- Как видите, - сказал Лулу, - это настоящая студенческая мансарда. Но мне тут нравится, из-за свободы.
- Понимаю. Проведя день в Торговой палате, вам, наверное, хочется расслабиться, уединиться. У вас ведь, наверное, много работы?
- Да, много, но это интересно. Впрочем, нашей семье всегда была свойственна большая деловая активность.
Как эта "большая деловая активность" отличалась от цен на арахис господина Аснаиса!
- Одно время я подумывал стать офицером, - продолжил Лулу, - что также в традициях семьи. Но поскольку война кончилась, это уже не имело интереса.
Мари-Франсуаза слушала его с восхищенным вниманием, блестя глазами и закусив щеки.
- Я подумывал также поступить на какую-нибудь важную государственную службу. В полицию, например.
- Ах, вот как! - удивилась Мари-Франсуаза. - В полицию?
- Да, репрессии - это должно быть интересно!
Он не уточнил, какие именно репрессии, поскольку и сам толком не знал. Просто ему нравилось это словцо. Ему хотелось бы осуществлять власть, неважно какую. К несчастью, большая карьера была ему заказана, поскольку среднюю школу он так и не закончил. Просидев три года во втором классе, он был отчислен из лицея за неуспеваемость. Говоря о Торговой палате, он не упоминал для первого раза, что его держат там канцелярским стенографом - только к этой службе он проявил некоторые способности.
Мари-Франсуаза надеялась, что беседа примет более сентиментальный оборот, готовилась даже не отвергнуть поцелуй.
- Пойдемте обедать, уже пора.
Спускаясь по лестнице, он жаловался ей, как трудно старым семьям содержать свои жилища, как их удушают налогами и как совершенно невозможно найти прислугу, чтобы вести такие тяжелые дома.
Мари-Франсуаза подумала, что с деньгами ее отца этому прекрасному особняку можно было бы вернуть весь его блеск, устраивать здесь праздники и что это было бы гораздо лучшим применением для состояния выскочки, чем бесконечное строительство все новых и новых складов.
IV
Минни сидела справа от каноника, Мари-Франсуаза - слева. Мадемуазель де Мондес председательствовала, помещаясь напротив своего брата, между племянником Владимиром и внучатым племянником Лулу.
- А знаете, отыскался мой требник, - сказал каноник, разворачивая свою салфетку и тотчас же роняя ее на пол. - Да, я не говорил тебе, Эме, чтобы тебя не тревожить… но я его забыл как-то на днях в арльском поезде. Ну так человек, нашедший его, увидел мой адрес, написанный внутри, и прислал мне требник по почте. Решительно, люди гораздо честнее, чем о них думают.
- Честные, честные… да не все, - бросила мадемуазель де Мондес довольно громко, в то время как Тереза подавала дыню. - Честность в наши дни редкая добродетель. Не так ли, Минни?
- Во всяком случае, когда я с ней встречаюсь, эта добродетель весьма сладка моему сердцу. Как говорит поэт: "Нос juvat et melli est…" - И каноник отчетливо повторил, слегка склонившись к своей племяннице: - "Melli est".
Но Минни, думавшая только о своем браслете, казалось, пропустила это мимо ушей.
Тогда, повернувшись к Мари-Франсуазе, каноник спросил:
- Вы учили латынь, мадемуазель?
- Да, монсеньор, - сказала Мари-Франсуаза, покраснев.
- Монсеньор, монсеньор… Какая милая! Это только в Италии раздают "монсеньора" направо и налево. Здесь я всего-навсего господин каноник.
- Заметь, Огюстен, - не выдержала мадемуазель де Мондес, - ты вполне мог бы стать епископом, если бы захотел.
- Да, но вот я предпочел ученые занятия… Так что вы, мадемуазель, наверняка поняли, что я только что сказал: "Это мне приятно, как мед". Слова Горация.
Столовая была обтянута зеленью. Меж толстых стволов, под сенью поблекшей листвы на битых молью лугах паслись олени и лани. В окнах отражались платаны Аллеи, поддерживая в травяной глубине комнаты аквариумное освещение.
