* * *
Когда подхожу к Рабочему, на остановке уже торчит Клок. Ему не хер делать, и он просто сидит на лавке, плюет под ноги и разглядывает свои слюни.
– Пошли ко мне, бухнем, – говорит он.
– Ну, я вообще уже бухнул.
Но кайф потихоньку уходит, и я соглашаюсь.
Вся его родня дома, сидит за накрытым столом в комнате. Меня сажают на углу, и мамаша Клока дает мне тарелку с пятном губной помады и наваливает на нее селедки под шубой, картошки и мяса. Это хорошо, потому что я с утра ничего не ел, а потом еще бухнул на демонстрации.
– Ну, выпьем. За праздник, – говорит мамаша Клока. Его папаша уже "хороший", и он ничего не говорит, только смотрит на всех стеклянными глазами, потом поднимает рюмку. Я тоже поднимаю свою и чокаюсь с другими, проливая бухло на салаты посреди стола. Праздник мне до задницы, но бухнуть на холяву – это всегда клево.
В дверь звонят. Приходит сосед с баяном, такой же алкаш, как папаша Клока. Все еще теснее сдвигаются вокруг стола, и он тоже втискивается, положив баян на пол. Малый на руках у сеструхи Клока визжит, и она волочет его в ванную, а потом орет оттуда, что он обоссался и обосрался. Сосед выпивает свой стакан водки, отодвигается со стулом от стола, берет свой инструмент и начинает играть. Все – кроме меня и Клока – поют "Ой, мороз, мороз".
– Пошли, покурим, – говорит Клок.
– Так здесь же все курят.
– Нет, давай на балкон.
Я протискиваюсь к ободранной двери балкона, Клок за мной. У него – пачка Космоса. Мы курим и плюем с балкона вниз, на огороженный гнилым штакетником палисадник. Мне уже совсем хорошо. В комнате сосед что-то дрочит на баяне, потом музыка резко обрывается, и что-то падает и звенит. Мы заглядываем в комнату. Папаша Клока и сосед бьют друг другу морды, а остальные пытаются их растащить в разные стороны. Стол опрокинут, и жратва вперемешку с посудой разбросана по всей комнате.
– Ты мою Нинку ебал, – орет папаша Клока. Нинка – это мамаша Клока.
– Пошли отсюда на хуй, – говорит Клок. Мы протискиваемся к дверям. Он поднимает с пола бутылку. В ней еще осталось немного водки, не вся вылилась. Мы допиваем ее из горла в подъезде без закусона.
* * *
На улице мне становится херово. Клок хочет меня вести, но он сам пьяный, и мы чуть не въебываемся в столб. По другой сторонне дороги прет пацан из восьмого класса. Я с ним никогда контактов не имел, и за район он не ездил, но сейчас какая разница?
– Э, – кричит ему Клок, – иди сюда. Помоги, тут Гонец пьяный. Я сам... это... выпивший.
Пацан подходит, и они с Клоком, кое-как волокут меня. Еще светло. Навстречу валят всякие знакомые и соседи, но мне все до жопы. Они доводят меня до подъезда.
– Дальше сам, – говорю я.
Подняться по лестнице не получается, я падаю и поползу на карачках на третий этаж. Дотягиваюсь до звонка и жму. Открывает мама.
– Ну, вот. Маленькие дети – маленькие заботы, большие дети...
Тошнить не тянет. Я валюсь на диван и вырубаюсь. Уже потом, ночью, просыпаюсь и блюю на ковер, потом иду в туалет поссать. Родители проснулись и включили свет. На ковре возле дивана красное – от свеклы в "шубе" – пятно блевоты.
* * *
В конце мая идем в поход. Я, Бык, Вэк и Клок с тремя бабами из своего учила. Закупили водки, тушенки и хлеба. Бык взял у кого-то двухместную палатку, и еще одна такая есть у Вэка, его брат где-то стырил. Рюкзаки есть у всех, даже у нас дома валяется какой-то старый, еще папа с ним в молодости ходил в походы. Пойдут бабы или нет – не знаем до последнего момента, Клоку после Нового года веры нет.
Встречаемся утром на остановке, чтобы ехать на вокзал, а там электричкой до Захаровки и потом – пешком. Клок припирается один.
– А где бабы?
– Придут на вокзал. Нахуя им сюда ехать?
– А если не придут?
– Придут, не ссыте.
