– Врешь, бродяга! Купол Исаакия был весь заляпан серой краской.
– Ну, значит, мне показалось. Не в этом же суть, это детали. Главное – мы с тобой, два солдата-сапера, два будущих студента – строитель и филолог, идем вдоль Невы и мечтаем.
– Опять врешь! Мы просто горланили и были пьянее, чем сейчас.
– Не придирайся к деталям. Ты сказал, что, пока не построишь сотню домов, – не сядешь за пианино, а я поклялся написать сотню очерков, потом взяться за стихи.
– И полгода сочиняли песню, – усмехнулся Воронов. – Помнишь? "Ты далека, Россия, с ветрами буйными, с вихрями снежными…"
Он подошел к пианино и взял несколько резких аккордов.
– Помнишь? Кроме этих двух строчек, кажется, так и не продвинулись…
– Зато с каким жаром сочиняли…
– Кстати, почему – "Ты далека, Россия"? Этого я так и не понял.
– Мода была такая… Все куда-нибудь уезжали, кто в Германию, кто в Китай… Ну, как на стройке? Освоился?
– Вроде бы. Все тихо и гладко. Все как будто довольны, а особенно Лукашин.
– Я решил написать о нем очерк. Примерный руководитель.
– Не руководитель, а начальник. Разница! Эх, хороший бы из тебя богомаз вышел… в старину.
Терехин засмеялся.
– Люблю тебя, Серега, хоть и грубиян ты. Давай споем приморскую.
Воронов одним пальцем стал аккомпанировать, и они запели:
За мысом песчаным погасла заря,
В дозор вышел месяц, подняв якоря,
В лучах его тусклых лежит, молчалив,
Широкий Амурский залив.
Они не заметили, как в комнату вошел сильно захмелевший Зеленин.
– Хм, слова-то какие, – ухмыльнулся он за их спиной. – "Месяц, подняв якоря". Уж эти поэты – и якоря месяцу навесят, и рога приставят, и еще черт знает что. – Он подошел к столу, наклонил бутылку и, убедившись, что она пуста, поставил на место. – М-да… Вы здесь поете, а там начальство сердится. Начальство любит почет и внимание к своей персоне, даже в гостях.
– А твоя персона что любит? – спросил Воронов.
– Водку.
– Вот учись у него краткости, – сказал Воронов Терехину. – Все ясно, ничего не убавишь и не добавишь.
– Нет, почему ж не добавить, – возразил Зеленин. – Пошли к столу и добавим.
Их встретил Лукашин поднятой стопкой:
– Вы что ж это прячетесь, деятель?
– Виноват! Друг с Фонтанки утащил… – сказал Воронов, наливая себе.
– А мы здесь как раз отмечали вашу домовитость. Значит, с Фонтанкой покончено навсегда. За дальневосточное пополнение!
Все выпили. Лукашин, поддевая вилкой заменитель шпротов – местную корюшку, развивал свою тему:
– Если с Камчатки заезжают к нам, это, значит, серьезно. Обычно на Камчатке отрабатывают срок и едут на запад.
– Все мы человеки и стремимся туда, где лучше, – вполне естественно, – сказал Юпо.
– Это еще вопрос – кому где лучше, – сказала Катя.
– На твоем месте я бы вернулся в производственный отдел, в контору… – подмигнул ей Зеленин. – А то осенью холодно станет.
– Боюсь, что меня Сергей Петрович не отпустит, – Катя озорно поглядела на Воронова.
– Кто из вас кого боится – это тоже вопрос, – сказал Юпо.
Воронов сердито посмотрел на него и, не скрывая раздражения, ответил Кате:
– Сдается мне, что вы держите курс на Фонтанку, только ждете попутчика. Уверяю вас – у Зеленина в конторе проще найти, чем у нас на участке.
– Мерсите за совет. Может быть, я им и воспользуюсь, – Катя мило улыбнулась, но ее слегка вывернутые ноздри округлились.
– Да бросьте вы. Далась вам эта Фонтанка. – Терехин не понимал причины неожиданной вспышки и с недоумением глядел то на Воронова, то на Катю.
