Записавшись добровольцем в 1918-м, в последний месяц войны, он не успел отличиться, но зато подхватил в армии плеврит, от которого, как он считал, так никогда полностью и не оправился. Лично для него победа обернулась потерей пресловутого польского наследства. Наконец, в довершение всех бед, он совершил ошибку, женившись на женщине гораздо крупнее себя.
Граф де Мондес рано пришел к мысли, что все усилия, которые мы делаем ради ближнего - человеколюбие, преданность, простое сочувствие, - на самом деле не более чем проявления скрытого эгоизма, потребности быть необходимыми, вызывать восхищение, благодарность; или же следствие низменного взаимного расчета. Примеров такой лицемерной добродетели вокруг него хватало. Не имея никакой надобности в чужом уважении, чтобы уважать самого себя, граф де Мондес и мизинцем не шевельнул бы ради кого бы то ни было. Да надо признаться, никому и в голову не приходило ожидать от него малейшей услуги.
Когда живешь один, много думаешь. Граф де Мондес размышлял над происхождением вещей и существ. Первоосновы жизни заключены в зародышах и семенах. В зернышке яблока содержится вся необходимая энергия для будущей яблони, а сердцевиной одной дыни можно засеять целое поле в Кавайоне. С другой стороны, известно, что клеточную материю сохраняет алкоголь. Вот почему граф де Мондес с такой заботой собирал за столом ядрышки и семечки, которые сначала высушивал на карнизе окна, а потом запихивал, дабы извлечь их "первооснову", в пузырьки с чистым спиртом, купленные у аптекаря. Таким манером он составлял себе жуткие напитки, которые потреблял малыми дозами, учено чередуя все энергии садов и медленно разрушая себе печень.
Когда тем вечером жена вторглась в его комнату, он удивленно спросил:
- Что случилось, друг мой? Еще не конец месяца.
Граф и графиня де Мондес все-таки ежемесячно встречались для рассмотрения совместных расходов, поскольку раздельно владели имуществом. Мондесы приняли эту предосторожность при заключении брака из-за польского наследства. Так что каждый из супругов сам покрывал свои траты. У графа Владимира их почти не было. Чтобы не платить за уборщицу, он самолично подметал свою комнату, расположенную прямо над кабинетом каноника, и ждал каждое утро, когда госпожа Александр выйдет во двор, а затем выбрасывал мусор в окно.
Зато Минни была весьма расточительна. Оставляла в своей комнате свет до поздней ночи. Надо думать, наследство ее отца, господина д’Олеон-Бодана, бывшего судьи гражданского суда, оказалось более значительным, чем предполагали. Или сама Минни была настоящей деловой женщиной и сумела, прислушиваясь к правильным мнениям, добиться от своих ценных бумаг плодоносности. Во всяком случае, Владимир никогда в это не вникал.
- Что же случилось, Маргарита? - спросил он снова, впервые за долгие годы используя настоящее имя своей жены, чтобы подчеркнуть всю необычность ее визита.
В тот самый час, когда графиня открывала своему супругу глаза на беспутство Лулу, тот, закончив стенографировать важный доклад о динамике рынка цитрусовых, разглагольствовал в кафе-мороженом в компании своих приятелей. Там он чувствовал себя королем. Его звали "де Мондес", его слушали, от него даже никогда не ждали, чтобы он заплатил по счету. Среди сыновей фрахтовщиков, этих юных масляных принцев и мыльных дофинов, он выглядел истинным аристократом.
Развалившись на стуле перед коктейлем "нуайи-кассис", он говорил о женщинах - веско, со знанием дела. У него в настоящий момент любовница корсиканка, великолепная девица, которая осталась в Марселе из-за любви к нему. Влюблена до такой степени, что порой по ночам начинает рыдать без причины.
- Надо понимать, нервы у них устроены не как у нас… И к тому же она наверняка инстинктивно чувствует, что это не продлится вечно, что скоро конец.
Ибо Лулу начал уставать от нее, как и от других. Всерьез подумывал о женитьбе.
- Мы все вынуждены к этому прийти, рано или поздно. Ведь в наших семьях надо передать имя, поддерживать традиции… А известно, что лучшие мужья получаются из тех, кто бурно провел молодость.
