- Что я представляю, Джохор?
- Ты помнишь, чему мы вас учили?
Я приподнялся в своем гнездышке и весь укутался в шкуры так, что открытым осталось только лицо. Почти вплотную ко мне из-под капюшона виднелось лицо Джохора.
- Я помню, как впервые мы поняли, что вы учите нас тому, что в некотором смысле никто из нас прежде не делал - непосредственно. Ты попросил нас подняться на холмы с другой стороны стены и выбрать место, где земля поднимается со всех сторон. Мы собрались там, все из города и дальних окрестностей. Ты попросил нас привести одно из животных - из тех, что уже вымерли, - которое мы намеревались забить на мясо. Ты попросил нас забить его до того, как соберутся люди, и нам, Представителям, понравилось, что акт убийства не окажется связанным с твоим присутствием, ибо, хотя мы и не скрывали, что является причиной нашего употребления мяса, мы пытались вообразить, что на всем этом нет смысла останавливаться - на скотобойнях, разделке туш. Ведь когда мы, Представители, собирались, чтобы обсудить эту тему, то по какой-то причине всегда обнаруживали в себе отвращение, страх перед убийством животных. Нам всегда казалось, что это опасная сфера. Нечто, что могло захватить и распространиться, - и все же мы не помнили, чтобы Канопус что-либо говорил об этом.
- Один из четырех видов, которые были использованы для вашего создания, легко побуждаем на убийство. Некоторые из нас на Канопусе не желали применять этот материал, в то время как другие настаивали на нем, так как это был - и все еще есть - физически сильный вид, выносливый, способный переносить лишения.
- Когда мы все стояли на тех склонах, спускавшихся к этой мертвой антилопе, и мой старый друг Марл поднял нож, чтобы вспороть тушу, я ощутил во всем своем теле чувство возбуждения - и я боялся назвать это удовольствием, но я знал, что так оно и было. И когда ее распороли от глотки до хвоста и выпали ее внутренности, я знал, как легко мне было бы погрузить руки в эту массу и затем… - Красный туман затмил мой разум, а когда он развеялся, покрытые инеем ветки, крыши, серые камни и укутанное лицо Джохора выглядели еще более чахлыми и отталкивающими.
- Да, - сказал он, - вы правильно проявляли осторожность.
- И все-таки ты созвал нас там, чтобы мы смотрели на разделанную тушу этого убитого животного. Мы стояли под теплым солнцем, и ветер доносил до нас ароматные запахи с озера, а мы смотрели на кишки, лежавшие кучей, - вместе с сердцем, печенью и другими внутренностями, вместе с головой, хвостом и шкурой, а рядом лежали кости, подобные ветвям дерева. И мы не могли успокоиться, и ходили вокруг по склонам, и вдыхали запах крови, который словно исходил из наших воспоминаний, а затем ты отделился от нас и встал, окруженный этими кровавыми кусками мяса и костей. И ты сказал нам: "Вы дивитесь, каждый из вас, куда делся зверь - где то подлинное от зверя, каким вы его знаете. Где же его обаяние, его дружелюбие, его изящество, его манера двигаться - все, что так вам нравится. Все вы знаете: то, что лежит здесь, не является верным представлением об этом мертвом звере. Когда мы смотрим на холмы, где ветер волнует травы и колышет кустарник, то видим там тот же дух, что был истиной этого мертвого животного - мы видим быстроту, свежесть и очарование. И когда мы смотрим вверх, на игру облаков - это и есть реальность зверя. И когда мы смотрим по сторонам друг на друга и видим, как мы прекрасны, то снова мы видим зверя, его приятность и правильность…" И так говорил ты, Джохор, еще долго, прежде чем прекратил распространяться о красоте и изяществе. Затем ты наклонился над кучками мяса и костей, взял голыми руками сердце и протянул его нам, и ты сказал, что каждый из нас - это вместилище сердца, печени, почек, кишок, костей, и каждое из этого - целое и знает себя. Сердце знает, что оно сердце, и оно ощущает себя таковым. То же самое с печенью и с каждым другим органом внутри каждого животного, внутри вас. Мы - мешок, вместилище меньших предметов, цельных частей, сущностей, каждое из которых ощущает собственное своеобразие, говорит себе: "Вот оно я!" Но это собрание из сердца, легких, кожи, крови, упакованных так плотно и искусно под кожей, есть целое, есть тварь… И ты, Джохор, вызвал у нас смех, когда мы стояли там тем прекрасным утром, которое я запомнил как цвет, цвет - синий, зеленый и приглушенный красный, желтый - сказав, что печень, быть может, уверена, что она лучший и важнейший орган в теле, и сердце тоже, и кровь, и что, быть может, они даже уверены, что тело целиком состоит из сердца, или печени, или крови… Да, я помню, как мы все смеялись. И так этот урок и закончился. А когда Канопус снова вернулся к нам, ты привез с собой приборы, с помощью которых можно было разглядеть самые маленькие вещи, и долгое время все мы, вплоть до детишек, изучали очень маленькое через эти приборы.