Синельников решил отвлечь от назревающей перепалки и, откинувшись на спинку стула, заговорил:
– А я вот не знаю, где лучше: там – на западе, или здесь. В самом деле, чем хуже здесь? Тайга, море! А этот соленый дух! От него так и распирает грудь… Конечно, интересно строить дома где-нибудь на московской улице: техника, все образцово. Тут тебе и метро, и в театры ездишь. Но если ты расчищал кусторезом тайгу под будущую улицу, если ты переселялся из палатки в квартиру с паровым отоплением и с ванной… Ты этого никогда не забудешь. Здесь ты лучше видишь свою силу… на что способен.
– И давно вы переселились из палатки? – любезно спросила Катя.
– Ну зачем это? – Михаил взял ее за руку.
– Что? – Синельников смотрел на нее, словно не понял, о чем его спрашивают.
– Ну, деятели, что-то у вас все на личности переходит, – сказал Лукашин. – Надо говорить по существу.
– По существу и говорить не о чем, – сказал Юпо. – Это все слова, Петя. Все значительно проще. Одни едут сюда за чинами, другие – за рублем, третьи – выполнять свой долг. Земли осваивать. Хорошо! Значит, надо. При чем же тут чувство? Я долг выполняю и буду служить, сколько потребуется. Но восторгаться, говорить: приезжайте, мол, сюда, потому что на кабана ходить интереснее, чем в Мариинку, – не стану. Это фальшь, извините.
– Можно подумать, деятель, что вы сомневаетесь в чьей-то искренности, – сказал Лукашин.
– Не то, Семен Иванович, – вступилась опять Катя. – Просто надоела философия горожан, попадающих на лоно природы. Ах, море! Ах, тайга! А море, между прочим, соленое и мокрое. А в тайге комары водятся. Ну, мне пора! Извините, и так засиделась. – Она встала. За ней поднялся и Михаил.
– Мне проводник с вашего участка не нужен, – остановила она Михаила, но говорила, обращаясь к Воронову. – Спасибо за угощение. – И потом Зеленину: – Я, кажется, воспользуюсь вашим советом и перейду к вам в производственный отдел. Надо же чем-то и мне отблагодарить гостеприимного хозяина. Сделаю ему приятное. До свидания!
Она вышла, стуча каблучками.
– Извините, – сказал Воронов.
Он встал из-за стола, догнал Катю на лестнице и проводил ее до порога. Дальше она не позволила.
7
Вместе с горячкой дел нахлынула на участок и жара. В солнечные полдни от нагретой опалубки, от арматурных прутьев, от всего этого скопища железа и бетона исходил тягостный жар, и даже порывистый морской ветерок не приносил прохлады. Обычно непоседливые крикливые чайки в такие часы лениво покачивались на волнах. И когда глухие вязкие удары стального штыря в обрезок рельса, висевшего на углу конторы, возвещали обеденный перерыв, люди с наслаждением сбрасывали пропыленные рубахи, комбинезоны, обливались водой, ухали, притворно захлебываясь. Пищу привозили в термосах, разливали под открытым небом на столах, вынесенных из палаток и бараков.
Обычно в обеденное время Воронов, наскоро проглотив тарелку супа, уходил в бухту, заплывал далеко в море, потом загорал где-нибудь в укромном затишке.
Однажды, лежа за выступом скалы, он задремал; разбудили его резкие голоса споривших:
– Я тебе дело говорю, – убеждал хриповатый басок Семена. – Воронов прав – у нас лишние люди на объектах.
– Может, я тоже лишний? – зазвенел возбужденный тенор Михаила. – Может, и мне кельму взять и становиться на кладку домов? Так, что ли?
– Ты подожди, выслушай, – твердил Семен. – Посмотри как следует.
– Отстань!
– Давай сделаем, как прошу. Ведь пойми ты: двенадцать бетонщиков высвободим! На дома пошлем… Квартиры строить!
– Эх, Семен, Семен! Нам надо массивы бетонировать, а ты с чем носишься?
– А дома не надо?
– Все надо. Но ведь не это главное.
– Конечно. Особенно после того, как мистер Забродин себе собственный дом построил.
– Я не меньше твоего в палатках прожил.