Поскольку приближался час ужина, он отправился к Аллее, весьма довольный собой, высоко держа голову и вышагивая вразвалку. Под платанами он обнаружил господина де Мондеса, который поджидал его, глядя высокомерно и презрительно.
VII
Всю следующую неделю атмосфера в особняке Мондесов была до крайности гнетущей. Драма была тут - ощутимая, очевидная, укоренившаяся, подразумеваемая в малейшем слове, поддерживаемая каждым взглядом и каждым вздохом. Шушукались в уголках у дверей, обменивались унылыми перемигиваниями. Однако никто не находил решения, ни осмеливался его предложить.
Лулу не пытался отрицать. Впрочем, как бы он посмел? Он просто отбивался от всех и пытался переложить ответственность на других. В конце концов, Тереза так же виновата, как и он. И потом, семья не давала ему денег, ведь не мог же он поддерживать приличную связь на свое жалованье в Торговой палате! Впрочем, если бы подобное приключение случилось у него с "кокоткой", неприятностей было бы еще больше.
- Тебе надо было всего лишь сделать как все: завести себе замужнюю женщину, - ответила ему мать.
Что касается графа де Мондеса, то он заявил, что в прежние времена Лулу отправили бы на Мадагаскар или по крайней мере в Камерун… И все, счастливого пути.
- В Камерун, нашего бедного малыша! - возмутилась мадемуазель де Мондес. - Влад, у тебя в самом деле нет сердца.
- В первую очередь у меня нет средств, чтобы оплатить его переезд и устроить плантатором, - ответил Владимир.
Теперь, признавшись в своем несчастье, Тереза отбросила всякую сдержанность. Подметала прихожую чуть не под вечер, била по тарелке в день и подавала подгоревшие блюда, шмыгая носом.
- Да что такое с этой бедняжкой Терезой, почему она все время плачет? - спрашивал каноник с невинным видом.
Он чувствовал себя обязанным разыгрывать неосведомленность, в которую верила одна лишь его сестра.
- Только представьте, такой скандал в доме духовного лица! - стенала мадемуазель де Мондес.
Несчастья идут чередой. Мадемуазель де Мондес, получив пять тысяч франков от одного из своих постояльцев, сложила купюру шесть раз пополам и спрятала ее в горсти, чтобы никто не видел деньги в ее руках. Так она прохаживалась все утро, но потом бумажка куда-то подевалась, и она не могла ее найти. Опять Тереза, конечно… как и с браслетом, о котором теперь не осмеливались говорить.
- Она этим пользуется, шельма, она нас за горло держит, - говорила мадемуазель де Мондес.
Госпожа Александр уже не сдерживалась и с удовольствием сыпала соль на рану:
- Знаете, какие они, эти корсиканцы. Все сумасшедшие, экстремисты. Не дай бог, Тереза как-нибудь утром выбросится из окна, в ее-то состоянии!
- Да уж, - отвечала старая дева, - нам только этого не хватает.
Сплетни в Марселе всегда разносятся через дворы, так что в квартале уже пронюхали о деле. Несчастье Мондесов, поднимаясь по лестницам, прокрадываясь в кухни, медленно распространялось по соседним домам.
Одно было несомненно: Тереза не хотела уезжать в свои родные края - ни в коем случае и ни за какие деньги. О деньгах, впрочем, и речи не было. Граф Владимир заявил, что не даст ни гроша, и в этом пункте ему можно было доверять. Мадемуазель де Мондес говорила, что смирится с продажей чего-нибудь из мебели или распятий. Но как вынести из дому вещь, чтобы "аббат" не заметил? И думать нечего.
- А ты, Минни? Это же твой сын, в конце концов!
Минни сделала неопределенный жест. Она поговорила с Терезой, и ей не показалось, что та замыслила извлечь материальную выгоду из своего положения.
