- Но ведь не поздно всё исправить? – напрягся я.
- Эх, чудак ты Эдик. Ты же знаешь свою бывшую жену, - махнула рукой Лиза.
Сумасшедший мир. Неужели я, какой бы не был, мог так поступить. Бросить сына взамен на собственное благополучие?
- Ладно, не мучайся, - взяла меня за руку Лиза, - кто мы такие, чтобы тебя осуждать. Ты сам себе судья.
Уже не Лена принесла "Мураками". Фарфоровый чайничек и две чашки бирюзового цвета. Коричневые пятнышки на неровной поверхности создавали эффект старинности посуды.
- Можно поухаживать? - Лиза взяла чайничек и налила мне в чашку прозрачную, желтоватого оттенка, жидкость.
Я обнял чашку ладонью. Тёплая. Вдохнул запах. Ароматное.
- А где Лена?
- Лена ушла, - пригубила женщина содержимое своей чашки.
Я достал из кармана деньги, протянул двести долларов.
- Отдай ей, пусть Ренату что купит.
- Да она не возьмёт, сам знаешь. Чувствуешь запах? Здесь айва.
- Да, я заметил. Ну, отдай, словно от себя. Словно премия, что ли.
- Она не поймёт, конечно, дура ведь, да?
Я поморщился.
- Ладно, попробую, - она взяла деньги.
- Вкусный грог, здесь белое сливовое вино, немного корицы, айва, и что-то ещё… трудно понять.
- Почти угадал, - невесело улыбнулась женщина. – Знаешь, это Ленка предложила так назвать грог.
- Она любительница Мураками? – Так и хотелось спросить, "а кто это?".
- Она любительница тебя, дурак. А ты - любитель Мураками.
Я хотел, было ответить, что никогда его не читал, но осёкся.
- Ей ведь не нравится, что я пью.
- Не нравиться, но ведь твоя грусть всегда с тобой?
Что творится!?
- Ты о моей татуировке? О ней весь город знает?
Какая я важная пися в этой жизни. Алкоголик с ненормальной женой и падчерицей по имени родного сына, массовик-затейник.
- Я о твоей жизни. А что за татуировка?
Я не ответил.
- Том, который у тебя на коленях, я уже прочитала.
- Когда успела? Букинист по имени Сергей сказал, что книгу пустили в продажу три дня назад.
- А может, я знаю автора, и он давал почитать мне рукопись? – подмигнула Лиза отпивая из чашки.
- Если ты меня хочешь удивить, то бесполезно. Я тебе верю.
- Ладно, вру. Сегодня ночью дочитала. Знаешь, там главный герой в определённый момент своей жизни спускается в колодец, на самое его дно, и сидит, желая разобраться в своих проблемах. Так вот, - охватила она пальцами чашку, - эта ёмкость похожа на колодец.
- Не знаю, не знаю, - скептически скривился я, - для колодца она слишком мелка. Ну, или узка.
- Что ты имеешь в виду? - улыбнулась Лиза.
- Смотри, - наклонился я к ней, - если для твоего героя глубина чашки - действительно колодец, то ширина этого колодца огромна, - крутил я в руке чашку, - и сидящий в нём не видит границ. Колодец для него - целый мир. Если же диаметр такого колодца соответствует величине твоего героя, то твоя чашка для него слишком мелка, чтобы называться колодцем. Тогда это не колодец, а всего лишь рытвина, оступившись в которую можно легко растянуть себе связки или, ещё хуже, сломать себе ногу, а то и голову. Так всё-таки - это целый мир или рытвина? - поставил я чашку на красную скатерть.
- Мне больше нравится целый мир, - ответила Лиза.
- Да, - задумался я, - а лучше, вся вселенная. - Точно, вселенная, которую кто-то пьёт, как этот грог. Она принимает любую Форму, часть её попадает в желудок, затем разносится в клетки головного мозга и пьянит.
- А кто-то сидит на самом дне вселенной и не знает, когда придёт его время раствориться в чьей-то голове.
- Лиза, - я посмотрел в её карие глаза, они не отталкивали, так, как раньше, - скажи, что мне дальше делать.
- С чем?
- С жизнью. – Я смотрел в её глаза и пытался уловить в них лукавство. Я ждал, что сейчас всё прекратится, и она расскажет мне про Ангела, про Каина, про все, что со мной произошло.
Она молчала.
- Ты ничего мне не скажешь?
- Скажу.
- Ну же!
