Лиза не умела сердиться и прощала Семену всякие дерзости. Она считала его ужасно умным человеком и предана была ему, как отделенный ротному командиру. С ним она приехала из десятого класса на стройку и, когда распределяли их по участкам, не задумываясь пошла вместе с Семеном. Благодаря ему она и крановщицей стала. Втайне Лиза влюблена была в него. За что? А кто его знает! Наверно, за то, что он постоянно чем-то был занят: он и моторист, и механик, и студент-заочник, и даже изобретать может. Она все ждала, когда Семен объяснится ей в любви, но он звал ее по-смешному то пуговицей, то кнопкой, часто грубил ей. И Лиза потихоньку ото всех плакала. Но она совсем не умела сердиться, душа ее быстро обретала радость и спокойствие, как хорошо укрытое камышом светлое озерцо; кинешь в него камень – всколыхнется оно, подернется мелкими колечками, зарябит, потемнеет. Но быстро уляжется мелкая дрожь, и глядишь, снова голубеет эта глубинная чистота, и снова разливается спокойная гладь от берега к берегу. И опять звенит ее детский заливчатый смех, и снова раздаются ее наивные упрашивания: "Ох, мальчики, не надо так!", "Ой, девочки, миленькие, не сердитесь!".
– Миша, Миша, скорее сюда! – вдруг закричала она. – Вон видишь – Катя идет!
Забродин отправлял машины с людьми, но, увидав Катю, подошел к конторе.
– Ты еще не переоделась? – удивился Михаил.
На Кате был комбинезон; она широко распахнула ворот, запрокидывала голову, выгибая свою тонкую шею, озорно поводила глазами и говорила, кокетливо обмахиваясь платком:
– А вы меня ждете?
– Не валяй дурака. Осталась последняя машина, – Михаил говорил строго, но, встретившись с ее взглядом, невольно улыбнулся: – Ждем, да не тебя.
– Что ж это за важная персона появилась?
– Тебе хорошо знакомая. – Михаил помолчал. – Начальника участка ждем.
– Так я сейчас! Подождите минутку…
Но Воронов приоткрыл дверь конторы и сказал:
– Поезжайте, ребята. Я сегодня занят.
– Как же, Сергей Петрович? – невольно спросила Катя и, словно опомнившись, сказала другим тоном, улыбаясь, нарочито растягивая слова: – Ведь у вас первая получка… Кажется, с вас положено…
Воронов после того вечера избегал ее и на вызывающие насмешливые улыбки, которые она бросала при встрече, хмуро отворачивался. Его мужское самолюбие было уязвлено – какая-то пьянчужка из притона "вороных" разыграла перед ним сценку увлечения недотроги-десятиклассницы. И он поверил… Болван!
– Спасибо, что вы надоумили меня, – сухо ответил ей Воронов и крикнул в сторону машины: – Поезжайте, ребята! Не держите машину.
Затем он ушел в контору и тщательно притворил за собой дверь.
– Ну что ж, поехали, – равнодушно сказала Катя, комкая платок в опущенной руке.
– Ты что, Катька, с ума сошла! Ведь мы же в клуб пойдем. Танцевать будем, – набросилась на нее Лиза.
– Ну и что?
– Беги переодевайся.
– Если тем, которые в галстуке, стыдно танцевать со мной, так пусть не танцуют.
Все посмотрели на синий галстук Михаила, словно впервые заметили его.
– Если он не подходит к твоему комбинезону, то я сниму. Ну? – Забродин наклонился к ней, взял галстук за узел, потом произнес повелительно: – Поехали!
– Да что вы в самом деле! – взмолилась Лиза, округляя глаза. – Я хоть за твоими туфлями сбегаю.
И, боясь, что ее задержат, она опрометью бросилась к бараку.
Туфли Кате пригодились. На этот раз танцевали в спортзале новой школы. Полы еще не успели покрасить, поэтому никто особенно не возражал. Правда, здесь жили монтажники. Но их попросили перенести свои матрацы и рюкзаки в соседнюю классную, комнату. И они уступили.
– Только до десяти часов, – сказал бригадир монтажников, флегматичный рябой детина. – У меня ночная смена. Проводку ведем. Нам тут не до танцев будет.