– Ну, смотри. Если их не будет, я никуда не пойду. Нахера мне ваш поход, если без баб? Я лучше с Обезьяной побухаю, – говорит Вэк.
* * *
Клок не наебал: бабы ждут на вокзале, все трое. Все довольно ничего, не какие-нибудь колхозницы. Нормально одеты, в джинсах, ветровках.
– Знакомьтесь, – говорит Клок. – Это Люда, это Лена, а это Ира. Люда – с длинными белыми волосами, высокая, Лена – почти такого же роста, но брюнетка, а Ира – пониже и с короткой стрижкой.
– Во сколько электричка? – спрашивает Люда.
– Через пятнадцать минут, – говорит Клок. – Пойду брать билеты.
– Как вам наш приятель? – спрашивает Вэк у баб. – Вы с ним типа это... учитесь.
Бабы лыбятся, но молчат.
– Плохо, наверное, когда в группе всего три пацана, – плетет Вэк дальше.
– Нормально, – отвечает Люда. – У нас нормальные пацаны.
– А учиться интересно? – спрашиваю я, чтобы что-то спросить. Дурнее вопроса не придумаешь, но они снова лыбятся.
– Ну, как тебе сказать... – начинает Лена, и все трое уже ржут.
– Все ясно, – говорю я.
Подваливает Клок с билетами:
– Пошли садиться.
Вагон полупустой, только несколько рыбаков со своей снастью и в поношенных дождевиках, и старухи-дачницы.
Садимся на сиденья по три – напротив друг друга, а Клоку – он шел последним – достается место через проход.
– Ну, что, по пиву? – спрашивает Клок.
– Давай, может, потом, а то мало останется.
– Ладно, потом. А счас хоть лимонада давайте запиздоболим.
Клок вытаскивает из рюкзака бутылку Буратино и открывает о железную ручку на спинке сиденья. Все глотают по очереди, я – после баб, вымазав губы их помадой.
Через пару часов вываливаемся из поезда. Ебашит дождь. Зонтиков ни у кого нет.
– Пиздец, – начинает психовать Вэк. – Приплыли. Придется пиздовать назад.
– Нихуя, – говорит Клок. Бухло есть, жратва есть – сядем здесь, на станции и будем бухать.
Станция – навес от дождя и будка кассы, которая сейчас не работает. Садимся на лавку под навесом. Бык, покопавшись, вытаскивает из рюкзака бутылку Столичной и пластмассовые стаканы. Достаем хлеб, сало, Бык открывает ржавым складным ножом банку тушенки.
– Ну, за знакомство, – говорит Клок. – И за то, чтобы этот вшивый дождь кончился и не обосрал нам поход.
После водки Бык предлагает еще по пиву, и все за. Видно, что Вэк еще психует, ну и хер на него.
Дождь перестает, и мы трогаемся.
– Ты хорошо дорогу знаешь? – спрашиваю я у Клока.
– Конечно.
Премся по лесу часа два, потом останавливаемся на привал, чтобы еще бухнуть и пожрать. Бык все время крутится вокруг Иры, а значит я могу остаться с хуем: пацанов больше, чем баб.
Пока еще не поздно, подсаживаюсь к Ленке.
– Ты вообще любишь ходить в походы?
– Вообще люблю. А ты?
– Не знаю. Это первый раз, чтобы так, нормально. Помню, раз в школе, года два назад, ходили классом, так это была лажа. Учителя там, мамаша одного пацана. Отойти никуда нельзя, не то, чтобы там покурить или выпить.
– Ты что, уже в шестом классе пил?
– Ну, пить не пил, но курил. Так, баловался. А ты во сколько начала?
– Уже в училище. В начале. А что еще делать в общаге? Скучно там.
Бык разливает водку.
– А не много с тебя будет? – спрашивает Клок. – Упьешься – хуй до места дойдешь.
– Не ссы, все дойдем.
Трогаемся через час, все бухие и веселые, всем все по хуй. Когда доходим до речки, уже совсем темно.
– Клок, ты умеешь палатки ставить – вот и ставь! – орет Вэк и ржет. Мы все тоже ржем – не потому, что так уж смешно, просто все пьяные в жопу.
– Нет, вы что, охуели? Я один ни хера делать не буду. Давайте, помогайте.