- Может быть, тот, кто пьёт грог, и тот, кто сидит на дне колодца – одно и тоже лицо?
БА-БАХ!
Сколько же вселенных взрывается за одну человеческую жизнь?! В какую вышвырнет меня сейчас? Как же я зол!
- Пожалуй, я пойду. – Встав из-за стола, я достал из кармана несколько мятых купюр и положил возле Лизы. Направившись к выходу, я оглядывал кафе в поисках Лены. Как я хотел сейчас встретиться с ней взглядом! Просто встретиться и ничего больше. Казалось, в её глазах я найду ответ, который мне необходим. В то же время я знал, что мои поиски бесплодны, потому что Лена давно покинула заведение.
Когда я вышел из кафе и направился к дому, я вдруг вспомнил о гроге, о колодце, о том, что забыл книжку на столе. Хотел, было за ней вернуться. Остановился на дороге в раздумьях. Обернулся. Над крышей кафе, в сумерках вечера, я увидел то, что не бросалось в глаза при дневном свете – неоновая вывеска с названием "У Лилит". Так вот оно что!
***
Умерший Авель полусидел, полулежал у ограды. Лицо его выглядело странно и несколько комично. Чуть приоткрыт рот. Кончик языка лежит на нижних зубах. Широко раскрыты глаза. Взгляд устремлён влево вверх.
Любая комичность мимолётна. Она и существует лишь потому, что ограничена коротким промежутком времени. Не проходящая комичность, превращается в ужасающее.
Каин застыл, глядя на развернувшееся перед его глазами зрелище. В его голове вновь и вновь прокручивалась картина, как Авель оступается и падает назад. Он жив – проходит мгновение – он мёртв. Ничего нет кошмарнее чужой смерти. Чужую смерть можно видеть, свою нет. Своя смерть может лишь пугать. Потом она приходит незаметно и, не успевая предстать перед взором, поглощает целиком, растворяя в небытие. Чужая тихонько прибирает к рукам кого-то, но весь свой ужас из холодной черной пасти, вываливает на тебя
Каин смотрел, а Овцы и Бараны, уже бежали толпой, разнося своим блеянием весть: "Каин убил Авеля". Каин не мог стоять на месте, страх видения чужой смерти, казалось, разорвал бы его, останься он как вкопанный. Он с криком развернулся и побежал. Бежал, чувствуя – чем дальше расстояние, тем быстрее передвигаются его ноги. Тем глубже дышится, тем свободнее становится. Казалось, ещё мгновение и он побежит по воздуху, не касаясь земли. Оторвётся от неё и с треском разорвёт облака. Кровь стучала в висках.
И тут он оступился, действительно, на мгновение ноги его оторвались от земли, и он кубарем покатился вниз, с поросшего зелёной травой пригорка.
Он лежал и вдыхал запах сочной травы.
- Каин! – раздалось громом отовсюду.
Каин? Судорожно соображал человек. Я Каин. Я.
- Что? Господин?
- Где твой брат, Авель?! – лилось громом с небес.
В голове гудело. Заложило уши.
- Авель? Откуда же я знаю, где теперь Авель? Там, где я видел раньше, его уже нет. Авель был, то, что стало после – уже не Авель. То страшное тело с вычурной кривляющейся гримасой на лице - не Авель! Не знаю, где Авель. Знаю, где его тело. Знаю, где его Овцы и Бараны. Где Авель – не знаю. – Спеша, твердил Каин.
- Каин, где брат твой, Авель?! – пытало ЧТО-ТО, каждый слог отчеканивался ударом сердца.
- Не пастырь я своему брату! – закричал Каин. – Не пастырь! А он, не овца! Не овца! - повторял человек, словно был собственным эхом.
- Ты убил брата своего! – мучило небо.
- Ты убил брата своего, - прошептал Каин, теперь словно небесное эхо. – Ты убил брата своего – тело человека тряслось мелкой дрожью.
- Я? Убил?
- Да, так сказали Овцы и Бараны! – продолжало беспощадное небо.
- Овцы и Бараны? – оглядывался по сторонам Каин, не зная сам, что ищет.
- Хм, - усмехнулось небо, - а ты что мне скажешь?
- Я? – растерялся человек, смерть брата он никогда не представлял такой, какой её увидел, - Я убил своего брата? А как это?
- Теперь не важно, - громогласно заявило небо, - кровь брата твоего, не приняла земля, которую ты возделывал. Теперь у тебя нет земли.
- Но я не... - растерянно лепетал человек.