Входя, Мари-Франсуаза твердила про себя совет матери: "Главное, не говори слишком много!" Тщетная предосторожность. Ей и невозможно было бы вставить слово. Поскольку эта шушукавшаяся весь день семья, оказавшись за столом, переходила на крик. И каждый тут говорил о своем. Каноник рассуждал о богатствах латинского синтаксиса, Минни объявляла, что во второй половине дня у нее дела в Обане, в их имении; Лулу, чтобы добавить себе веса в глазах Мари-Франсуазы, расписывал тамошние красоты и высказывал свою точку зрения на использование земель. Мадемуазель де Мондес при случае отвечала то одному, то другому. Когда входила служанка, выражение ее физиономии делалось конфиденциальным, и она переходила на немецкий.
- Вы понимаете по-немецки, мадемуазель? - спросил каноник.
Мари-Франсуаза в смущении покачала головой.
- Всегда полезно знать язык врага, - заметила мадемуазель де Мондес. - Наш брат погиб в Дарданеллах.
И Мари-Франсуаза почувствовала себя ужасно "мелкобуржуазной" из-за того, что была воспитана всего лишь английской гувернанткой.
Поскольку приборы были с гербами, ее не удивила клеенчатая скатерть; наоборот, она в этом увидела знак простоты самого высокого тона. На щербатых тарелках замечала только золотой ободок. И едва почувствовала вкус немногочисленных и отнюдь не обильных блюд - ее восхищала обивка стен. Существа, которым в любых других обстоятельствах мы не уделили бы и минуты внимания, внезапно становятся для нас важнее всего на свете, если как-то могут повлиять на нашу любовь. Так и Мондесы для Мари-Франсуазы. Старая Эме, которой на церковной паперти подали бы два франка, маленький каноник, не стесняясь вытиравший губы своим муаровым поясом, графиня де Мондес в своем невообразимом наряде с кружевами и длиннющими бусами - все внушали Мари-Франсуазе величайшее почтение, потому что ее дальнейшая судьба зависела от них. "Понравилась ли я им?" - спрашивала она себя.
Но наибольшее впечатление на нее произвел граф Владимир де Мондес. А также внушил наибольшую тревогу. Желтолицый и вислоусый, с зализанными поперек узкого черепа редкими волосами, граф Владимир в течение всей трапезы тщательно собирал в блюдечки все, что представлялось зернами и орешками. Он уже собрал семечки дыни-канталупы. И сетовал, что не вынули зернышки из баклажанов, прежде чем их готовить.
- Я тебя умоляю, Влад, никаких споров в присутствии аббата, - шепнула ему тетя и пообещала примирительно: - На десерт вишневый компот, я тебе сама выну косточки… Kirschen Compote, - добавила она, поскольку входила Тереза.
Тут граф Владимир благодаря ходу мысли, который мог появиться только у него, опечалился о своем польском наследстве, потерянном из-за революции. Тысячи гектаров в окрестностях Кракова… Леса, виденные им, впрочем, всего один раз, в тринадцатилетнем возрасте.
- До тысяча девятьсот четырнадцатого года, - сказал он, - по всей Европе, кроме России, можно было передвигаться без паспорта.
- У нас постоянно сложности на границах, с таможней, - подхватила Мари-Франсуаза. - Мы занимаемся маслом.
Это были ее единственные слова, но и они оказались лишними.
Граф Владимир прервал выковыривание семян из помидора и скользнул по ней из-под длинных век снисходительно-презрительным взглядом.
Графиня де Мондес находила Мари-Франсуазу слишком молодой и слишком накрашенной.
"Это безумие для Лулу, - говорила она себе, - жениться на малышке, у которой еще нет головы на плечах". Но все же ей приходилось признать, что, выходя за Владимира, она и сама была не старше. "Ну да, вот именно, мало что хорошего из этого вышло". На самом деле ей претила мысль стать свекровью, прийти к Дансельмам, например, в сопровождении двадцатилетней особы и сказать: "Вы знакомы с моей невесткой?" Лулу некуда торопиться.