Трава мокрая: дождь только недавно перестал. Клок возится с колышками и железками и говорит нам, что делать – типа деловой. От баб толку было мало, они сели на свои рюкзаки и пьют пиво. Хорошо, хоть под ногами не путаются и не мешают. В конце концов, кое-как ставим палатки.
– Ну, палатки есть. Значит, можно еще вмазать? – радостно вопит Клок.
– Ясный перец! – отвечает Вэк.
А Бык ничего не говорит, только улыбается своей дебильной улыбкой – типа все путем. Все набиваемся в одну палатку. В ней мокро, потому что трава мокрая, но всем все до жопы.
– Клок, надо бы костер, – говорит Бык.
Все ржут.
– Ты что, охуел? – орет он. – Какой костер, когда все мокрое.
– Ну, завтра тогда.
– Ну, завтра и посмотрим, – говорит Клок. – Сам будешь разводить. Я уже заебался.
Клок с Людой обнимаются и зажимаются. Бык, хоть уже и бухой в жопу, трется возле Ирки, а я оказался между Клоком и Вэком. Выпиваем еще по одной, и я вырубаюсь.
Просыпаюсь от толчков – один за одним, в ритме. Это Клок с Людкой ебутся. В палатке темно, как у негра в жопе. Я делаю вид, что сплю, и скоро опять вырубаюсь.
Снова просыпаюсь от криков снаружи. Клок с Людкой спят, завернувшись в спальник. Высовываю голову из палатки. Наверное, скоро утро, потому что светло. Возле второй палатки стоят Вэк и Ленка.
– Пошли, – говорит он ей. – Не выебывайся.
– Не хочу.
– Пошли.
– Сказала – не хочу. Отстань.
Видно, что оба здорово бухие. Вэк бьет ее кулаком в живот, потом еще.
– Пошли, не выебывайся. Еще хочешь?
– Нет.
– Пойдешь?
– Да.
Он берет ее за руку и волочет в палатку. Я ложусь, но уснуть не могу: представляю себе, как он ебутся. Потом все-таки вырубаюсь.
* * *
Утром меня расталкивает Клок.
– Ну, ты, Гонец, даешь стране угля. Первый вырубился и спишь позже всех. Нахуя ты в поход пошел? Водки можно и дома нажраться.
Уже одиннадцать утра. Светит солнце, и жарко. Все сидят на одеяле между палатками и тянут пиво.
– Давайте купаться, – предлагает Ирка.
– Давайте, только надо костер разжечь, – говорит Ленка.
Мы начинаем лазить по окрестным кустам, чтобы собрать хворост для костра. Все мокрое – и носки, и кеды, и сучья, которые мы приносим, но Клок говорит, что все будет нормально. Потом я сажусь рядом с Ленкой. Само собой, ничего не говорю про вчерашнее, пусть не знает, что я все видел.
– Ну, как тебе поход? – спрашиваю я.
– Нормально. Только дождь этот вчера. Мокро. Если бы не он, все вообще было бы классно.
– А купаться будешь?
– Буду.
Клок долго возится с сырыми сучьями, потом все-таки поджигает их. За это время выпиваем еще по одной и запиваем пивом. Снова становится хорошо. Бабы идут купаться, с ними Клок в семейных трусах-"парашютах". Я не иду, Бык с Вэком тоже.
На Ленке открытый синий купальник, и у нее самая лучшая фигура из всех троих. Когда они вылезают, я подаю ей полотенце, дотронувшись – типа нечаянно – до грудей.
Когда бабы, вытершись, лезут в палатку переодеться, мы выпиваем еще по одной. Я спрашиваю у Быка:
– Ну, что, выебал ты ночью Ирку?
– Ага.
Возвращаются бабы, и мы начинаем жарить сало и печь картошку и бухать дальше – и так до самого вечера.
Бык вырубается первым, и я хочу подкатить к Ирке, но она сидит рядом с Вэком, и он что-то ей трындит, а она слушает, раскрыв рот. А Ленка сидит одна, и я подсаживаюсь.
– Что это вы, девушка, скучаете?
Она смеется, и я вижу, что ей уже хорошо дало. Я не знаю, про что с ней говорить, но сейчас это и не надо.
– Пошли в палатку, – говорю я.
– Ну, пошли.
И снова смеется.
В палатке сразу ложимся, и я лезу к ней под кофту, нащупываю груди, потом целуемся – я не умею и вообще не разу еще не целовался, просто присасываюсь своими губами к ее рту. Потом снимаю с нее штаны – она не сопротивляется, только пьяно хохочет.
