VI
Видела бы меня таким мама! Да что это вообще за одежда такая? Какой-то плащ из ткани, как у картофельных мешков. Когда мы с Мишкой подрабатывали летом на овощном складе, то укладывали в такие свёклу, а пару дней и картошку, когда её некому было укладывать.
Хотите знать, почему я здесь сейчас? Зачем сижу возле парадной и жду? Так классно – ведь мне и самому хотелось бы это знать. После того, как я почувствовал тогда боль, когда этот отморозок бил меня металлическим прутом, я думал, что я умру. Но нет, я живой. Я и сам удивляюсь. Хотя, я понимаю, что это не жизнь, когда тебя вот так вот бесцельно, за пустяки, сгоряча убили, и приходится почему-то скитаться.
Видите вон тех людей на противоположной стороне улицы? Впрочем, вы их, как и меня, видеть не можете. Так вот, они меня тогда вытащили из озера, одели, обогрели. Не верите? Лучше не верьте всем этим фильмам, всем этим книжкам, умным людишкам в телевизоре, которые утверждают, что души мёртвых бродят где-то среди живых. Мы и есть живые. Пока нас что-то связывает с вами, пока мы чего-то хотим, или вы нас храните в своей памяти, радостных или горестных воспоминаниях, и никак не можете отпустить.
Вот так и странствуют где-то вокруг озера те, кого когда-то в деревне неподалеку порубили – странствуют и ждут, что что-то изменится. Но не изменится. Они пытались что-то изменить, но ничего не получилось. Потом смирились, но всё равно существуют и надеются. Так, по крайней мере, кажется мне. Надеюсь, меня такая судьба не постигнет. Хотя мои родители до сих пор верят, что я жив. Ну, в привычном смысле жив.
Три дня прошло. Хотя у нас тут нет дней. Нет времени – оно остановилось, замерло. И мы тоже остановились, замерли. Это всё рассказали мне они. Ну да, я и сам не во всё верю, и что? Может, я вам нарочно рассказываю эти все байки, чтобы запутать окончательно и бесповоротно. Как смешно столкнуться с чем-то неизвестным, да? Но это мне смешно – вам же пока смеяться нечему.
А, ну вот он идет, извините, времени у меня нет с вами болтать – у меня важное дело… Я кое-кого вижу.
– Привет, Олег, как дела? Как вчера добрался до дома под дождем? Не простудился?
– Нет, как видишь. Ты уже знаешь, как меня зовут. Зараза. Надо было тебя замочить, как следует, мозги тебе выпустить.
– Ты уже не пугаешься, когда слышишь мой шёпот?
– А чего пугаться? И так иду и с тобой разговариваю. Блин, ты представляешь, как это выглядит со стороны?
– Олег, да мне насрать, как это выглядит со стороны – я же тебе говорил, что не оставлю тебя в покое, пока ты…
– Пока что я? Говори уже, раз начал – смотри, люди на нас, то есть на меня, оглядываются.
– Пока ты не признаешься, пока не понесёшь наказание, пока всё это не закончится. Ты меня убил – тебе отвечать. Мстить тебе было бы слишком просто.
– Ты представляешь, на сколько меня упекут? Столько такая мразь, как ты, не стоит, – интересно, Олег пристально посмотрел на какую-то женщину, которая рот открыла от удивления. Видимо, живёт здесь, знает его и думает, что он обнюханный по двору шатается и сам с собой разговаривает.
– Да, тётка, он нюхал клей… Беееее!
– Очень смешно!
– Ага. Знаешь, теперь ты мне не можешь ничего сделать. Не можешь меня убить. Теперь я в лицо тебе могу сказать, какое ты ничтожество. Что ты можешь сделать? Что можешь ответить? И представь, что каждую ночь, каждый день ты будешь слышать и видеть меня. Каждый день, слышишь? Слышишь…
VII
Олег вновь проснулся в поту. Мучительно болела шея. На кухне привычно свистел чайник, собака весело лаяла. Наступал новый день. Хотя время остановилось и для Олега – было что-то до тех событий на озере, а всё, что случилось после, сливалось в одну большую безумную медленную песню, с едва различимыми словами, без куплетов, припевов и всех других привычных атрибутов.