У мадемуазель де Мондес не было мнения. Когда Лулу привел эту девушку, она отнеслась к ней скорее благосклонно. Впрочем, у Аснаисов водились деньги, а это никогда не лишне. И к тому же Мари-Франсуаза, похоже, нравилась "аббату", который вполне любил юность, когда она предоставляла ему обновление аудитории.
Тереза шаркала подошвами громче обычного, бросая на мадемуазель Аснаис недобрые взгляды, и столь регулярно обносила Лулу, что тот в конце концов рассердился.
- Ну а мне, Тереза! - воскликнул он недовольно, когда вишневый компот удалился, не будучи ему представлен.
- При нечистой совести голова забывчива, - заметила мадемуазель де Мондес, как бы ни к кому не обращаясь, и, протянув Мари-Франсуазе коробку с сахарином, добавила: - Компот без сахара… из-за аббата.
- Однако я нахожу его превосходным, моя дорогая сестрица! - воскликнул каноник. - Превосходным! Hyblaeis apibus florem depasta salicti… Это Вергилий, мадемуазель, как вы, без сомнения, узнали. Hyblaeis apibus…
На сей раз Минни слегка махнула канонику ресницами в знак того, что поняла. По их уговору дядина латинская фраза со словом "мед" или "пчела" извещала племянницу, что банка в шкафу подходит к концу. У каноника имелся для этого целый набор цитат, начиная с пресловутого стиха "Рой пчел гиблейских, напитанный цветами", который он только что произнес, до этого дерзкого образа: "Medio flumine mella petere", что означает: "Искать мед посреди реки", иначе говоря - гоняться за химерами.
Как только встали из-за стола, Лулу попросил извинения: он должен идти в Торговую палату. Дескать, как раз во второй половине дня состоится важное заседание, на котором он не может не присутствовать. Он уверил машинально, что карандаши у него при себе.
- Оставляю вас со своей семьей, - сказал он Мари-Франсуазе.
Но семья в несколько мгновений рассеялась. Граф Владимир, ни с кем не попрощавшись, поднялся к себе на третий этаж, унеся свои блюдца с зернышками. Эме сказала, что у нее дело на четвертом этаже… "Пока Тереза занята посудой", - добавила она шепотом, для Минни. А та, как уже объявила за трапезой, должна была отправиться в Обань, в имение, где ей предстояло "кое-что посмотреть" с арендатором. Каноник перехватил ее на лестничной площадке.
- Банки нет на месте, - шепнул он.
- О, простите, дядюшка, это я виновата, - ответила Минни. - Я вчера ее позаимствовала, когда вернулась, чтобы подсластить отвар. А поскольку она была пустая, я ее выбросила. Забыла вам сказать.
- А, хорошо, тогда я спокоен.
- Я вам скоро принесу. Можете на меня рассчитывать.
Мари-Франсуаза, не осмеливаясь прервать эти уединенные беседы, застряла посреди прихожей, любуясь коллекцией старинных риз и распятий слоновой кости на бархатном фоне.
- Вы не торопитесь? - спросил ее каноник. - Тогда пойдемте поболтаем немного.
И Мари-Франсуаза в довершение своего визита к Мондесам получила право на один час с четвертью в кабинете с похоронными извещениями, где почетный каноник читал ей начало своего сорок третьего труда "Принципы и методы фокейской колонизации".
V
Драма разразилась ближе к концу дня, когда Тереза заметила, что ее комнату обыскали: обследовали шкаф, перетряхнули корзинку с корсиканскими сувенирами и даже развязали обувную коробку со сбережениями. Она скатилась через два этажа и, задыхаясь от гнева, влетела в буфетную, где мадемуазель де Мондес инспектировала содержимое ящиков.
- Я бы очень хотела знать! - воскликнула Тереза.
- Чуть потише, девочка моя, пожалуйста, - сухо сказала мадемуазель де Мондес.
- Я бы очень хотела знать, мадемуазель, кто копался в моих вещах.