– Милый, по ночам работают слоны да китайцы, ибо первые сильны, а вторых много, – возразил ему косматый горбоносый парень, известный на всю округу по кличке Дербень-Калуга. – А порядочные люди веселятся; Может быть, тебе меню не подали? Так я распоряжусь. Выбор у нас подходящий. – Он положил на плечо монтажнику сухую костистую ладонь. – Ну, как? Твое помещение, наш продукт… Гуляем?
Монтажник хладнокровно снял руку Дербень-Калуги со своего плеча:
– Я предупредил вас. Только до десяти.
– А-я-яй, какой несговорчивый!
Дербень-Калуга появлялся на стройке, или, как здесь говорили, "спускался вниз", дважды в году – весной и глубокой осенью. Все остальное время он пропадал в сопках, работая экспедитором геологических партий. Появлялся он всегда с деньгами; одни говорили – с крадеными, другие утверждали, что деньги он заработал, накопил. Приходил он каждый раз на стройку с желанием осесть, закрепиться… Но всегда пропивался и после скандалов, драк снова уходил в сопки. На стройку его влекла еще давняя властная страсть к Неле. Но он скрывал эту страсть и говорил о своей возлюбленной нарочито пренебрежительным тоном: "Старуху пришел навестить".
На танцы привела его Неля. Семен заметил, что был он выпивши. Неля шептала ему что-то на ухо, он усмехался, подозрительно поглядывал в сторону Кати и Михаила. Все это настораживало Семена, и он старался ближе держаться к Забродину.
Танцевали под баян. Пол был шершавый, сухой, весь заляпанный известью и краской. Взбитая сапогами и туфлями известковая пыль белесым туманом висела в воздухе, садилась на разгоряченные лица, першила в горле. Но люди не замечали ее; тесно прижимаясь друг к другу, обхватив руками талии и спины, покачиваясь и шаркая ногами, они награждали друг друга довольными бессмысленными улыбками. В эти минуты, танцуя с Лизой, Семен думал о том, как люди ухитряются терять свои лица и делают это с радостью, словно облегчая себя от ненужной ноши. Как все мы теперь похожи друг на друга! И даже эти пестрые девичьи платья так уныло однообразны. А вот Катя в комбинезоне. Молодец! Но понимает ли она это?
В один из перерывов Неля оказалась рядом с Катей. Скользнув пренебрежительно своими смоляными глазами по Катиной одежде, она сказала:
– Ударница и в комбинезоне! Что это? Пренебрежение к людям?
– Не ко всем.
Они были одинакового роста и теперь с ненавистью смотрели друг на друга, глаза в глаза. Но говорили спокойно, учтиво улыбаясь.
– Пожалуй, за такую демонстрацию, неуважение к массе могут попросить.
– Главного инженера здесь нет.
– Найдутся и другие.
– Я знаю, что вы услужливы.
– Вы пожалеете… – Неля вспыхнула, не выдержав, и отошла.
У них была старая вражда. Неля ненавидела Катю за то, что она была ее вечной соперницей, и за то, что Катю обожали все геологи, и за то, что она не уступила главному инженеру и с той поры смотрит на Нелю с нескрываемым презрением.
– Что у вас тут случилось? – спросил Михаил, ходивший покурить. – Ее как ошпарили.
– Хочет попросить меня из зала.
– Почему?
– Одежда моя не понравилась.
– Говорили же тебе, что нужно переодеться… Ты все любишь делать напротив. Еще только скандала не хватало. – Михаил, увидев, как направились к ним через весь зал Неля с Дербень-Калугой, взял Катю за руку и потянул на выход. – Пошли, пошли… Нечего на скандал нарываться.
Катя почувствовала, что рука Михаила дрожит. "Трусит", – подумала она. И ей стало противно. Она с силой вырвала руку.
– Пошел от меня прочь!
– Послушайте, девушка! Вы, простите, не по форме одеты, – говорил с наглой любезностью подошедший к Кате Дербень-Калуга. – Общественность просит вас удалиться.
– Что вам от нее надо? – сказал Михаил.
Но Дербень-Калуга, не оборачиваясь, небрежно оттолкнул его, словно чучело.
– Вы слышите, дорогуша?
– Я вам не дорогуша. И проваливайте своей дорогой, самозваная общественность.