– Что же так болит голова? – Олег бормотал себе под нос, на ходу натягивая штаны. Он схватил футболку, висевшую на спинке стула, и направился к двери.
– Ты куда? – мать кричала ему вслед, – Позавтракай, зачем ты так? Что с тобой, в конце концов, случилось? Имею я право знать или нет? Олежа! С собакой погуляешь?
– Если меня будут искать из автосервиса – скажи, что меня нет, – сказал Олег и хлопнул дверью.
Отделение милиции было в соседнем дворе. Небольшое здание, вокруг которого стояли машины, разбитое крыльцо, российский флаг над входом. Олег остановился в замешательстве.
– Ну что же ты стоишь? Чего испугался? – Олег поймал себя на мысли, что говорит сам с собой, что никто ему не шепчет, и, тем не менее, он не хочет идти, а что-то тянет вперед.
Как часто мы делаем не то, что задумали, не то, что нам подсказывает наша внутренняя расчётливость. Как часто мы раскаиваемся в самих себе, и не только в своих поступках, но и в своих прежних мыслях. "Ну, вот если бы я догадался об этом раньше", – так часто мы себе говорим, когда уже дело сделано, решение принято и самое время задуматься о результатах содеянного. О, нет, та самая холодная расчётливость здесь не работает!
Как нам порой хочется вернуть всё назад и что-то изменить, сделать другой ход, повернуть в совершенно иную сторону! Но, в отличие от шашек или шахмат, где отыграться удастся в следующей партии, наша партия – жизнь – даёт нам исключительно одну попытку. И сколько бы у нас ни было сил, желания, если хотите – даже денег, но одна попытка есть она попытка.
– Одна попытка, – Олег сказал это сам себе и облокотился на перила крыльца отделения милиции. Перила зашатались, что-то внизу заскрипело.
– Эй, что делаешь здесь? – поднимаясь по крыльцу, бросил Олегу участковый, тот самый, что не раз гонял его с друзьями со скамеек и тот, самый, что показывал фотографию.
– Я к Вам, – Олег не знал, с чего начать.
– Если ты по делу – давай, рассказывай, – лейтенант был сыт по горло желающими поболтать, поделиться сплетнями, поэтому решил поскорее закончить этот почти и не завязавшийся разговор.
– А ну-ка останови его, расскажи ему всё как есть, – Олег услышал шёпот позади себя, но даже не обернулся, так как было ясно, что никого там не было и не могло быть.
– Расскажу, оставь меня, оставь меня, я сам всё расскажу, не надо мне говорить то, что я должен делать, я и так делаю, не знаю даже что, – Олег сказал это так громко, что участковый, уже зашедший в двери отделения, остановился и обернулся.
Два милиционера под руки вели пьяного, грязного, отвратительно одетого мужчину. Поднявшись с чужой помощью на крыльцо, в дверях он вдруг споткнулся, повис на руках конвоиров, широко улыбнулся и растёр блевотину рукавом по лицу.
– Палыч, ну чего смотришь – с твоей территории, между прочим. Иди и разбирайся, – один из милиционеров, совсем молодой, видимо, был сыт по горло подобной клиентурой, недовольно смотрел на участкового.
– Сейчас приду – глаза бы мои не видели этого чебурашку. Ну, так что ты хотел сказать? – участковый перевел разговор на Олега, теребя в нетерпении пуговицу на рукаве.
– Это я его убил. Но я его не убил, он жив. Он сейчас слышит нас, – быстро произнес Олег и только теперь обернулся назад, но, конечно, никого там не было.
– Кого? – впрочем, участковый уже догадывался, о чём говорит Олег. Он понял что-то ещё тогда, вечером у озера, но списал это на свою мнительность и усталость. Сейчас же всё становилось более или менее ясно.
– Ну, вот видишь, как просто это было сказать. Теперь ты уже не отвертишься. Видишь, как всё просто. Ты испугался меня – и всё сам рассказал, – Олега этот шёпот уже начал выводить из себя.