– Скажи, чем хвастается! А я вот не хочу больше в палатке жить!
– Так заведи себе тещу с блинами и полезай на печь.
– А зачем мне теща? Может, я к себе жену хочу привести.
– Ну и приводи.
– Куда? В палатку?
– Слушай, жених! Ты что-нибудь про город Комсомольск слыхал?
– Например?
– Например, любителей мещанского уюта там презирали.
– А еще то, что там мерзли в землянках?
– Мерзли!
– А потом в сороковых годах мерзли в окопах?
– Было и такое.
– А теперь, в пятидесятых, ты предлагаешь мерзнуть в палатках? Прямо сплошная Антарктида. Да, энтузиаст ты с довольно однообразным воображением.
– А ты нытик.
Семен коротко хохотнул:
– Эге! Просто я хочу, чтобы люди не располагались на каких-то биваках и не занимались всякими штурмами. Время теперь не то. Не штурмовать, а работать надо и жить.
– Кончай философию! – неожиданно предупредил Михаил.
– Чего это Катерина сюда идет? – спросил Семен. – К тебе, что ли?
– Наверно, Воронова ищет. Хочет проститься, – тоскливо ответил Михаил.
Воронову стало не по себе: вставать теперь – неловко перед ребятами. Оставаться – Катя может найти… Еще хуже! Она и в самом деле взяла расчет – уходила в производственный отдел.
Сегодня она все ходила вокруг конторы, видимо, хотела наедине поговорить с Вороновым. Но он все время просидел в конторе в окружении то десятников, то экспедиторов… Он избегал этого прощального разговора, – еще сцену какую-нибудь разыграет. И теперь он решил притвориться спящим, – может, не найдет. А так выйдешь – и тут как тут: "Здрасте… я вас давно ищу"…
– Ты чего не уехала? – спросил ее Семен. – Обеденные машины уже ушли.
– Ей карету надо… – сказал Михаил. – С принцем на запятках.
– И запряженную двуногими ослами, – подхватила Катя.
– Да что в самом деле? Иль обходной лист не подписали? – спросил опять Семен.
– Какое тебе дело? – ответила Катя. – Я вот, может, с Мишей хочу побыть наедине. В укромном местечке… Отвернитесь! Видите, я раздеваюсь.
– Хоть донага, – сказал Семен и пошел прочь, грохая сапогами.
– А чего ты по сторонам смотришь? – спросил Михаил. – Или ждешь кого?
– А ты чего не раздеваешься? Или боишься?
– Пожалуйста! Как тебе угодно. Я тень души твоей.
– Какая несуразная тень!
– Это я заморился, – Михаил скинул майку и заботливо осмотрел свои крупные выпирающие ребра. – От любви сохну.
Катя залезла на скалу и оглядывала дальние извивы бухты, не догадываясь, что тот, кого она искала, лежит тут же, в пятнадцати шагах, за выступом.
– Ну что, не видать его… в "тумане моря голубом"? – спросил Михаил.
– Кого это?
– Ну, этот самый… парус одинокий.
– Давай сюда… Погляди – во-он он…
– Я за тобой и в небо поднимусь.
– А вот посмотрим, как ты летаешь, сокол небесный. Лови! – Катя прыгнула, вытянувшись ласточкой, с отвесной скалы. А через минуту, вынырнув, потряхивая блестящей, черной от воды головой, позвала его: – Ну, что же ты?
Михаил набрал побольше воздуха, угрожающе надул щеки, потом вытянулся во весь свой длинный рост и выбросил из руки камень.
– Подходящая высота, – произнес он, прислушиваясь к падению камня и, кряхтя, медленно стал спускаться вниз; потом поплескался возле берега и вылез за Катей.
– Какой ты все-таки трусливый, – сказала она пренебрежительно.
Михаил произнес миролюбиво:
– Выражайся точнее: благоразумный. Мне нельзя прыгать с большой высоты потому, что я руководитель. Мне положено занимать высоты, а не прыгать с них.
– Ну, будь здоров, руководитель!
– Подожди.
– Что еще?
Он подошел к ней, взял ее за руку и заговорил иным тоном:
– Зачем ты себя унижаешь?. Почему бегаешь за ним? Ну кто он тебе? Что он такого сделал?