У нее там уже мокро, и я всовываю хуй и начинаю ебать. Она – никакой реакции, только улыбается. Кажется, что я ебу ее очень долго, может, полчаса. Несколько раз хочу слезть с нее на хер, но продолжаю. Потом вдруг, почти ничего не почувствовав, спускаю и тут же вырубаюсь.
Просыпаюсь весь в чем-то липком. Это блевотина. Ее вытошнило прямо в палатке, попало и на меня. Кроме нас в палатку втиснулись еще и Вэк с Иркой. Они еще спят, обнявшись. Наверное, тоже ебались, потому что шмотки расстегнуты.
Я вылезаю, кое-как счищаю с себя блевотину чьим-то грязным носком и бросаю его в кусты. У меня бодун, и я начинаю искать в рюкзаках водку, чтоб похмелиться, но ничего не нахожу. Расталкиваю Клока – они с Людкой спят в соседней палатке вдвоем, как короли какие-нибудь сраные. Бык спит прямо у костра.
– Все, пиздец, больше нету, – говорит Клок.
– А пиво?
– И пиво кончилось.
– Тогда не хуй тут больше делать. Пора сваливать.
Один за другим, все встают – заблеванные, злые, с бодуна. Медленно собираемся, переругиваясь между собой, ходим вокруг палаток, как ебанутые лунатики. Снова начинается дождь.
Без настроения идем до станции, садимся в электричку. Я засыпаю и сплю всю дорогу. На вокзале прощаемся с бабами. Мне они уже до жопы. Скорее бы домой: вымыться и в постель.
* * *
– Ну, как тебе поход? – спрашивает меня Клок.
Мы сидим на остановке на следующий день и курим.
– Заебись.
– Что будешь летом делать?
– Практика от УПК, потом сборы военные, потом два месяца каникул. А ты?
– До конца месяца учеба, потом тоже два месяца каникул. Бухать будем сегодня?
– А у тебя что, деньги есть?
– А у тебя?
– Откуда?
– Ну, ладно.
Подходит троллейбус.
– Поехали, хоть в город съездим, – предлагаю я.
– Ну, поехали.
#
Бергман
Не знаю, зачем мне нужен был этот Бергман. Тем более идти смотреть его фильм в видеосалон. За три дня до последнего звонка в школе. У меня нет друзей, нет девушки, и я в полной жопе.
В кино я стеснялся ходить. Потому что всегда один. А если пришел, то сесть поближе к выходу, чтоб, когда кончится – первым на улицу, пока идут конечные титры и в зале зажигается тусклый свет. Чтоб никто не видел, что я один.
Я прочитал в газете, что в центре открылся видеосалон с кабинками. На четыре человека. Но можно и одному придти. Заплатил за фильм – и смотри себе в кабинке. В первый раз я зашел туда неделю назад. Просто проходил мимо.
Много кассет на полках. И тетка сидит. Вернее, женщина. Или тетя. Но не тетка, нет. Ей лет тридцать пять, а, может быть, тридцать. Заулыбалась вся. Что хотите посмотреть, молодой человек?
А это... Бергман у вас есть? Ах, как приятно, когда спрашивают Бергмана. Или Феллини. Или Тарковского. Ах, это бывает так редко. Увы. Вкусы деградируют. Интеллектуальная прослойка сужается. Пролетарский город – что с него взять? Это же не Москва и не Питер. Ах, какая жалость – взял кто-то кассету домой, нет ее. Может быть, что-нибудь другое посмотрите? Феллини, Тарковского?
Нет, спасибо. Я лучше в следующий раз. До свидания. Всего хорошего. Хорошего. Всего. С восьмым марта вас и с новым годом и с остальными праздниками. Стукнула дверь – забыл придержать.
И опять та же самая тетя. Узнала. Отложила в сторону книгу, завернутую в бумагу. И заулыбалась и расплылась и засветилась. Ах, конечно, помню-помню вас, юноша. Как приятно, когда спрашивают Бергмана, ах, как редко это бывает, ах как приятно. Да, вернули. Долго держали – культурные люди: директор третьей школы с женой. Собираются в Израиль, кстати сказать. Сейчас, минутку.