– Уйди, что тебе ещё надо? Я не тебя испугался! – Олег крутил головой, не зная, куда смотреть и к кому обращаться. Участковый всё воспринял на свой счет.
– Знаешь, парень, давай-ка или я вызываю наряд и мы работаем жёстко, или ты рассказываешь всё как есть, не придуриваясь. Идём, – участковый довольно грубо дёрнул Олега за плечо.
Еще через десять минут старший лейтенант милиции Алексей Павлович Зверев, которого все знали как Палыча, уже был в курсе всего в подробностях, достаточных для того, чтобы сделать некоторые бесспорные выводы. Олег сидел здесь же, в кабинете на старом стуле с разодранной красной обивкой – когда-то это был очень дорогой стул. Впрочем, когда-то и Олег с трудом мог представить, что он будет вот так вот сидеть и гадать о том, как всё сложилось глупо и непросто одновременно. Олега никто не задерживал, не сковывал в наручнике, не запирал в обезьяннике, однако чувство несвободы, скованности, виновности просыпалось где-то внутри и душило и изничтожало все остальные чувства. Рассказывая о том, что произошло несколько дней назад, он ни слова не сказал о своих друзьях, не обмолвился и о шёпоте, и о том, кого он видел тогда вечером в отражении в озере.
Вокруг суетились. Звонили телефоны. Люди приходили и уходили, садились рядом на такие же старые стулья с драной обивкой, потом вдруг вскакивали, куда-то исчезали, а потом прибегали вновь. Палыч куда-то звонил сам, ему передавали по рукам телефон из соседнего кабинета – тогда Палыч нагибался над столом, чтобы дотянуть голову до трубки, так как длины шнура не хватало. Потом появились бумаги, много бумаг, в которых Палыч со знанием дела копался, доставая то одну, то другую, то убирая их на место.
Олег не заметил, как прошли четыре часа. Так быстро время в его жизни ещё не летело никогда. Он не слышал слова, не замечал лиц, вообще забыл, где он находится и зачем. Никто не шептал больше. Пропала какая-то тревога. Перестала болеть голова.
– Вот тебе, – вбежавший в комнату мужчина в ярости ударил Олега коленом в лицо, кровь хлынула рекой из носа, – Это ты, я сейчас убью тебя!
Палыч схватил нападавшего за руку и строго сказал: "Хватит, не надо!". Он сел на стул рядом с Олегом и заплакал навзрыд. В дверях стояла молодая женщина. "Его родители", – догадался Олег.
– Вы должны его задержать как-то, это убийца моего сына", – она произнесла, пытаясь сдерживать себя.
– Так, всё, мне надоело. Я вам звонил не для того, чтобы вы приходили и устраивали здесь побоище. Всё, уже всё случилось! – Палыч не знал, что ещё можно сказать в такой нелепой ситуации. Убийца и родители жертвы находились одновременно в его малюсеньком кабинете с решёткой на единственном маленьком окне. Атмосфера была накалена, а он, Палыч, подумать только, защищал убийцу!
– Садитесь! – Палыч не просто сказал, а буквально приказал матери Саши. Женщина покорно села на такой же потёртый старый стул с красной рваной обивкой, на которых уже сидели её муж и Олег – убийца её сына.
– Я прошу, – мать Саши волновалась, – прошу задержать его.
– Он никуда не денется, – строго ответил Палыч.
– Но…
– Здесь распоряжаюсь я. Я сказал, что он никуда не денется, – Палыч снова рылся в бумагах, снова звонил в бешенстве телефон, снова бегали какие-то люди, снова время бежало вперёд с бешеной силой, отыгрываясь на Олеге за все те четыре дня, что прошли с момента убийства. На пол капала кровь из разбитого носа Олега. Каждая капля отдавалась в толще линолеума каким-то особенным, глухим звуком.
Через пять минут Палыч поднял глаза от папки, что-то записал на клочке бумаги простым карандашом, вложил этот клочок в папку и захлопнул её. "Всё", – произнес он.
– Где, где мой мальчик, скажите? – женщина едва сдерживала слезы.