– О, да вы дурно воспитаны! Придется поступить так. – Дербень-Калуга взял Катю выше локтя.
– Не трогай меня, мерзавец! – Катя свободной рукой наотмашь хлестнула его по щеке.
– Ах, так! – Дербень-Калуга сграбастал своими длинными ручищами Катю и бросился к дверям.
– Стой! – Семен откуда-то сбоку по-петушиному налетел на Дербень-Калугу и ударил его в скулу.
Дербень-Калуга лязгнул по-волчьи зубами, бросил Катю и, рванувшись к Семену, поддел его правой рукой, словно крюком, и бросил в дальний угол зала. Семен отскочил от стенки, как резиновый, и снова бросился на противника, осыпая его молниеносными ударами.
Дербень-Калуга, не ожидая такого напора, стал по-бычьи отступать и, наконец, страшным ударом в лицо опрокинул Семена на пол.
– Уймите этого крокодила! Он убьет его! – закричала Лиза.
Кто-то сзади взял Дербень-Калугу и в железном замке сцепил руки. Дербень-Калуга попробовал присесть, кинуть его через себя. Но тот был тяжел, как слон. Дербень-Калуга обернулся и узнал рябого монтажника.
– Чего тебе надо? – хрипло спросил он.
– А ничего, – ответил монтажник и легко поднял Дербень-Калугу. – Иди-ка, милок, остынь.
Он вынес Дербень-Калугу на лестничную клетку:
– Ступай!
– Ах, вы все тут заодно! Ну, так пожалеете.
– Иди, иди. Поговорили и будет.
– И я здесь не один. Скоро узнаешь, тертая морда.
Монтажник вернулся в зал и объявил тоном начальника:
– Танцы окончены. Прошу расходиться.
Семена и Катю он задержал.
– Вам нельзя уходить. Пока останетесь здесь.
С ними вместе остались Лиза и Михаил. Лиза все смотрела на разбитое Семеново лицо и всхлипывала.
– Перестань! – сердито унимал ее Семен. – Что я, покойник, что ли?
– Тебе больно, Сеня? – спрашивала она жалобно и еще пуще заливалась слезами.
Катя была бледная, глаза ее горели и казались теперь совершенно черными. Михаил держался поодаль, старался не смотреть на нее, отшучивался:
– Ничего себе история с географией. Придется ночную оборону вести.
В зале осталось еще несколько монтажников. Ими распоряжался бригадир:
– Запереть дверь! А теперь парты сюда! Живо! Дверь забаррикадировать!
Из классной комнаты стали сносить к двери парты и громоздить их друг на друга. Работали молча, в томительном ожидании, что скоро придут. И они пришли. Сначала по лестнице громыхали сапоги, потом сгруживались перед закрытой дверью, и слышно было тяжелое дыхание поднимавшихся людей. Наконец раздался громкий стук в дверь и голос Дербень-Калуги:
– Рябой, открывай!
Из зала никто не ответил.
– Послушай, бугор! – примирительным тоном сказал Дербень-Калуга. – Ты нам не нужен, и людей твоих мы не тронем. Выпусти этого щенка, я с ним посчитаюсь. И девчонку: проучить надо. Ну?
– Пеняй на себя. Навались, ребята!
В дверь начали ломиться; она глухо задрожала от сильных ударов, но выдержала напор.
– Ну-ка вниз за бревном, живо! – кричал Дербень-Калуга. – Да потяжелее принесите.
Бригадир отвел Михаила к окну.
– На улице никого не видно?
Михаил приоткрыл створку, посмотрел:
– Никого.
– Нужно бежать в клуб. Там сейчас народ. Позвать сюда… И кого-нибудь из начальства.
– Но ведь отсюда не спрыгнешь… Тут, слава богу… – Михаил снова опасливо посмотрел в раскрытое окно. – Метров двенадцать будет.
Бригадир сходил в классную комнату и принес моток электрошнура. Привязав один конец за радиатор, он бросил второй в окно:
– Спускайся!
– Господи благослови! – Михаил криво усмехнулся и осторожно полез на подоконник.
