталось - о собственной, у себя в руках…
- Как не думать… - Сдерживал суеверно, осаживал себя, не торопился верить - что-то легко уж слишком, не спугнуть бы. - Были прожекты. Как-то даже с ребятами из "партянки" нашей - партийная ж газета была - столковался, с двоими… неплохие сами по себе перья. И средства кое-какие находились стартовые, и с помещеньем договорились почти. А шеф пронюхал как-то, перехватил. Ну и… продались, дело ныне обычное. Одному рекламное приложенье дал, другой аж в замы во вторые вышел… Я бы в замы пошел, пусть меня научат. Уже вовсю научается, гляжу.
- Так-так… а вас?
- Оставлено без последствий. Персональный гонорарий, правда, попытался мне какой-то ввести, особый всучить - а мне это зачем? В коллегах зверя будить - какой не засыпал? Пришлось эту явно ошибочную линию поправить. Как неконструктивную.
- Прямо-таки так?!. Да наслышан о вашем главном… как его - Неяснов?
- Неяскин.
- Ну да, ну да… Бурячок-с, крепко сидит. Все ходы-выходы знает, интриги, всех пересидел, и не дурак, судя-то по всему… кого не люблю, так это дураков. Вот и надо, как минимум, половину читателей увести от него - лучших, так ли сяк, а думающих. И пусть со старичьем остается, с коммунячьим, кости горбатому, хромому да беспалому перемывает…
- Так коммунистов не любите?
- Представьте себе - не то что люблю, а ценю, и больше многих прочих. - Мизгирь серьезен стал и будто даже озабочен, как-то нахохлился, руки длиннющие вытянул по столу. - Уж побольше иных. Но же не верхушку, какая зажралась самым пошлым образом, предала и сдала - всех! А старики… Ну, не создать с ними нового, как их ни жалей, не годятся уже на это. И не их уж это дело, в конце концов. Психологически, умственно, энергетически, всячески - не их!
- Да, - вздохнул вполне согласно Иван, - что-то совсем иное выстраивать приходится - в совсем ином контексте… Тут и молодые-то в ступоре.
- Во-от!.. Вот их, сильных, и надо звать, думать звать. А от всех этих долбаных стихий исторических у нас одно спасенье - традиция… да-да, и не удивляйтесь. В традициях наших романтизма - ого-го!.. Вы вот завтра-послезавтра, может, против всей этой своры выйдете, один в поле воин, считай, - что, не романтизм разве?!. В том лишь тоска-печаль, что всё больше по нужде мы романтики, поневоле… слишком что-то курноса она у нас, романтика, всё в ямку последнюю норовит сгрести; но это так, лирическое отступление… А традиция у нас от веку - белая, державная, вот к ней и надо грести. Она же, в сущности, проста: крепко сшитая сословными взаимоинтересами и, само собой, взаимообязательствами страна. И всё! Сословия, может, другие, но идея та же. А красная составляющая и так останется - лучшим, надеюсь, остатком своим… в кровь она вбита нам, в гены, в социум!
- Белая?.. В ней, как в белом цвете, такой спектр прячется… Какого, простите, цвета - белая: черносотенная? кадетская? Или эти, как их… трудовики?
- А это какой мы зададим - иль мы не разумные?! Вместе будем думать, товариществом большого круга - при полной свободе мнений и, пошуткую, сквернословья родимого. Главное, не классы антагонистические, а сотрудничу… тьфу ты, дьявол!.. а сословия, которые ответственно сотрудничают и имеют свои посильные доли государственного тягла. Остальное - частности. С Западом дело иметь? Пожалуй, ибо плетнем тут не отгородишься. Но не подкладываться, как проблядь кремлевская теперь, иначе без соли схавают нас, всех - богатых ли, бедных… Это, с дальним прицелом, установка наша, о ней вы еще, возможно, услышите… Вот в таком, по фене номенклатурной ботая, разрезе.
- Один в поле, говорите… что-то мало вдохновляет. А вы?
- Рядом. Как друг - если окажете честь. И, в некотором роде, куратор, поскольку уполномочен. Но, знаете, совсем не случайно из меня журналюги не вышло… злой слишком, что ли? Так этим вашего брата теперь не удивишь вроде. Да и писать по обязанности не терплю, предпочитаю экспромт… Так что думайте - вплоть до прикидок штата и сметы. И не жмитесь особо, есть возможности. Где-то на днях - извещу - встреча будет. А остальное за мной.