– В озере, – тихо выдавил из себя Олег.
– Так я и знала.
Палыч тяжело вздохнул, пододвинул к себе телефон, снял трубку, быстро вращая диск, набрал номер. "Дежурный? Это Зверев. Мне конвой. Жду".
VIII
Озеро прочёсывали бреднем – длинной сетью, сплетённой из толстых верёвок, с крупной ячеей. Милиционер тяжёлыми шагами продвигался по песчаному берегу, карабкался на него, держа в руке веревку от сети. На озере стояла на якоре лодка – второй конец верёвки, удерживающий бредень, держал какой-то тип в плащ-палатке. Все торопились, работать осенью на открытом воздухе, да ещё и на водоёме – занятие не из приятных.
Олег смотрел на происходящее с берега. Его левая рука была прикована наручниками к двери милицейского уазика – поза неудобная, но что поделаешь. Рассмотрев лодку получше, он узнал её – она лежала на траве за кладбищенской оградой. Лишь изредка, по большим праздникам, кладбищенские сторожа спускали её на воду и за небольшую плату катали по озеру всех желающих.
– Ну, есть что-нибудь? – Палыч уже был в нетерпении, – Смотри, если ты меня обманул, – обращался он уже к Олегу.
– Нет, точно здесь, я уверен. Он мне сам говорил, – произнёс Олег и запнулся.
– Кто тебе говорил? Ты чего, парень? Ты что, не сам его убил или я чего-то недопонял? – три часа стояния на берегу в ожидании начинали раздражать Палыча, он курил сигареты одну за одной, обдавая Олега едким дымом дешёвого табака.
– Слышь, Палыч, мать твою, долго мы тут ещё будем играть комедию? Ни хрена нету! – терпение начало пропадать и у сидевшего в лодке, внешне казавшегося спокойным, – Ты-то там куришь, а у меня закончились!
– Ищи лучше. Найдёшь, вернёшься на берег и покуришь. Что, всё бросать, из-за того, что ты, сука, не можешь без сигареты пять минут прожить? – Палыч кричал так громко, что со стороны кладбища доносилось эхо.
– Ладно, понял, – лодка качнулась, по воде пошли круги.
– Знаешь, Олег, – Палыч немного успокоился, – Я у тебя не спрашивал пока, а вот интересно мне. Зачем ты его убил?
– Не знаю…
Палыч покачал головой:
– Вот так всегда. Все ходим под Богом. И если бы за что-то убивали, так половина – ни за что.
– Ага, – Олег совсем сник, засомневавшись на мгновение, убил ли он на самом деле того парня.
– Есть, Палыч, что-то нашли! Сейчас тянем – если не то, то уже до завтра. Я так не могу больше, – милиционер в лодке привязал верёвку от бредня к корме, поднял кирпич, привязанный в качестве якоря, и, скрипя вёслами, начал грести к берегу.
Палыч побежал по песку к берегу к милиционеру, тянувшему веревку с другой стороны, схватил за неё тоже, начал тянуть. Прошло несколько минут, пока сетку, привязанную к верёвкам, наконец удалось совместными усилиями подтянуть к берегу.
– Что это? – Палыч отскочил от бредня. Палыч за десять лет службы в милиции видел много трупов, криминальной мокрухи, разборок, убийств, удушений, но сейчас.… В бредне, среди травы и мусора, лежало тело подростка, одетого в тёмный то ли плащ, то ли накидку из грубой холщовой ткани с капюшоном. – Что это?
– Значит, это правда, – тихо сказал Олег.
IX
Когда я открыл глаза, уже светало. Через малюсенькое окошко с каким-то кривым желтоватым стеклом, похожим на слюду, пробивались первые лучи. Пахло свежим деревом и хлебом. Я пошевелил рукой. "Сено?", – удивился я сам себе.
– Ну, проснулся? Сейчас, обожди, иди, умойся, вон там, в кадке вода.
Холодная вода. Только сейчас я заметил, что на мне – рубаха, кажется льняная. Никогда я такого не надевал. Где моя футболка? Джинсы? Ладно, промолчу. Да, ещё, помнится, на мне был плащ как из мешка из-под картошки. Где он?
Женщина поставила на стол передо мной маленькую деревянную чашку – в ней было молоко. Молоко очень вкусно пахло. У меня сразу закружилась голова. Я быстро пододвинул чашку к себе и сделал два больших глотка. Перед глазами пошли круги, сразу захотелось лечь и спать дальше.
– Видать, устал с дороги, милый, – сказала женщина, кладя передо мной кусок хлеба – горбушку от большого каравая. Я схватил хлеб и жадно начал его есть. Хлеб хотелось жевать долго-долго. Он был такой вкусный, как будто его только что испекли, или же, как будто я в жизни не ел хлеба. Хлеб был чёрный, слегка кисловатый на вкус, с ароматной жёсткой корочкой. Я, однако, довольно быстро съел кусок хлеба, снова потянулся к чашке с молоком, жадно выпил всё в несколько глотков, и почувствовал, как будто моё тело перестало существовать вообще. Такая лёгкость, такая свобода, удивительно хорошо. Глаза сами собой закрывались. Вокруг не было слышно вообще ничего. Просто легко, ничто не тревожит. Я ощутил, как чьи-то сильные руки вытащили меня из-за стола, пронесли совсем немного, и осторожно положили на что-то мягкое и колючее. "Сено", – вновь мелькнула у меня мысль, но сон брал верх и над мыслями, и над ощущениями, и вообще надо мной.
X
Олег сидел в просторной светлой комнате. Из-за окна прорывался луч солнечного света – и если бы не ржавая решётка, то можно было бы подумать, что не было событий последних дней и Олег находится здесь по своей воле, просто зашёл полюбоваться видом из окна или к кому-то в гости. С ним уже беседовал следователь, врач, приходил адвокат, снова врач, только уже другой. От бесконечных расспросов кружилась голова – но это все равно было легче, лучше, понятнее, чем шёпот где-то рядом и ночные кошмары.
За дверью послышался шум, скрипели какие-то другие двери. Загрохотал замок двери, ведущей в комнату, где на самой середине на стуле за небольшим столом сидел Олег.
– Мама? – Олег вскочил со стула, сделал шаг вперед, сообразив, что не видел мать последние три дня, с тех пор, как утром хлопнул дверью и ушёл.
– Здравствуй, Олежа. Прошу, не объясняй мне ничего – я всё знаю, я всё понимаю. Ничего уже не исправишь, нужно жить, – она пододвинула стул от двери поближе к столу и села, положив большой свёрток себе на колени.
– Но что же теперь будет с тобой, со мной? – сказал Олег и закрыл лицо руками.
– Ты ничего не знаешь?
– А что я могу знать, мама? Кто мне объяснит, что будет? Все только задают вопросы, а на то, чтобы ответить мне, что меня ждёт – так это нет!
– Успокойся. Тебя кладут в больницу. Пока на месяц. А потом будет ясно на сколько.
Олег замолчал. Наступила тишина. Снова было слышно, как гремят двери где-то вдалеке, в другом конце коридора. Потом всё стихло.
– Как в больницу? Почему? – нарушил тишину Олег через пару минут.
– Они так считают. И я тоже так считаю. С тобой что-то не в порядке.
– Что со мной не в порядке, мама? – Олег начинал срываться, – Я убил его, понимаешь, убил! Со мной всё в порядке, я абсолютно здоров.
– Ты очень изменился. Изменился буквально за неделю…
– Что из этого? Что?
– Я тебя прошу, успокойся и послушай меня. Я чувствую, что с тобой что-то случилось. И то, что ты тут сделал, совсем ни при чем. Я чувствую себя виноватой – я не остановила тебя тогда.
– Ты ни в чём не виновата.
– Нет, если бы я остановила тебя, то ничего бы не случилось. И тот мальчик был бы жив. И тебя бы я не потеряла…
– Интересно, значит, всё, ты меня вычеркнула из своей жизни? – Олег начал раскачиваться на стуле.
– Не говори так.
– Но это правда – нужен ли я тебе теперь? Я убийца.
– Ты мой сын.