- Это я, Тереза. У меня нет привычки таиться, - ответила старая дева. - И я сделала это в ваших же собственных интересах, прежде чем известить полицию насчет браслета мадам Минни. Так что если вы сделали глупость, еще не поздно покаяться.
- Так меня здесь держат за воровку?
- Потише, - отрезала мадемуазель де Мондес, указывая на дверь. - Аббату незачем об этом знать… Я вас не обвиняю. Я вас только предупреждаю, что мы вызовем полицию. И это естественно: когда в доме что-то пропадает, начинают подозревать слуг.
Смуглое лицо, взгляд, отягощенный гневом, растрепавшаяся прядь с зеленым гребешком на конце - Тереза, не выдержав, сорвалась:
- Меня тут держат за воровку, другого слова нет. Ну что ж, раз так, не вижу, почему я должна молчать.
- Ну разумеется, Тереза, если у вас есть что сказать, скажите.
Тереза набрала воздуху в грудь и секунду поколебалась.
- Вместо того чтобы искать дурное там, где его нет, мадемуазель лучше бы посмотрела туда, где оно есть… Это я обесчещена… уже четыре месяца, как обесчещена. Даже заметно становится, - выдохнула она, сорвав передник в виде доказательства.
Перед этим неожиданным признанием первая реакция мадемуазель де Мондес была довольно удивительна.
- Но как это с вами случилось, девочка моя, раз у вас нет выходного дня? - спросила она.
- Для этого выходить не обязательно.
- Как? Вы впустили мужчину в дом? Так он и есть вор, ну конечно! - вскричала мадемуазель де Мондес, для которой пропажа браслета оставалась главной заботой.
- Да нет же, мадемуазель, никого я не впускала. Это господин Лулу… Господин Лулу мне это сделал… Ну вот, я и сказала! - разразилась рыданиями Тереза.
Неделями, пожираемая тревогой и горем, она молчала из страха, что ее прогонят. "Я не могу вернуться домой в таком состоянии, показать свой срам всей деревне. Отец не примет меня под своим кровом". Рассветы стали для нее мучением. "Сегодня же утром поговорю с господином графом; делать нечего, скажу ему… Хотя нет, скорее господину Лулу скажу. В конце концов, это его вина. Господи, что же со мной будет?" И опять день проходил, а она ничего никому не говорила, и приближалось время, когда признание заменит очевидность.
Но из-за обвинения в воровстве, да еще в такой момент, ее кровь вскипела, придав недостающее мужество. Теперь, освободившись от своей тайны, она плакала в три ручья. Блестя отлакированным слезами лицом, хлюпая носом и сотрясаясь грудью, убежала на кухню. Дверь кабинета приоткрылась.
- Что тут происходит? - кротко спросил все слышавший каноник.
- Ничего, друг мой, совершенно ничего, - поспешно ответила мадемуазель де Мондес, вытянув руки. - Служанка опять сделала глупость. - И закрыла дверь.
Мадемуазель де Мондес, которая провела жизнь, изобретая всякие драмы, чтобы добавить себе значительности, совершенно растерялась, когда разыгралась настоящая драма. Почувствовав, что ее шатает, села на стул в буфетной и подумала, что самым необходимым для нее в такой момент были бы несколько капель мятного алкоголя на кусочек сахара, если бы в доме был сахар.
Потом, немного оправившись, она последовала своей склонности к подозрительности. Тереза вполне могла солгать и обвинить Лулу в проступке, к которому тот не имел отношения… Бедный малыш Лулу, такой серьезный. Так регулярно ходит на свою работу и думает о женитьбе! Если у него и были приключения… мальчик есть мальчик, на то она и молодость… в любом случае, он их окружал самой большой скромностью и ни в чем не давал повода для скандала…
Шантаж и клевета: вот, без сомнения, с чем они столкнулись. Впрочем, девица без правил, способная украсть браслет, могла с таким же успехом заняться шантажом - все сходилось. И мадемуазель де Мондес тотчас же поднялась на четвертый этаж, чтобы расспросить госпожу Александр.