- Честно сказать, удивили вы меня, Владимир Георгиевич…
- А я и сам удивился, - как-то легкомысленно ухмыляясь, сказал он, сгрёб шляпу со стола. - Мы ли дело ищем, оно ль нас… Но без вас и в голову бы не пришло. Вы один - газета целая, не примите за лесть… я на нее, как вы заметили, наверное, не очень-то, скорее нахамлю… Посоветовался интимно тут кое с кем - осуществимо, говорят. Но - с вами именно. Так вы - окончательно - как?
- За окончательное где поручишься? Только на могилках. А по идее… ну, белая так белая. Но с красным подбоем.
- Замётано. Спасибо, рад. Делаем?
- А что остается?...
Так - неожиданно дельно - закончился один из разговоров их, чаще всего довольно беспорядочных, от какого-то иной раз словца взнявшись, и ничем не кончающихся, по видимости откровенных, а то исповедальных почти по части мировоззренческих блужданий, блуда тоже, где парадоксы с прописями вперемешку, долгоживущие наши и оттого упрямые предрассудки с провинциального пошиба озареньями, ну и прочее такое - как оно и бывает в сужденьях малость уже помятых несообразностями жизни интеллигентов в первом поколении, в глубинке живущих, где-то у европейско-азиатского водораздела, почти доросших, как кажется, до своего потолка и уже о том начинавших догадываться.
5
Не приходилось спрашивать, откуда мог знать и в первый же день знакомства их, уже далекого, сказать о ненаписанной той, толком не замысленной даже книге Мизгирь - с его-то по-животному чуткой, как потом убедиться пришлось, мгновенной на отзыв интуицией, будто восполнявшей его видимую телесную немощь, и с завидной, вдобавок, "считалкой", уменьем с тою ж быстротой просчитывать ситуацию и чаще всего безошибочно выбирать нужный вариант… Да и невелика мудрость - обнаружить в каждом третьем-четвертом, считай, журналисте претензию на нечто большее, чем ежедневная в ряду тусклых дней и лет отписка скоропортящегося газетного материала. На ту же книгу некую будущую, призванную подбить бабки раздумьям и выводам относительно сует существованья, что-то вроде добровольного, не слишком-то обременительного (так, записи кое-какие в заветном блокноте или даже заведенной для того специально и едва начатой амбарной книге) и потому вовек неисполнимого обета рыцаря-мытаря злобы дня… да, для самочуствия, вящего самочувствования, скорее, для тонуса, нажми педальку эту - и наверняка сработает, заиграет…
Но вот с газетой, своей, - этого-то, уже казалось, и ожидать было нечего после всех его неудач, успевших некий порог наростить, за который, дадено было понять, лучше не пытаться переступать больше, чтоб не отравиться вконец собственной желчью, а пуще того синдромом пораженчества окончательного, необратимого; да и, впридачу, прошло уже времечко, когда плодились они, газетные карлики, в каждом закутке наподобие тех же дворняг, куда ни ткнись - вывеска. Хотя предложений-то всяких и приглашений хватало поначалу, в расчете на имя, само собой, и на лошадку рабочую, на скотинку, какая всё вывезет, - большей частью в газетки демократически мутного розлива, мелкими скандалами и перевранной светской хроникой живущие, кормушки уже несколько обленившихся, первым лоском завоеванного благополучия подернутых главредов, активистов девяносто первого, отчасти и девяносто третьего, ныне готовых вместе с публикой хоть в центристы податься, когда б не щипки и пинки спонсоров в очередной выборной истерии, - хочешь не хочешь, а обнародуешь наетые морды борцов за народное счастье. Тиражи валились вниз, а посему годилось им, с некоторой оглядкой на хозяев, почти всё, лишь бы хоть на малость поярче, зазывней, да и поумней выглядеть тоже не помешает; и, фрахтуя, в зубы тебе не заглядывали, в мировоззренческую твою - дело личное, приятель! - мутотень особо не вдавались, с маху предлагая полуторные против прежних ставку и гонорар: да пиши всё!..
Так уж и "всё"?!
Ну, в меру же, отвечали, в меру…
Всерьез принимать это он, само собой, и не собирался, в глаза усмехаясь профессиональному их цинизму: эк поприжало вас, растратчиков демократии! А не кажется, что завоеванья ее слишком уж быстро тратите, в зелень дерьмовую конвертируете, перегоняете? Опасно же… На что получал в ответ вполне и нервное, и злобное: а мы-то тут причем?!. Мы - зеркало, а не... И какие зеленые, окстись, Базанов? Деревянных в обрез, а ты еще ломаешься… ломака идейная!
Хуже оскорбления, должно понимать, в их устах и быть не могло.