- И что же ты запомнил из этого случая, что запало тебе в душу сильнее всего? Было ли это неприятное зрелище окровавленных органов, сваленных на земле, или твоя жалость к зверю?
- Нет, меня поразило, как ты научил нас видеть обаяние и быстроту зверя повсюду - в движении воды или в рисунках, что раньше вычерчивали стаи птиц, когда они еще кружили, носились и парили по небу.
Тут в сарай быстро проскользнула Алси, открыв дверь по возможности меньше. В своем панцире из шкур она выглядела тяжеловесной и нескладной. Но она улыбнулась нам обоим и приступила к своей работе - заталкивала через отверстия вереск, лишайник и кору в вольеры снежных зверьков. У нее ушло на это много времени, и я вспоминал, какой проворной она была некогда. Закончив, Алси встала перед нами и распахнула свою шубу, и мы увидели под ней маленькую доверчивую мордочку одного из ее домашних зверьков, с яркими голубыми глазками, и она погладила его - так, что стало ясно, насколько девушке необходим этот контакт с живым, преданным существом. Затем она сказала:
- Представители Озера говорят, что в нем осталось совсем мало тварей.
- Не беспокойся, - ответил я, поскольку Джохор молчал. - Больше еды, чем мы съедим, нам не понадобится.
Алси кивнула, ибо уже начала понимать, что происходит. Затем сказала:
- Из множества городов и деревень уже приходят новости, что люди решили объявить голодовку, желая умереть.
Джохор велел:
- Пожалуйста, соберитесь все, у кого еще сохранилась воля, отправьтесь по этим местам и скажите им: "Канопус просит вас оставаться в живых, сколько сможете". Объясните, что это необходимо.
- Это необходимо?
- Да.
- Даже если очень скоро мы умрем?
Алси вздохнула с упреком, ей было тяжело смотреть на Джохора. Но она смотрела, и он почувствовал, как его охватило смущение - я видел, что канопианец заерзал под шкурами, словно придавленный тяжким грузом. Она была такой честной и откровенной, такой сильной, такой прекрасной - и она совершенно не позволила себе впасть во всеобщую апатию и безразличие.
- Существует множество способов умереть, - ответил Джохор спокойно.
Он посмотрел Алси прямо в глаза. Она не отвела взгляд. Это был миг, когда, казалось, захотели раскрыться невидимые двери, захотели впустить правду, новое знание… Я ощущал этот нажим внутри себя. Я смотрел, как девушка смело изучала глаза Джохора. И при этом она все гладила и гладила по голове своего маленького друга, смотревшего на хозяйку с такой доверчивостью.
- Хорошо, - ответила Алси, - я прослежу, чтобы они все получили послание Канопуса.
И Джохор кивнул - его кивок словно говорил: "Отлично, значит, я могу на тебя рассчитывать". Алси снова выскользнула, впустив рев бури снаружи, вместе с роем белых хлопьев, которые не растаяли, а легли пятном на каменный пол у двери.
Я сказал Джохору:
- Легче вынести новость о смерти миллиона человек, нежели думать, что Алси вскоре умрет от голода под грудой зловонных шкур. И я ненавижу это в себе, Джохор. Я никогда не мог принять эту пристрастность в нас.
- Ты жалуешься, что мы не довели ваше создание до конца, - заметил он не без доли юмора.
- Да, представь себе, жалуюсь. Я не могу с этим справиться. Я никогда не был способен смотреть, как кто-то оплакивает близкого и мучается из-за его смерти, и в то же время совершенно не реагирую на какую-нибудь всеобщую болезнь или опасность.
- Ты забываешь, что мы не ожидали для вас таких испытаний.
- Ах, канопианец, вы все-таки ожидаете слишком многого от нас, несчастных созданий, которые просто не могут подняться до необходимого уровня.
- И все-таки, когда только что здесь стояла Алси, когда девушка взялась столь основательно и смело за то, о чем я попросил ее, мне показалось, что как вид вы действительно вполне способны к тому, что требуется.
- Снова - один человек, одна личность должна представлять столь многих!
И когда я произнес это, я почувствовал знакомый нажим, словно что-то глубоко внутри меня сигнализировало о чем-то, что я должен понимать.
Это произошло, как раз когда я позволил себе провалиться в сон. А когда я проснулся, Джохор терпеливо сидел, ожидая, что я продолжу. Я успел лишь отметить: "Вот он я!" и еще подумать: "Но мое "я" не является моим собственным, не может быть таковым, оно должно быть общим и совместным сознанием", когда Джохор попросил:
- Доэг, расскажи мне, что вы все узнали за то долгое время, что изучали материал вашей планеты при помощи новых приборов.
Было очень тихо. Завывание ветра прекратилось. Я представил, как снаружи снег ложится в валы свежей белизны. Как Алси пробивает себе путь через снег, утопая по пояс в сугробах, вместе с теми, кого смогла поднять, и как остальные продираются в близлежащие города и села, гадая, успеют ли они туда, прежде чем вновь начнется пурга и заволочет воздух белым, белым, белым…
- Мы узнали, что все состоит из более мелких объектов. А они, в свою очередь, из еще более мелких… Эти наши органы, сердце или печень, о которых мы совсем и не думали, а просто знали, что они есть и выполняют свои функции, состоят из различнейших частей разнообразнейших форм - ниток, комьев, полосок, слоев, губок. А эти части и куски состоят из клеток всяческих типов. А клетки - каждая из которых обладает собственной деятельной и достаточной жизнью и смертью тоже, ведь эту смерть можно наблюдать, как и нашу, - состоят из скоплений еще меньших живых частиц и молекул, которые тоже состоят из столь многих частиц, и эти частицы тоже…
Мои глаза, перед которыми стояли препарируемые куски плоти, сердца, видевшиеся растворяющимися в бурлении крошечных жизней, снова восприняли Джохора: нагромождение шкур, из которого выглядывало мертвенно-бледное лицо. Но даже тогда это безошибочно был Джохор, сидевший там, наличие, прочность - цельность.
- Джохор, - продолжил я, - я сижу здесь, ощущая собственную цельность, вес материи, плотность, в той форме, в которой знаю каждый изгиб и каждый участок, а мой разум говорит мне, что это ничто - ибо я знаю это из того, что мы видели через ваши приборы.
- Что же было, когда вы дошли до самых мельчайших объектов, которые только можно разглядеть?
- Существует ядро - чего бы то ни было. Но и оно разлагается снова и снова. А вокруг него нечто вроде танца - пульсаций? Но пространства между этим ядром и колебаниями столь огромны, столь огромны… что я понимаю: ощущаемая мною цельность - ничто. Я - форма дымки, пятно окрашенного света, как мы видим - или видели, ведь теперь мы видим только снег, заполняющий пространство солнечного света - лучи света с плавающими в них пылинками. Я, при более детальном рассмотрении, нежели мне могут позволить мои собственные глаза, отнюдь не плотен и целен… Но, Джохор, пускай я и понимаю, к чему ты меня подводил, чтобы я выразил тебе, что эта тяжесть… Ведь я так тяжел, так тяжел, так толст и так тяжел, что едва могу вынести это, - что эта тяжесть суть совершенное ничто… Форма света, в которой в одних местах частицы всего лишь расположены немного плотнее, нежели в других… Но то, что осознает мой разум, совершенно бесполезно для моей неуклюжести, Джохор. Что ты видишь от меня, твоими глазами, принадлежащими другой планете, по-иному отягощенной звезде, - я могу представить, ведь я видел, как клетки и молекулы исчезают в своего рода танце, но…
- В танце, который ты видоизменяешь согласно тому, что наблюдаешь. Или согласно тому, что думаешь о нем, - заметил он.
Вокруг нас сгустилась тишина, тишина-слушание. Но ощущение неудобства и нетерпение вынудили меня нарушить ее:
- И все-таки это ничто, этот вес и гнет материи, что столь мучительно лежит на всех нас, и есть то, с чем ты имеешь дело, Джохор, ибо ты сидишь здесь, ты сидишь в этом промороженном месте, и ты говоришь: "Не умирайте пока, заставьте себя жить", - и ты ведь хочешь, чтобы эти тела жили, эта плоть, что исчезает, когда ты смотришь на нее по-другому, переходит в подобие пылинок в лучах солнца.
Да, потом я заснул, отключился, отошел и вновь вернулся со словами:
- Я часто задумывался, глядя на мельчайшие колебания и пульсации, из которых мы состоим, где же тогда наши мысли, Джохор? Где то, что мы чувствуем? Ибо невозможно, чтобы это не было материей, такой же, как мы. Во вселенной все суть стадии материи, начиная от огромного и вплоть до крошечного, так что мы заканчиваемся на том, что все то, из чего мы состоим - кристаллическая решетка, сетка, ячейка, дымка, где частицы и движения столь малы, что мы даже не можем их наблюдать, - все сцеплено в строгую и точную систему, которая, тем не менее, не существует для глаз нашей обычной жизни - и в этой системе мельчайшего и крошечного где же тогда субстанция мысли?
Я вижу себя, Джохор… Я ощущаю себя… Внутри этой массы жидкостей, тканей, костей и воздуха, которая так тяжела, так тяжела, но которая, тем не менее, есть ничто, которая едва ли существует - когда я испытываю гнев, несется ли он по промежуткам ячеек и системы, которая, как я знаю, должна быть мною? Или когда я испытываю боль, или любовь… или… Я произношу эти слова, и каждый знает, что я подразумеваю под гневом, желанием, утратой и всем остальным - но есть ли у вас на Канопусе приборы, чтобы разглядеть их? Видишь ли ты их, Джохор, своими отличными от наших глазами? Видишь ли ты меня, сидящего здесь, это несчастное животное по имени Доэг, как пятно окрашенного света, меняющее свой цвет, когда по мне проносится ярость или страх? Откуда проносится, Джохор? Субстанция нашей плоти, материя, из которой мы состоим, разлагается на огромные пространства, ограниченные движениями танца. Но мы пока еще не положили страх или одиночество под приборы.
Я снова провалился в сон - в сон столь яркий, приятный и детальный, что он представлялся мне таким же реальным миром, как и любой, что я знал в бодрствующей жизни, на нашей планете или какой другой. Ландшафт, по которому я передвигался, чем-то напоминал нашу планету, но все же был отличным; события, люди, ощущения - все было мне известно, но не в повседневной жизни. И я видел этот сон и прежде и узнал его - или, скорее, его обстановку. Лишь только я оказался в этом сне, как уже говорил себе: "Да, я знаю это место, потому что знаю его аромат". Я проснулся через какое-то время, долгое или короткое, и атмосфера сна была столь сильна, что никак меня не оставляла, и она мерцала над подернутыми инеем серыми и коричневыми внутренностями сарая притягательными цветами, которые для нас теперь были лишь достоянием памяти, поскольку исчезли из нашего мира. И затем сон померк, и я сказал:
- Мне снился сон.
- Да, я знаю. Ты улыбался и смеялся, а я наблюдал за тобой.
- Джохор, я мог бы рассказать тебе сюжет моего сна, поскольку он был упорядоченным, с началом, развитием и концом, в точности как легенды Доэга, сказителя, и я мог бы описать тебе происшествия, приключения и людей в нем (некоторых из них я знаю, а некоторых - нет), но я не смогу описать тебе атмосферу сна, хоть она столь сильна и столь характерна для этого сна, для этой серии снов, что я никогда бы не спутал ее с другой. Я узнаю ее с первого же мига, как оказываюсь в этом исключительном пейзаже сна или даже когда приближаюсь к ней из другого сна, я узнаю ее обстановку, ощущения и впечатления. Я не смог бы описать тебе или кому-то другому, что это за атмосфера. Для этого не существует слов. И тем не менее, сферы чувств и мыслей схожи со сферами снов. Ведь у чувства есть запах и вкус, его ощущение, которое не описать словами, но можно сказать каждому "любовь", "желание" или "зависть" - и он точно поймет, что ты имеешь в виду. И чувства в тебе, наподобие "любви", будут обладать теми же самыми качествами и будут теми же самыми для каждого, так что слово "любовь" - это средство общения, мы знаем, что подразумевается под ним. А когда мысль, которая по существу бесцветна и безвкусна, окрашивается горем или мстительностью, у нее появляется вкус, своя собственная жизнь, поэтому, когда ты переживаешь эту отягощенную несчастьем или переполненную радостью мысль, сначала появляется эмоция, а потом уже слово, и я говорю тебе или Алси: "Я обдумываю мысль, у которой качество радости", и ты и любой другой разделяете мое переживание. А этот запах или вкус есть субстанция, материя, вещество, поскольку все есть, все должно быть; поскольку если бесконечно малый танец, на который распадается ядро - и не то, что является сердцевиной атома, - есть вещество, тогда таковыми должны быть и страсть, и надобность, и наслаждение. Способен ли ты, Джохор, увидеть, где биения атома распадаются в формы движения, о которых ты можешь сказать: "Это - зависть, это - любовь"?
Как вещество или субстанция любви видоизменяет этот крохотный танец? Как соотносится с ним? Ведь именно физическая субстанция наших тел, наших сердец порождает любовь или ненависть, страх или надежду, - разве не так? - и она не может быть отделена от них. Порыв, что есть любовь, должен исходить откуда-то из тех ужасных пространств между уплотнением атома и его электронами, которые распадаются, как и все остальное, на все меньшее и меньшее и становятся флюидом или движением - или же дверью во что-то еще?
Я могу задать тебе этот вопрос, зная, что, говоря "любовь", говоря "страх", я разделяю это чувство с тобой - и затем я возвращаюсь в область сна, где провожу треть своей жизни, которая просто переполнена чувствами, но также и восприятиями и ощущениями, которые не имеют ничего общего с чувствами, а, скорее, должны описываться или предполагаться как цвета, покрывающие предмет или место, - я могу сказать: "Джохор, мне снился сон", вернувшись в этот здешний мир, и мои сны будут ярче, нежели мое бодрствование, и атмосфера, в которой я совершал свои путешествия во сне, будет той, что я знал всю свою жизнь, с самого детства, но я не могу подобрать ни одного слова, которое отразило бы для тебя или кого-то еще это ощущение, вкус, цвет или восприятие. Это полнейшее одиночество, Джохор… И все-таки мне интересно, когда ты говоришь: "Я наблюдал, как ты спишь - как ты смотрел сон", - можешь ли ты, с твоими глазами, что сотворены на планете звезды, обремененной иначе, нежели наша, можешь ли ты сказать, когда наблюдаешь: "Доэг передвигается по тому пейзажу сна, тому месту, встречается с теми-то и теми-то людьми - Доэг разделяет субстанцию того места - я знаю, что это так, потому что вижу субстанцию того другого места, или времени, или биения, перемещающуюся по пространствам субатомных частиц или движений"… И если это так, Джохор, тогда это немного смягчает одиночество знания - когда я даже своим ближайшим друзьям не могу сказать ничего такого, что бы донесло до них аромат сна.