Ответы консьержки - увы! - отняли у мадемуазель де Мондес всякую иллюзию.
- Поселить вот так, дверь в дверь, молодого парня и девушку, это обязательно должно было случиться. Я-то видела, к чему все идет, да и слышала тоже, ночью, не в обиду вам будь сказано. И должна заявить, что Тереза…
- Это ведь она соблазнила моего внучатого племянника своими бесстыжими ухищрениями?
- Э, вот уж нет, мадемуазель, совсем наоборот. Она, как могла, защищалась. Но мсье Лулу, знаете, был довольно напорист. День за днем, вот малышка и вошла во вкус. В ее возрасте это понятно. И к тому же она корсиканка. У них там кровь горячая.
- И почему же вы меня не предупредили, мадам Александр?
- А! Это уж не мое дело, мадемуазель. Мне и без того работы хватает с господином графом, который бросает свой мусор и засохшие семечки во двор, после того как я закончила подметать, и, потом, все эти хлопоты с домом, с лестницами, с почтой и всем прочим. У каждого свои дела, разве не так? Будь это кто другой, не мсье Лулу, еще бы ладно. Но тут…
- Вот мы и влипли, - сказала мадемуазель де Мондес.
- Это уж точно, - поддакнула госпожа Александр с искоркой удовольствия в глазу. - Тем более что Тереза сейчас очень нервная. Такое само собой не рассосется, точно вам говорю.
Графиня Минни явилась около шести часов с половиной, порозовевшая, с встопорщенным фазаньим пером на фетровой шляпе. Вернувшись из Обаня, она успела заглянуть к Дансельмам, а также еще кое-куда, о чем не говорила. Казалась совершенно расслабившейся.
- Ну что ж, знаете, тетя Эме, - сказала она, - теперь я уверена, что браслет был на мне, когда я вернулась вчера вечером. И я начинаю разделять ваше мнение. Должно быть, это Тереза.
- Бедняжка Минни, у меня для тебя есть новость получше, - вздохнула мадемуазель де Мондес. - Ты станешь бабушкой.
VI
Граф и графиня де Мондес едва виделись и практически не разговаривали. Не то чтобы меж ними была когда-либо размолвка или настоящая распря. За двадцать пять лет брака они не устроили ни единой ссоры, и во время своих редких обязательных встреч на лестнице, в коридоре собственных апартаментов или за столом каноника обращались друг к другу с крайней учтивостью. Просто их связи распались, и они стали друг другу более чужими, чем если бы никогда друг друга не знали.
Вскоре после рождения Лулу постоянные мигрени вынудили Минни спать в другой спальне. Никто не смог бы сказать, страдал ли от этого тщедушный граф Владимир. Потом, через несколько лет, Минни устроила себе отдельную ванную комнату. Влад сохранил свою, и возможность их взглядов на жизнь столкнуться между собой уменьшилась соответственно.
Минни де Мондес была женщиной деятельной и светской. Ее примерки требовали значительного времени. Модистка ее обожала, как кондитер мог бы обожать клиента, каждые две недели заказывающего фигурный торт.
Минни представляла семью по любому поводу, когда было необходимо показаться. Она служила извинением отсутствующим дядюшке, тетушке, мужу, и ее величавый вид воспринимался как настоящая честь и заплаканной вдовой, и простушкой, увенчанной флердоранжем, и новым председателем суда, ради которых она побеспокоилась. Минни владела особым искусством проплывать по нефам церквей и первой прибывать к кропилу или ризнице. Она занималась обаньским домом, где семья, за исключением Владимира, проводила самые жаркие недели лета. Была заместительницей председательницы в благотворительной организации "Кусок хлеба" и членом комитета "Ложка молока". К тому же, превосходно играя в бридж, более-менее покрывала за карточным столом, по ее утверждению, свои расходы на транспорт.
Такое количество растрачиваемой энергии свидетельствовало о некотором доверии к жизни и плохо согласовывалось с врожденным пессимизмом и слабыми физическими возможностями графа Владимира.