– Ах вон ты что? Хорошо, я тебе отвечу… У него есть совесть и мужество. Хотя бы для начала… Он не хочет мириться с бараками, например.
– Барак! А что такое барак с общественной точки зрения? – перебил ее Михаил опять шутовским тоном и назидательно ответил: – Барак – это временная трудность.
– Может, пояснишь, что сие значит?
– Пожалуйста! Представь себе, что один человек любит другого, но открыться пока не может. Вот это и есть временная трудность. Сейчас одни страдания, а впереди – блаженство.
– Боюсь, что такому человеку придется долго ждать.
– Э-эй! Лукашин приехал!.. – закричал кто-то от конторы.
– Ладно, мы еще поговорим о показной храбрости и о трезвости, – сказал Михаил. – А сейчас пошли в контору. Начальство ждет.
– Торопись… не то вдруг чего подумают, – ответила насмешливо Катя, удаляясь.
Через несколько минут вышел из своей засады Воронов.
"Скажи ты на милость, она еще и в делах разбирается… Тоже следит", – подумал он.
Против желания своего ему было приятно услышать от нее лестный отзыв о своих начинаниях. Дело в том, что он, собрав бригадиров и десятников, предложил отжать "лишки" с промышленных объектов на жилье. Из-за этого, собственно, и спорили Семен с Михаилом. Ради этого Воронов увез потихоньку от главного инженера его резерв транспортеров. Увез без накладных, нахрапом. Стояли они на наружном дворе под навесом, и завскладом просто просмотрел их. Воронов понимал, что это ему не простят, но ради пользы дела он готов и взыскание получить. "И зачем это Лукашин пожаловал? – думал он. – Не из-за этих ли транспортеров?"
Там, возле конторы, стояли окруженные рабочими начальник строительства Лукашин, главный инженер Синельников, секретарша Неля. Среди этой разноголосой шумной толпы Лукашин ходил по кругу, пожимал каждому руку, приговаривая:
– Здравствуйте, труженики, здравствуйте! Нуте-ка, стол сюда! – весело крикнул он. – Мы вам привезли, товарищи, так сказать, производственный подарок – ордера на квартиры. Многие из вас переселятся завтра в благоустроенные дома.
– Сколько?
– Кто именно? – послышались голоса.
– Только десять ордеров, – предупредил Синельников.
– А на очереди полторы сотни…
– Ничего себе – многие…
– Кто списки составлял?
– Товарищи, списки составлены в порядке строгой очередности месткомом. Прошу, – Лукашин передал лидериновую коричневую папку Неле. Та уселась за стол и стала выписывать ордера.
Синельников взял под локоть Воронова и отвел тихонько в сторону:
– Пройдем к карьеру.
– Пожалуйста! – сказал Воронов.
В неглубоком скальном забое только что подорвали очередной отвал, и теперь камень лежал грудой, завалив все подходы. Но ни одного грузчика не было. Ни тачек, ни носилок… Лишь около бурового станка возились двое бурильщиков. А над катальными ходами тянулась целая вереница только что установленных транспортеров.
– Значит, сняли грузчиков? – насупившись, спросил Синельников.
– Да. Поставлю на жилье.
– Все лишки отжимаете, – усмехнулся Синельников и спросил: – А где остальные транспортеры?
– На домах.
– Почему не выписали на них накладные?
Воронов отлично знал, что никто бы ему таких накладных не подписал, но ответил с извинительной улыбкой:
– Не успел в суматохе.
– Партизанщина…
– Но ведь они стояли без дела!
– А вы знаете, что это резерв? Через три недели пойдет бетон в доке…
– За день освобожу.
– Думаете, их так просто перебросить и установить?
– Я надеюсь, что вы это сможете.
– Надейтесь… – сухо сказал Синельников. – Но за самовольство получите взыскание.
Они вернулись к столу, когда уже началась выдача ордеров.
Неля выкликала рабочих, те подходили к столу, Лукашин вручал им ордера, пожимал руку, произнося свое неизменное: "Поздравляю, труженик, поздравляю".