Шнур показался ему слишком тонким. Он глубоко, до режущей боли впивался в руки. Михаил кряхтел, корчился и отталкивался от стенки коленями. Но его снова тянуло к стене, словно кто-то толкал его, хотел вдавить в эту шершавую, обдиравшую руки и лицо штукатурку. Наконец он почувствовал ногами землю, бросил шнур, огляделся – никого. Быстро отряхнул с пиджака белый известковый налет и побежал.
Недалеко от школы ему встретилась на дороге большая толпа. Впереди шли Синельников и комсорг Пятачков, быстрый круглолицый крепышок.
– Забродин, вы из школы? – спрашивал он своим пронзительным тенорком. – И вы допустили драку? Кто участник? Саменко? Безобразие! А еще член бюро…
– Саменко тут ни при чем, – пытался возразить Михаил.
– Молчите! Нам все известно.
– Пошли! – сказал Синельников. – Скорее, ребята!
Эти "ребята", молчаливые пожарники, держались кучно возле Синельникова, как телохранители. Толпа двинулась к школе, сохраняя свой особый порядок: впереди Синельников, за ним пять молодцов, Пятачков и Забродин, а уж потом все любители потешных зрелищ.
Дербень-Калуга со своими приятелями, выломав дверь, уже разбрасывали парты, когда подоспела неожиданная помощь. Увидев перед собой хладнокровно приближавшегося Синельникова, он понял, что терять ему больше нечего.
– Ах, главный инженер! – осклабился Дербень-Калуга. – Давно не виделись… А поговорить есть о чем… Свет! – вдруг рявкнул он и бросился к Синельникову.
Два пожарника, словно по команде, выдвинулись вперед и через мгновение сидели верхом на Дербень-Калуге.
– Тихо, милый, тихо, – ласково уговаривали они его, связывая.
Один из приятелей Дербень-Калуги, толстошеий, с медвежьим загорбком, побежал к выключателю, но там его встретил появившийся из зала рябой монтажник. Он поднес к его лицу увесистый кулак и сказал:
– Чуешь?
Синельников, кивнув на Дербень-Калугу, распорядился:
– В холодную его! – Потом через пролом в дверях вошел в зал.
За ним двинулась вся толпа.
– Кто еще виновен? – строго спросил Синельников, останавливаясь взглядом на Семене.
У Семена опух разбитый нос, на верхней губе остались следы крови. Он зло смотрел на Синельникова и вдруг сказал с вызовом:
– Вы виноваты.
– Я? – Синельников повернулся к комсоргу. – Пятачков, этот парень, кажется, из вашего бюро?
– Да, к сожалению, – быстро подтвердил Пятачков.
– Я повторяю, что виновны вы.
– Что это значит? – строго сказал Синельников. – Может быть, вы поясните?
– Да, я поясню. У нас вместо клуба – барак. В прошлом году должны были построить клуб. Но где он? Нет клуба. А деньги, отпущенные на клуб, вы вложили в док. Вы план выполняете… А мы вынуждены подобные сборища проводить… По углам! В этой пыли, с драками…
– Послушайте, вы, любитель увеселений! Зачем вы сюда приехали? Город строить? Или для приятных развлечений? Вы знаете, что такое док? Это – ремонтная станция кораблей. Это – тысячи рабочих!.. А вы хнычете, что вам танцевать негде. Забыли, чьи вы дети! Ваши отцы с ножовками и топорами города строили. Пайки хлеба, как мыло, нитками резали. Создали для вас, вручили вам лучшую в мире технику… – Синельников прервал свою речь, махнув рукой… – О чем тут говорить.
– Мне очень жаль, что этот парень из вашего бюро, – сказал он Пятачкову иным тоном.
– Обычная философия виноватых, – снисходительно заметил Пятачков. – Я займусь. Саменко! – крикнул он вслед уходившему Семену. – Мне поговорить с тобой нужно.
– Не о чем.
Семен быстро спускался по лестнице и вдруг услышал за спиной характерные щелчки высоких каблуков.
– Что ты за мной бегаешь! – сердито обернулся он к Лизе. – Что я тебе, нянька-воспитательница?
– Сеня, не надо так, – ее пухлые губы жалко задергались, в глазах появились слезы.
– Отстань!
Семен выбежал на улицу и быстро пошел в рыбный порт. Но частый топот Лизиных каблучков неотступно следовал за ним. Она всхлипывала и говорила одно и то же:
– Я же знаю, тебе так тяжело…
– Отстань!