- Еще бы, после всего, что она у нас украла! - воскликнула мадемуазель де Мондес. - Но чего же ей тогда надо? Это ужасно. Как раз когда бедный малыш Лулу задумал жениться, нашел очень приличную партию. Я навела справки. У этих Аснаисов денег полно… Весь город скоро будет знать. А чего ты хочешь, при таких-то обстоятельствах…
- В самом деле, это было бы чудовищно, - сказала Минни задумчиво, хотя трудно было догадаться, что она под этим понимает.
Лояльность графини де Мондес выбирала весьма непредвиденные пути.
VIII
После своего обеда на Аллее Мари-Франсуаза жила в состоянии экзальтации. Трогательнее всего было то, что она не скрывала своего восторга. Послушать ее, так особняк Мондесов был последним бастионом аристократической мысли, а Мондесы - самыми замечательными людьми, которых она когда-либо встречала. В доме, обставленном целиком "по-средневековому", - сплошь музейные коллекции. Лулу де Мондес живет в настоящей монашеской келье. Разговор за столом шел то по-латыни, то по-немецки, самым непринужденным образом. Граф Владимир, несомненно, потомок польских королей. А что касается каноника, то он удостоил девушку долгой литературной беседой, он один из первых писателей Франции, в серьезном роде, разумеется, и только исключительная скромность мешает ему приобрести еще большую известность.
Казалось, что за время одной трапезы Мари-Франсуаза узнала больше, чем за девятнадцать лет буржуазного воспитания в лоне своей семьи на Райской улице.
"У Мондесов салфетки сложены не так… У Мондесов кофе пьют в столовой… У Мондесов…"
Г-ну Аснаису это начало надоедать.
- Ну, если у этих Мондесов все так потрясающе, отправляйся к ним жить, дочка!
- Э… вообще-то… Вот именно…
И Мари-Франсуаза торопила мать с приглашением Лулу. Это было бы минимальной данью вежливости. Но Мари-Франсуаза надеялась, что обед состоится в ресторане.
- Конечно, мы это сделаем, но не будем подавать виду, будто торопимся, - отвечала госпожа Аснаис.
А мисс Нелл умиленно качала головой.
Вместе с тем в поведении Мари-Франсуазы произошло несколько изменений. Ей показалось необходимым ходить к мессе в воскресенье утром, чем она пренебрегала примерно со времени своей конфирмации. Кино перестало ее интересовать; теперь она проводила свои дни в муниципальной библиотеке, склонившись над томами in-quarto "Сокровищ церквей Прованса".
- Наверное, готовите диссертацию, мадемуазель? - спрашивал ее библиотекарь. - Эту книгу нечасто берут.
Так что, когда в конце утра у Аснаисов зазвонил телефон и графиня де Мондес пригласила Мари-Франсуазу выпить с ней чаю сегодня же, в "Кастельмуро", девушка принялась танцевать одна по квартире. Больше никаких сомнений: это необходимая, решительная встреча будущей свекрови и будущей невестки перед официальным сватовством.
- Все это очень мило, очень мило, - пробурчал толстогубый господин Аснаис, - но мне надо серьезно поговорить с этим молодым человеком. И предупреждаю тебя, что тщательно изучу брачный договор.
В сущности, он был изрядно польщен, что его дочь (его, чей дед собирал оливки) столь живо востребована людьми, которые, если верить Мари-Франсуазе, за шесть веков потеряли привычку нагибаться, чтобы застегнуть свои башмаки.
Мари-Франсуаза вновь позаимствовала у матери нитку мелкого жемчуга и вновь приколола безобразную божью коровку мисс Нелл. Ее лицо сияло уверенностью. Радость распирала ей щеки. Казалось, она дышит на всю улицу.
IX
Прибытие в "Кастельмуро" прекрасной графини де Мондес в очередной шляпе, как у берсальера, всегда вызывало некоторое волнение у сестер Каде, управлявших этой элегантной кондитерской. Одна из барышень - та, что постарше, - почувствовала себя обязанной выйти из-за стойки и переместить свои округлости к столику, где только что расположилась именитая посетительница.
Мадемуазель Каде учтиво поздоровалась, справилась о самочувствии господина графа, о трудах каноника, о бодрости мадемуазель Эме, потом вернулась к кассе, откуда двадцать лет наблюдала за движениями приличного марсельского общества.
Одетые как дамы-благотворительницы, барышни Каде оживляли свои черные платья несколькими стеклянными украшениями, которые выглядели карамелью и леденцами, да и все в них - розовые не по возрасту лица, позы, как на коробках конфет, сама их манера изъясняться - казалось обсахаренным.
Каждый день после пяти часов любопытство большой провинции, женская праздность, детское обжорство сосредоточивались в "Кастельмуро", между панелями в стиле Людовика Шестнадцатого и гирляндами из искусственного мрамора. Зеркала отражали хождения взад-вперед и помогали посетительницам подглядывать друг за другом, не проявляя невежливости. Разговоры тут были сдержанными. Меж столиками сновал, подавая сиропообразные напитки, опытный персонал. Поминутно какая-нибудь из женщин вставала и с тарелкой в руке направлялась к серванту на витых ножках, где громоздились сладости. Словно курица к кормушке. Она кудахтала там мгновение, здоровалась по кругу, потом возвращалась, нагруженная, клохчущая и довольная.
Мари-Франсуаза пикировала прямо на одноногий столик, откуда графиня де Мондес, сидящая с соломинкой во рту над кофе по-льежски, помахала ей рукой.
- Эта малышка Аснаис свежа, как пышечка, - шепнула старшая из Каде.
- Неспроста это чаепитие с графиней, у нас, - ответила младшая. - Наверняка за всем этим свадьба, чему я не удивлюсь.
- Надеюсь, сделаем буфет.
Мари-Франсуаза представила Минни свои смущенные извинения.
- Не думала, что опоздаю.
- Вы вовсе не опоздали, мое дорогое дитя. Это я всегда прихожу раньше срока.
Сначала беседа крутилась около моды. Графиня категорично высказалась за туфли с круглыми носками, отвергнув острые:
- Это надо оставить горничным.
Поскольку на Мари-Франсуазе были как раз остроносые туфельки, она убрала ноги под стул.
Что касается ногтей, то "женщинам мало-мальски светским" подобало наносить только бесцветный лак. И Мари-Франсуаза спрятала пальчики под края блюдца.
Потом графиня внезапно начала свою атаку.
- Я не могла не заметить, мое дорогое дитя, что вы питаете некоторый интерес к моему сыну, а с другой стороны, что он сам очень вами увлечен.
Мари-Франсуаза покраснела. Если бы место больше к этому располагало, она бросилась бы на шею госпоже де Мондес.
"Ну вот, Лулу поручил своей матери сказать мне то, что не осмеливался объявить сам", - подумала она.
- Только, дитя мое, мужчины есть мужчины, - продолжила графиня, отметив свою фразу глубоким вздохом. - Есть вещи, о которых я должна вас уведомить. Полагаю, это мой долг.
Ах, с каким тактом графиня де Мондес взялась исполнить этот долг! Какую деликатность приложила, чтобы раскрыть глаза невинной девушке! Какой героизм ей понадобился, чтобы поведать Мари-Франсуазе о драме, потрясшей семейство Мондесов, и как бы ей хотелось сохранить втайне этот стыд! Какая крестная мука для матери быть вынужденной к такому признанию! Но, по совести, могла ли она смолчать? Она испытывает слишком большое уважение к Мари-Франсуазе, а потому не вправе допустить, чтобы та увязала в безысходных иллюзиях. Ей бы не хотелось, чтобы Мари-Франсуаза из-за того, что не была предупреждена, оказалась в нелепой или скандальной ситуации. Она чувствует себя морально обязанной… Да, у Лулу будет ребенок… Да, от кухарки. Мари-Франсуаза ее видела, когда та подавала на стол… Минутная ошибка, но из тех - увы! - что губят целую жизнь. Минни надеялась, что Мари-Франсуаза сумеет уважить оказанное ей доверие и сохранит полнейшее молчание…
- Что вы хотите, мое бедное дитя, мужчины есть мужчины, - повторила графиня в виде заключения.
Она была так увлечена, слушая саму себя, так восхищалась собственными величием души и дипломатическим талантом, что заметила результаты своих трудов, лишь когда малышка Аснаис, сделавшись белее салфетки, чуть не потеряла сознание.
Минни заставила ее выпить стакан холодной воды, не переставая говорить:
- Как? Значит, эти планы были уже так серьезны? Ах! Вы сами подтвердите мне, что я поступила правильно! Рано или поздно вы бы узнали. Это как хирургия: чем дольше откладываешь операцию, тем больше страдаешь.
Она еще раз довольно внимательно осмотрела девушку и подумала: "Нет, решительно я не смогла бы прийти с ней к Дансельмам".
Манни сделала выбор между несчастьем стать бабушкой и несчастьем стать свекровью: поскольку одного было не избежать, она, по крайней мере, воспользовалась им, чтобы уничтожить другое. К тому же незаконнорожденного ребенка можно утаить, а невестку нет. А во-вторых, в жизни женщины бывают моменты, когда конкурентки нестерпимы.
Мари-Франсуазе удалось овладеть собой по пути к порогу кондитерской, где графиня де Мондес поцеловала ее почти по-матерински, в обе щеки, из-за обеспокоенного взгляда сестер Каде. Но, едва оставшись одна на тротуаре, Мари-Франсуаза почувствовала, что не может вернуться к себе в таком состоянии. Отвечать на вопросы, объяснять, что случилось… Никто не сможет понять, и в первую очередь ее семья. Отца ее разочарование лишь позабавит, даст повод поиронизировать. Ее жизнь разбита. Навсегда. От столь тяжкого унижения, от столь трагического разочарования не оправляются… И вместо того чтобы подняться обратно по Райской улице, она пошла топить свое горе среди толпы на бульваре Jla Канебьер.
Судьба захотела, чтобы Лулу, вышедший в этот час из Торговой палаты и направлявшийся по своему обычаю к кафе-мороженому, заметил ее. Она шла неуверенным шагом, опустив глаза в землю и держа под носом платок.
- Э, да что случилось, Мари-Франсуаза?
- Ах! Вы, никогда… Я никогда больше не хочу вас видеть! - воскликнула Мари-Франсуаза, простирая руку. - Ваша матушка мне все рассказала… Это слишком ужасно… Ваш ребенок!..
- Что? Моя мать вам рассказала? Да куда она лезет?
- Ах! Ни слова против вашей матушки. Она была великолепна… Чувство нравственного долга! Это вы чудовище!
Недобрый взгляд вспыхнул в серых глазах Лулу, и он нервно отбросил волосы назад.
- Чувство нравственного долга! - повторил он. - Ну что ж, она мне за это заплатит, шлюха!
Это слово, весьма далекое от ее представлений о языке Мондесов, особенно в устах сына, говорящего о своей матери, удивило Мари-Франсуазу. Но удивление было уже отнюдь не первым, и вполне приходилось ожидать, что Лулу способен на все.
X
Граф Владимир закончил уборку. Облокотившись на подоконник, где сохли его зернышки, он уже четверть часа поджидал с совком в руке, когда во двор выйдет госпожа Александр, чтобы бросить туда свой сор. В этой позиции и застал его сын. Граф обернулся: решительно в последнее время к нему в комнату слишком зачастили.
Лулу держал довольно несвежую большую коробку из-под шоколадных конфет от "Кастельмуро", перевязанную розовой шелковой лентой с множеством затяжек от прежних узлов.
- Мама угробила мою женитьбу, - сказал он. - Рассказала все Мари-Франсуазе Аснаис. Вроде бы во имя нравственности. Что касается маминой нравственности, я тут кое-что принес, это может тебя заинтересовать.
Граф Владимир воздел брови, и его длинные веки немного приподнялись.
- Где ты это взял? - спросил он.
- В мамином секретере.
- Как ты его открыл?
- Там обычный замок. Перочинным ножиком, легко.
Владимир воззрился на юношу. Плоский череп, рот с отвислыми уголками, узкое, лишенное юности лицо - это его сын. Когда графу де Мондесу случалось наблюдать своего отпрыска, ему всегда было неприятно убеждаться, до какой степени тот на него похож.
- Мужчины ведь должны поддерживать друг друга, - сказал Лулу, смущенный этим взглядом.