Афиша. На стене. Сегодня в видеозале. "Коммандо" (в главной роли Арнольд Шварценеггер). Она возвращается. С кассетой. Смотрит на афишу. Увы. Приходится показывать ширпотреб. Мы на хозрасчете.
Дверь. Открывается. Четверо пацанов. Синие спортивные штаны с белыми лампасами. Значит – "пионеры". У "пионеров" белые лампасы, у "космонавтов" – красные. Я не ношу таких, конечно, и они не знают, откуда я. Может, пронесет.
Смотрят на меня. На афишу. Шварц! Классно. Заебись. Посмотрим Шварца.
Тетя морщится и кривит губы чуть-чуть: ах, мерзость. Улыбается мне. Хмуро смотрит на них: подождите, ребята. И снова на меня. Снова улыбается. Вторая кабина. Приятного просмотра.
Спасибо. Иду по коридору. Номер два. Вхожу. Закрываю дверь. Занавешенные окна. Кресла, как у нас дома. Душно. Запах пыли. Экран светится, но на нем еще ничего нет.
Шаги. Бегут. Входят. С какого района? Ладно, не важно. Давай, посмотрим сначала. Что это за херня? Ты, что, пацан? Что это такое смотришь? Думаешь – умный, а мы дураки, да? Думаешь, ты один умный? Гриша, ебни ему. Еще. Еще раз. И копейки. Сюда. Скорее. Пацаны, не надо. Надо, Федя, надо. Ну, пацаны, ну, пожалуйста... Еще ему. Все забрал? Сколько? Тридцать пять. И все? Да. Ладно, еще раз – и пошли, а то Шварц сейчас начнется. Смотри свою парашу.
Сами свою смотрите, козлы. Мне уже не до фильма. Какой тут может быть Бергман? На хуй он нужен? Он умер. Наверное. Или нет? Откуда я знаю? Скорее всего, умер. А я живой, и лучше бы я умер, блядь. Я конченый человек. Нет друзей, нет девушки. Родители не понимают. В школе маразм и ничему не учат. Не поступлю никуда. В армию. А там – пиздец от таких вот, как эти уроды.
Раньше я мечтал. Я умел мечтать. Думал, что кончу школу и уеду на хер из нашего вонючего города. Поступлю учиться в Москву. А сейчас понимаю, что нет. Что никуда не поступлю. Никуда не уеду. Останусь навсегда в этой жопе. Поступлю в местный институт – в лучшем случае. Закончу. Стану инженером. На сотню рублей. Пиздец. Что это за жизнь?
Пошло все в жопу. Счас от тоски подрочу прямо в кабине и уйду. Скажу ей – извините, фигня получилась. Не нужен мне Бергман. Все это понты были. Выделывание. Вроде как культурный. Вроде как образованный. А сам сидит в кабинке и дрочит, не глядя на экран и не слушая. Забил на все.
Дверь. Открывается. Отдергиваю руку. Она. Улыбается. Ну, как вам фильм? Великолепно. Просто прекрасно. Замечательно. Ошеломительно. Охренительно. Отврат. Отврат полный, но это не правда. Я не знаю, как мне фильм, потому что я не смотрю его. И не слышу, что говорят герои. Я выключил рецепторы. Я погружаюсь в свое говно. Я тону. Так что, уходи отсюда, нечего тебе здесь делать, не мешай мне дрочить. И кайфовать. И брызгать малофьей на ваши протухшие кресла.
Блядь! Край рубахи, прикрывавший хуй. Сдвинулся. Она смотрит. Улыбается. Становится на колени. Берет в рот. Она, наверное, охуела. А что, если эти придурки, которые "Коммандо"? Они же нас обоих в жопу выебут. А, ладно, насрать...
Смотрит на меня. Улыбается грустно. Мне тридцать семь лет. Не замужем. И не была. Подала документы в Израиль. Надеюсь, скоро. Скучно жить. До жути. Ничего интересного. Только фильмы. Но это только лишь фильмы. Не надо бояться. Расслабься. Никто не придет. Никто не помешает. Ладно. Хорошо. Давай. Действуй. Вперед.
Смотрю на экран. Там ничего. Серые точки. Что-то с кассетой или с телевизором. Какая разница? Пошло все в жопу. Странная она. Наверное, ебанутая. Слишком много фильмов смотрела. А вдруг она всем так делает? А вдруг у нее триппер? А если эти, которые "Коммандо"? Ладно. Все в жопу. Все. В жопу. Все. Все. Все...