– Ты бы не сказал такое Синельникову, кабы не драка.
Семен остановился:
– Дура ты. При чем тут драка? Такие, как Синельников, жизнь нашу обкрадывают. Пойми ты.
– Я понимаю. Только ты не прогоняй меня.
Она прижималась к нему, обнимая его за шею, и шептала:
– Не прогоняй меня, Сеня…
Он вдруг обнял ее и поцеловал в губы.
– Ничего ты не понимаешь. – Поцеловал снова и рассмеялся. – Дура ты, Лизка… Но хорошая и умнее меня.
6
Квартиру Воронов получил на втором этаже с балконом, с видом на море. Он купил кое-какую мебель: диван, стулья, два стола, шкаф для одежды, – но все это куда-то растеклось по углам, и обе комнаты казались пустынными и неуютными. И пахло в них, как на складе, – известью, клеем и чем-то похожим на жженую резину, должно быть, от новой мебели. И все-таки это была его квартира, первая в жизни. Она казалась ему непомерно большой, со множеством дверей, раковин, конфорок. И Воронов впервые почувствовал себя богатым.
А еще он купил пианино Приморской фабрики, тяжелое, как сейф, с глуховатым звуком, но мягким и приятным. Почти все накопленные на Камчатке деньги он пустил в расход и испытывал теперь некоторое облегчение. "В отпуск туда не поеду – не на что. Бросаем якорь здесь. Точка…"
За этими квартирными хлопотами пришло и душевное спокойствие. Хоть женитьба не состоялась, зато квартира есть. Тоже неплохо.
На новоселье нагрянуло много гостей. Пришел и Юпо, и Синельников с Лукашиным, и начальник производственного отдела Зеленин, и Мишка Забродин вместе с Катей, к удивлению Воронова. Но главное, пришел старый друг Воронова – Володька Терехин, тот самый Володька, с которым они хлебали армейский суп из одного котелка и который теперь стал вездесущим дальневосточным журналистом – он и корреспонденции пишет, и очерки, и черт знает чего только не пишет.
После нескольких шумных тостов, когда за столом стало оживленно и говорили кто во что горазд, Терехин потянул за собой Воронова, прихватил бутылку, и они вышли в обнимку в соседнюю комнату.
– Ну вот, старик, мы с тобой снова вместе. Встретились на краю земли. – Терехин поставил бутылку на стол и взял Воронова за плечи. – Дай-ка я на тебя погляжу.
– А ты вроде еще длиннее стал, – сказал Воронов, улыбаюсь. – И уши у тебя будто отросли.
Терехин ощупал руками свои большие оттопыренные уши, беззлобно засмеялся:
– А ты все такая же язва! Эх, старик! Сегодня с рыбаками прихожу с моря, устал, как черт. Думаю, только бы дотащиться до дому. А мне говорят, что появился в нашей гавани Воронов, получил участок и уже шумит. Сколько же мы не виделись? Почти три года.
– Да, почти три. На Камчатке я изредка почитывал твои длинные очерки.
– Не могу коротко писать, беда моя.
– А ты восторгайся поменьше, оно и выйдет короче.
– Нельзя не восторгаться, Сергей. Ты смотри, что делается кругом. Вот на этом месте, где мы сейчас с тобой стоим, два года назад шумела тайга. А в бухте? Давно ли на рейде покачивались только старые кунгасы? А теперь пирсы железобетонные, новенькие сейнера! А молодежь! Сколько к нам едет орлов с запада! Это воспевать надо. Газета, братец мой, это – гимн нашему труду, а журналисты – поэты в прозе. – Он выкинул длинный худой палец. – О! Выпьем за журналистов!
– Ну ладно, давай выпьем, а там разберемся. – Воронов налил в стаканы водку. – Будь здоров!
– Как твои успехи в музыке? – спросил Терехин.
– Так же, как твои в поэзии. – Воронов ткнул его в бок, и оба засмеялись.
– Мы с тобой, так сказать, нештатные творцы. С нас взятки гладки, – сказал Воронов.
– Славно сказано. Выпьем за творцов.
Терехин разлил остаток водки, выпили.
– А помнишь, Сергей, День Победы? Вечерняя Дворцовая площадь, море народу и сверкающий в огнях купол Исаакия!