Синельников стоял рядом, скрестив на груди руки; и каждая пуговица его светлого френча ослепительно блестела. И выражение лица его было снисходительно-степенным, полным собственного достоинства; и весь он был похож на маршала, принимающего парад. "Точно похвальные грамоты раздают. Духового оркестра лишь нет… Вот комедианты! – думал Воронов, глядя на застывшего в важной позе Синельникова. – Ведь уже сколько домов-то нужно было сдать и заселить!.. А они привезли десяток ордеров… Смотрите, какие мы добрые! Любим вас, заботимся…" И Воронову захотелось нарушить это парадное настроение Синельникова какой-нибудь неожиданной выходкой.
Дождавшись, когда назвали последнюю фамилию; он повернулся к толпе и сказал громко:
– Товарищи! Вы знаете, как нужны нам квартиры. Я Подсчитывал – людей для строительства жилья дополнительно можно найти на участках.
– Что?
Воронов, даже не оборачиваясь, почувствовал, как вытянулось вместе с возгласом лицо Синельникова.
В толпе кто-то крикнул, кажется, Семен: "Правильно!" На него зашикали.
Покрывая шум, Воронов сказал:
– Я выделяю со своего участка сорок человек. Если так поступит каждый участок, к зиме у нас не останется ни одного барака!
Он повернулся к Лукашину. На лице начальника не осталось и следа от давешнего благодушия. Синельников прищурил карие глаза и с легкой иронией смотрел на Воронова.
– Как вы думаете, товарищ начальник? – спросил Воронов Лукашина.
С минуту длилось напряженное молчание. Но вот Лукашин улыбнулся, развел руками и произнес тихим добродушным голосом:
– Да что ж я! Давайте послушаем производственников. У нас здесь главный инженер Синельников.
– Я возражаю, – резко заявил Синельников. – Надо собрать совещание, обсудить. Нельзя же с ходу решать такие важные вопросы. План под угрозу ставить.
– Я обязуюсь выполнить его без сорока человек, – упрямо настаивал Воронов. – На наших участках лишние люди. Резерв на всякий случай.
В толпе послышался гомон, и Воронов понял, что выходка ему удалась.
– Кого ты хочешь снять? – спросил Лукашин.
– Часть землекопов, грузчиков, плотников. И потом часть бетонщиков.
– А бетонщики согласятся? Ведь они лишатся своих высоких заработков.
– Они сами предложили. – Воронов отыскал в толпе Семена Саменко: – Подойдите! Где ваши подсчеты? – спросил Воронов подошедшего Семена. – Изложите, в чем суть.
– Понимаете, мы предлагаем двенадцать бетонщиков высвободить, – смущенно заговорил Семен, обращаясь к Лукашину.
– А кто будет массивы бетонировать? – спросил Синельников.
– Справимся! Я тут одно приспособление придумал…
– Как план завалить, – вставил, улыбаясь Лукашину, Михаил.
– Извините… У меня даже чертежик есть. Вот! – Семен вынул тетрадный листок, пересыпанный хлебными крошками. Синельников усмехнулся. Семен заметил это, покраснел и стал торопливо пояснять:
– Вот что я предлагаю! Все вибраторы намертво прикрепить к опалубке массивов, соединить параллельно – и на один пульт управления. Понимаете? Только опалубку прочнее обычной надо сделать. И оставить по одному бетонщику на массив. Тут вся хитрость в вибраторах…
– Ну-ка! – Лукашин взял листок и с минуту разглядывал его.
– Ну что ж, дельно! – сказал он, передавая листок Семену, и спросил Воронова: – А как же все-таки бетонщики? Согласятся на жилье?
– Как, ребята? – обернулся Воронов к толпе.
– Выделим… Пойдем… Дело доброе.
– Ради жилья стоит и нам не поскупиться.
– Дело, дело, ребята, – загомонили в толпе.
Лукашин, улыбаясь, протянул Воронову руку:
– В таком случае – я ваш.
Рабочие стали расходиться.
Синельников, о чем-то разговаривая с секретаршей, прошел мимо Воронова, не прощаясь. Лукашин, наоборот, задержался и, пожимая на прощанье руку Воронову, одобрительно заметил: