Олег замолчал. Когда он направился в милицию, ему казалось, что он придёт, признается, и станет легче, проще, что всё разрешится как-то само собой. Разрешения проблем не последовало. Наоборот, всё стало ещё более неопределённым. Казалось, что жизнь убегает куда-то. Свойственная обыденности суета, какие-то эмоции, чувства – всё исчезло, вернее, существовало где-то само по себе. А Олег был вне этого. Более того, желания, стремления к чему-то тоже пропали, как будто их и не было вовсе. Человек без эмоций, чувств, желаний, стремлений – это всё ещё человек. К ужасу своему Олег чувствовал, что он теряет и надежду. А на что надеяться? На снисхождение? Что сидеть в тюрьме или больнице придётся совсем недолго? Или на то, что его простят?
Впервые с момента того вечера у озера Олег осознал, что наверное хотел бы поменяться местами с тем парнем. Да, точно, так бы было проще.
– Олежа, ты меня слышишь? Мне пора. Я тебе тут принесла, – Людмила поставила на стол пакет и спешно начала его разворачивать.
– Мне не нужно ничего. – Олег отвернулся.
– Здесь немного еды и кое-что из одежды. Мне пора, – Людмила встала, сделала шаг в сторону Олега, поцеловала его в щёку, погладила по голове и вышла. Хлопнула дверь.
То, что было в последующие дни, Олег уже не воспринимал. Какие-то люди, куда-то ведут, суд, ещё заседание, снова камера, куда-то перевозят. Как это всё надоедает, истощает, опустошает, хочется лечь и просто спать. Закрыть глаза и забыть обо всём, что уже случилось, и не замечать того, что происходит в данный момент. Жизнь закончилась.
XI
Не верьте рассказам о том, что нашего маленького озера когда-то не было, что оно и возвышенность рядом рукотворные. Всё это сказки! Я лежу на берегу, смотрю на воду. Полдень, светит солнце. Вокруг весело жужжат шмели. Какое теплое лето. Так хорошо, что не хочется даже дышать, чтобы не нарушить всю ту хрупкую летнюю красоту. Хотя, нет, неправильно я говорю – наоборот, хочется дышать глубже, потому что пахнет травами, цветёт чертополох, полевая гвоздика. А главное – спокойствие, абсолютное спокойствие вокруг. Надоело смотреть на воду – можно лечь прямо на траву и смотреть в небо, как куда-то плывут облака. Конечно, это можно себе позволить, но только когда все дела переделаны.
Я уже почти год здесь. Вернее, я никуда и не уезжал и не уходил. В общем, вы поняли. Хочу ли я вернуться обратно? Нет, не хочу. Что у меня было там? Безденежье? Грязная школа? Мрачный район? Ларьки у метро? Разборки во дворах? Загаженный подъезд? Уроки? Престарелые училки? Власть денег и воров? Да кем бы я стал? Вот и мне тоже интересно об этом узнать. Никем. Ровным счётом никем. Зарабатывать гроши, чтобы их полностью потратить только на то, чтобы как-то выжить. Тысячи, десятки, сотни тысяч, миллионы людей живут так. Разве это жизнь? Когда другие за твой счёт ездят за границу, покупают себе компьютеры, квартиры с шикарным ремонтом, машины, а ты.… Копаешься в грязной одежде, в гнилой картошке и свёкле, запихиваешь её в сетки, и думаешь, что ты зарабатываешь большие деньги, что всё наладится. А когда не налаживается, то полагаешь, что именно в этот раз и именно тебе не повезло. Короче, закроем эту тему.
Чем я здесь занимаюсь? Да всем. Всем, что требуется и что нравится. Заготавливаю дрова, ловлю рыбу, хожу на охоту, работаю в поле, помогаю сооружать домишки – такие смешные снаружи и довольно просторные и уютные внутри. Учусь класть печи. Здесь я живу. Да, не смейтесь, здесь есть та жизнь, которой у меня не было там.
Вы думаете, что я эгоист, что оставил своих родных, маму, отца, что тому, кто меня сюда отправил, сейчас очень плохо, и мне надо его простить. А я его не просто простил – я благодарен ему. Да, благодарен. Это смешно, правда? Всё сложилось, как сложилось. Я не хочу что-то менять, поворачивать что-то вспять, ещё раз проживать, потом опять.… Это как кассета – если её часто прокручивать обратно, ее начнет жевать и ничего хорошего из этих экспериментов не получится.
А я вовсе не эгоист. Я знаю, что без меня там все хорошо. Да, честно, знаю. Только не спрашивайте, откуда. Что вам хочется знать? Чувствую себя медиумом как в дурацких фильмах. Ну, смелее! Что стало с моими родителями? Как там тот, который меня убил? Что вам ещё хочется знать из всей этой истории? Молчите? Ну да ладно, расскажу по порядку что знаю.
Мои родители похоронили меня на том самом кладбище, у озера. Вернее, похоронят, ведь для меня это будущее. И совсем не для меня, а для того, которого… Короче, это было в октябре. А пару недель назад у них родилась дочь. Если бы я был рядом, то это была бы моя сестричка. Как назвали? Идиотский вопрос. Ну, сами-то подумайте! Александра, конечно!
Тоже недавно был суд. Мой отец требовал для того парня пожизненного, грозился его убить, потом остыл вроде. Дали этому парню двенадцать лет, но он будет в психушке отбывать. Совсем двинулся. А может и был такой, только никто не замечал раньше этого. Выйдет через десять лет. Не хочу думать над тем, что будет с ним дальше.
Помните Палыча, участкового? Между прочим, это он устраивал тому парню свидания с матерью, когда он был в изоляторе, а потом и с больницей помог. Так вот, с матерью того парня они решили пожениться. А почему бы и нет? А может и не поженятся? Хотя, живут вместе, всё к этому идёт. Как всё-таки забавно получилось. Улыбаюсь каждый раз, когда думаю об этом.
Ну вот, смотрю на облака сейчас – а это уже не облака, а тучи какие-то. Что вам рассказать ещё, кроме всего этого? Кажется, ни о чём не забыл.
Это так смешно, чувствовать, что ты знаешь, что будет в будущем, что случится через много-много лет. А ещё смешнее осознавать, что это будет как бы с тобой, но без тебя. Или я тоже схожу с ума?
Ну вот, уже первые капли дождя. Наверное, будет гроза. Первая в этом году. Мне пора. Нужно спрятать сено, загнать козу. А, вон, слышу, уже зовут меня. Прощайте! Увидите мою маму – передайте ей, что я её люблю. И отцу пожмите руку от меня. Ну и Мишке, конечно. А у меня его кассеты остались. Неудобно. Тогда передайте маме про кассеты, они в комнате, на столе остались. Всё! Мы больше не увидимся – это просто незачем. У вас своя жизнь, у меня – своя.
XII
Крупные капли дождя застучали по окнам. Послышался сначала робкий, вкрадчивый, а потом стремительный и всепоглощающий раскат грома. "Надо закрыть форточку, а то Саша проснётся", – подумала она, отдёрнула тюль, встала на табуретку, закрыла створку и повернула ручку. Сверкнула молния, ребёнок заплакал, ревела и она, уткнувшись лицом в тюль.
В прихожей на тумбочке звонил давно сломанный будильник.
...
Январь 2012 года
Чужое счастье
I
Иварс часто буквально срывался со своего дорогого кожаного кресла, трона, как любила шутить Айта, помогавшая ему в этот ответственный момент надеть плащ. Срывался, чтобы, неслышно скользнув по огромной мраморной лестнице, бегом направиться в холл, оттуда выбежать на улицу, на ходу нащупывая в кармане брюк ключи от машины. И вот, он уже выезжает по Лачплеша на Кришьяниса Баронса, шумную, хоть и довольно узкую для кипящей от будничной суеты и эмоций Риги, улицу. Где-то там осталась редакция, на столе недочитанная рукопись, на которую его непонятным образом угораздило посадить пятно от кофе. Невозмутимая Айта давно привыкла к тому, что Иварс такой. Ему это было более чем простительно.
С тех пор, как семь лет назад его дела пошли в гору, и к нему как к литературному агенту и редактору потянулась вереница известных и не очень писателей, Айта перестала ворчать и сетовать на судьбу, ругать начальство и писать колкости в социальных сетях. Всё это было бессмысленно. Её заработку можно было позавидовать – и не только заработку, а всему, чему обычно завидуют другие секретарши средних лет, трудящиеся в конторках и, в учреждениях и на складах, в учебных заведениях и в гостиницах, в поликлиниках и даже в борделях, умело замаскированных под массажные кабинеты.
Иварс мчался к одному из любимых своих мест. Чуть постукивая, работал двигатель "Кадиллака", поскрипывало сидение из белой кожи, солнце изредка появлялось из-за деревьев, но тут же ныряло обратно. У кого-то утро только начиналось. В глазах Иварса можно было заметить предвкушение удовольствия – конечно, это было бы в том случае, если бы вы находились на заднем сидении и имели неосторожность отвлечься от пейзажа за окном и взглянуть в зеркало заднего вида.
"Дух захватывает", – любил повторять он, вглядываясь вдаль и прищуривая при этом глаза. Так было и сейчас. От проезжавших мимо автомобилей мост слегка дрожал. Внизу несла свои желтоватые от растворенного ила и солей железа воды Гауя. Солнце заигрывало с верхушками елей. Где-то на склоне неистово пели птицы. И это было только утро, с которым так не хотелось расставаться. Страшно было подумать, что в сорока минутах езды Иварса ждёт его кабинет, стол, залитый кофе и нагруженный рукописями, которые нужно вдумчиво прочесть, чтобы быть способным по их содержанию сказать при случае что-то внятное и конструктивное. Он очень расстраивался, когда приходилось отказывать писателям, в основном начинающим, и искренне радовался, когда мог своим слегка кривоватым указательным пальцем показать растерявшемуся от неожиданности литератору, где нужно поставить подпись в договоре.
– Вот и подышал воздухом, поприветствовал утро, нужно возвращаться, – подумал про себя Иварс, – послезавтра Лиго, всё доделать хотелось бы до выходных. По старой памяти он боялся, что Айта начнёт ворчать на него за то, что работа остаётся на выходные, хотя она давным-давно уже смирилась со странностями шефа и отца её детей, стараясь освободить его от обыденной офисной рутины и дать возможность читать, редактировать, критиковать – словом, делать всё то, что дает возможность заработать. В отличие от Иварса, Айта не была лишена коммерческой жилки. Впрочем, за это он её и ценил. Ему – писать рецензии, потирая руками и бормоча себе под нос что-то очень восторженное, устраивать литературные посиделки, быть на виду. Ей – следить за счетами, гонорарами, арендой, документами, и за всем этим не забывать о Гунарсе и Анне. Гунарс, правда, давно жил один и особого внимания к себе не требовал. А оторва Анна.… Если бы они с Иварсом были женаты, всё было бы, вероятно, иначе. Впрочем, Айте жалеть было не о чем.
II
Знаете, как празднуют Лиго? Лиго пахнет только-только разыгравшимся в полную силу летом, разливается сколь необъяснимой, столь и притягательной тайной, звонким девичьим смехом, то и дело раздающимся в округе в прелой дымке июньского вечера. Лиго празднуют, чувствуя себя юными, с верой в то, что чудо вот-вот случится, стоит только в это поверить сильнее обычного. Съешьте кусочек тминного сыра – и будете счастливее всех, если вам попадётся тминное зёрнышко, и вы его как следует разжуете.
В самую короткую ночь в году, вовсе и не похожую на ночь, если увидите вдалеке костёр, подойдите к нему, вглядитесь в лица стоящих вокруг. Счастливы ли они? Да, наверное, счастливы. Но что ищут здесь, на Лиго, стоя на лугу на окраине хутора, где притушен электрический свет во всех домах, и подкидывая веток в огонь? Нет границ человеческому счастью, если только эти границы мы сами себе не выстраиваем. И только вы это подумаете, как кто-то возьмёт вас за руку и потянет за собой.
Kas neguļ Jāņu nakti,
Tas dabūs šoruden.
"Кто в Янов день глаз не сомкнёт, тот скоро счастье познает", – а не пойти ли самому искать своё счастье, если не спится? Своё, только своё, не принадлежащее больше никому. Ни у кого его не отнимать, а найти и принять таким, какое оно есть. И вот пока ещё не своё, а совсем чужое счастье держит за руку и тянет в лес, прямо туда, куда кроме как за счастьем и идти страшновато. А в руках рябиновый прут. Где-то позади свистят и хохочут, становится немного жутковато. Но хочется идти вперёд и вперёд. А вот и он, цветок любви, заботливо укрытый от посторонних глаз. Махнуть прутом, сорвать цветок – и бежать, бежать, бежать под крики и свист. Бежать, держа своё счастье за руку. Бежать подальше в лес, где нет посторонних глаз, а только счастье следит строго за тем, чтобы достаться всем, его жаждущим.
И вот, найдя счастье, вернуться к костру, чтобы порадоваться снова его свету, теплу, венку из ромашек и дубовых веточек, терпкому запаху тмина от поедаемого с таким аппетитом оставшегося сыра, лёгкому хмелю горьковатого пива. Лиго-лиго! А не мало ли счастья? Счастья – креста Лаймы, с которым шагаешь по тропинке жизни.
III
– Иварс, умоляю тебя, приезжай сейчас же, – голос Айты дрожал, такой испуганной Иварс её не помнил.
– Девять утра, Айта…
– Анна, – при имени дочери Иварс почувствовал, как что-то укололо в левом плече и сразу отпустило, – Приезжай, случилось страшное.
– Что такое? – Иварс вскочил, прижав плечом к уху телефонную трубку. Телефонный аппарат с грохотом упал с тумбочки на паркет.
– Айта, ты слышишь меня? Я должен знать, что произошло с Анной. Ты слышишь?
– Слышу, Иварс, слышу. Она убита. Понимаешь?
– Что? Что ты сказала?
– Иварс, пожалуйста, приезжай, мы дома, – Айта тяжело задышала и повесила трубку.
"Убита, убита" – вертелось в голове Иварса, но представить себе такое – это означало бы признать, что всё действительно так. Дочь, его дочь – убита. "Нет, нет, она ошиблась, с ней самой что-то не в порядке, я сейчас приеду и выяснится именно это, точно", – Иварс с трудом натягивал брюки, открыл шкаф, взял первую попавшуюся рубашку и надел её, даже не задумываясь о том, что фланелевая в крупную клетку посредине лета – не самая лучшая идея.
– Где же ключи? – спросил сам у себя Иварс и сунул руки в карманы. В одном он нащупал связку ключей, из другого к своему удивлению достал ловко сплетённые между собой ромашку и дубовый лист. Он с яростью бросил смятый и увядший букетик на тумбочку.
Путь в Олайне занял десять минут. Иварс мчал под сто километров в час и про себя повторял только одно: "Убита". На одном из перекрёстков он притормозил для того, чтобы отыскать в бумажнике её фотокарточку, едва взглянуть на неё и снова спрятать.
– Анн, моя Анн, – странно, но будучи абсолютно уверенным, что Айта не в себе и с Анной всё в порядке, Иварс чувствовал неладное. Тревога подкрадывалась, как будто охотилась. Вот она затаилась, для того, чтобы выждать пару минут, пока Иварс припаркует машину, пройдёт мимо двух цветочных горок к большому кирпичному дому, где сам когда-то жил. Подойдёт к подъезду, рванёт на себя дверь, затем вторую, побежит по лестнице на третий этаж, не дожидаясь лифта. И настал момент: тревога и ужас нападают, хватают, и совладать с ними теперь уже невозможно. Они взяли верх.
– Иварс Петерс? – спросил Иварса стоявший в дверях квартиры молодой полицейский.
– Да, – Иварс остановился, пытаясь справиться с тревогой и сердцебиением. Но слов полицейского он не слышал. Закачался на месте и рухнул бы на пол, если бы его вовремя не подхватили.
– Мне очень жаль, но, судя по всему, ваша дочь убита, – произнес полицейский, когда Иварс пришёл в себя, сидя в низком кресле в квартире соседей – немолодой пары, его старых друзей. Иварс пил маленькими глотками воду из стакана, наконец, оставил стакан, сообразив, что должен всё увидеть своими глазами.
– Нет, туда нельзя, – остановил его полицейский, и, слегка подтолкнув, заставил снова погрузиться в кресло, – пока что нельзя. Мы снимаем отпечатки пальцев, пытаемся понять, как это случилось. Там сейчас ваша жена.
Иварс кивнул головой, хотя Айта не была ему женой, и в других обстоятельствах он не позволил бы так с собой обращаться. Но в данный момент он был во власти тревоги, которая командовала им. И вот, наконец, пришёл страх. А за ним и отчаяние. Иварс заревел, нагнувшись, обхватил голову руками. Слёзы, низкое кресло, боль, невозможность что-либо предпринять – не это ли делает человека абсолютно беспомощным и показывает его ничтожность? Это, бесспорно. А ещё – Иварс не понял, сколько прошло времени – послышался невдалеке чей-то громкий голос и тот самый молодой полицейский тихо произнёс: "Идёмте".
Снова перед глазами проплыла дверь, часть коридора, опять дверь. Вот и знакомая квартира, бесконечные книжные полки, обои с красными цветками.
На полу в гостиной, на самой середине, на спине лежала Анна. На ней был серый спортивный костюм. Её босые ноги выделялись даже на фоне серого линолеума: они были синеватые, неподвижные, источающие холод. Через мгновение Иварс обратил внимание на ее руки – они были такого же оттенка, может быть даже чуть более жуткого. Ещё мгновение – и он заметил ручку какого-то инструмента, торчавшую из левого бока. И здесь – нет, этого не может быть. Просто не может быть – он сделал шаг вперёд, закачался, нагнулся поближе к ней и, стоя в полутора метрах, вдруг вскрикнул и сделал ещё один шаг.
На лбу Анны чем-то красным была нарисована свастика.
– Кровь, – подумал Иварс, – но откуда?
Действительно, крови нигде не было. Нигде. Только сейчас Иварс услышал, как рядом плачет Айта. Она сидела в углу комнаты на стуле, нагнувшись и положив голову на руки.
– Так, объясните мне, наконец, что здесь случилось, – Иварс начал постепенно осознавать необратимость произошедшего. В ушах звенел пульс, к горлу подкатывались слезы. Но надо было сдержаться. Ради Анны.
– Я была у родителей. Мне утром, совсем рано, позвонила одноклассница Анны и сказала, сказала, – Айта собралась было с мыслями, но снова не смогла совладать с собой, обхватила голову руками и тяжело задышала.
– Что дальше? – Иварс подошел и обнял Айту за плечи.
– Она сказала, что Анна не выходит, а они её ждут, на звонки она не отвечает и как будто бы забыла, что они договаривались, или спит и не слышит. Я пришла, хорошо, здесь недалеко. Открыла и увидела…
– Боже…
– Иварс, скажи, за что нам это всё? Что мы такого сделали, чтобы нам довелось увидеть смерть нашей дочери? Скажи…
Иварс молчал. Молчали и полицейские – молодой так и стоял в дверях комнаты с того момента, как вошел в неё вместе с Иварсом. В углу комнаты стояли и молчали ещё двое, на минуту оторвавшиеся от осмотра вещей и окружающей обстановки. Скрипнула дверь в квартиру – на пороге молча стояли соседи.
– Я попрошу вас внимательно посмотреть, все ли вещи на месте, не замечаете ли вы чего-то странного, – молодой полицейский решил взять инициативу в свои руки. Обстановка была тяжелой и нужно было что-то предпринять для того, чтобы не дать этой ситуации пойти по самому худшему из путей – пути слёз, причитаний и проклятий.
– Скажите, – Иварс глубоко вдохнул и начал говорить, его голос звучал подавленно, временами хрипло, – скажите, а откуда свастика?
– Подростки сейчас увлекаются неофашизмом, – начал было молодой полицейский.
– Но наша дочь никогда ни к чему такому даже не была причастна, – оборвал его Иварс.
– Как бы то ни было, постарайтесь вспомнить, с кем общалась и дружила ваша дочь. Не было ли среди её окружения кого-то с явными фашистскими или сатанинскими наклонностями?
– Что вы себе позволяете?