- А кто хотел, - перебило небо. – Ты не хотел, земля не хочет, я не собирался. Но! Овцы-то и Бараны сказали!
- Что же Овцы, Господин мой!? - Каин поднялся на колени и заплакал. – Что же мне делать?
- Ты думаешь только о себе, - возмутилось небо. – Овцы предназначались мне в жертву. Кто теперь будет их пасти для меня? Кто будет ножом для жертвоприношений вспарывать им горло? Ты?
Каин молчал.
- В общем, пошёл прочь с земли моей.
- Куда же, господин? – взмолился Каин.
- А мне какое дело. Устал я от вас, от людей. Давай – ветер порывом ударил в спину Каина. – Пошёл прочь.
Каин встал, и, склоняя голову, направился к горизонту. Он шёл и думал, что не попрощался с матерью и отцом. Так тому и быть, решил человек, боясь навлечь гнев господина на своих родителей. Никогда они более не свидятся.
Человек не знал, что для него хуже сейчас: гнев господина, смерть, или одиночество. Ведь теперь у него никого нет, да и он, вряд ли для кого теперь существует. Что теперь? Что дальше?
***
Я направился домой. В поезде метро, у противоположной от меня двери вагона, стояла девушка, и печально смотрела в черноту подземки. Где, извиваясь и обгоняя, друг друга, проносились в темноте толстые канаты электрических проводов. По которым, если верить физикам, с не меньшей прытью, мчались электроны, источая энергию, в свою очередь, движущую наш поезд. Девушка грустила. Тонкие пальцы, чернила, отчего-то, на безымянном. В спешке, небрежно сделанный маникюр. Тушь комочками на длинных ресницах. Может быть, она тоже проживает чужую жизнь? Я чуть было не встал с места, не подошёл к ней спросить её имя. Но, к счастью, а может, и совсем некстати, девушка вышла на остановке, так и не посмотрев в мою сторону.
В метро жизнь как бы останавливается. Снаружи, все проносятся мимо, не замечая друг друга, а здесь замирают и начинают неспешно вглядываться по сторонам на себе подобных. Иногда мне кажется, что только в вагоне подземки можно почувствовать себя среди людей.
Перед подъездом своего дома я вновь получил удар снежком в спину. Интересно, что думают родители о своих детях, бросающих в прохожих снежки. Что они им говорят? Какие сказки читают на ночь?
Ключ мне не понадобился. Дверь была открыта. Войдя в прихожую, я услышал голоса. Смысл речи был неразличим. Но вот голоса. Один – моей жены. Другой – тоже очень знакомый голос, но его владельца в настоящей реальности я не встречал. Снимая с себя верхнюю одежду, я готовился к очередным сюрпризам. С обуви натекло много талой воды. Пройдя в ванную, я взял швабру и, вернувшись, долго растирал маленькую, грязноватую лужицу, пытаясь прислушаться к разговору.
- Вот он, пришёл, - гневно говорила Евгения.
Собеседница, а это была собеседница, произнесла в ответ что-то неразличимое, видимо подначивая бурю.
Плохо дело, подумал я. Молча отнёс швабру на место, отжал в ведро, вылил содержимое в унитаз. Ополоснул. Стоя перед зеркалом, тщательно, раза три намылил руки. Не потому, что боялся микробов, а для того, что бы подумать, как вести себя дальше.
- Щенок, - тихо шептал я в тёмную глубину себя.
- Да здесь я, здесь, - лениво ответил он. - И даже понимаю, чего хочешь. Ты, главное, не бойся. Ты всех здесь знаешь, - потом задумался. - Хотя, я бы сказал, внешне знаешь. Но, вполне может быть, те черты, которые ты не замечал там, в прошлом, здесь, в настоящем более яркие. В общем, расслабься. Не в первый и не в последний раз удивляешься.
Полотенце для рук было влажным. Подойдя к двери, я прислушался вновь. Женщины говорили вполголоса.
- И что же мне делать? - спрашивала Женя. - Как поступить дальше?
- Ну, дорогая, мы уже об этом говорили. Только смерть, - и выдержав театральную паузу, - избавит тебя от дальнейшего грехопадения. Смерть, - вновь пауза, - спасительна по своей сути, - отвечал голос.
Смерть? Пронеслось у меня в голове. Меня хотят убить. Интересный поворот. За что?
- Да кому ты нужен! - рявкнул щенок, - Давай послушаем более внимательно.
- Ты хочешь сказать, - опять заговорила Женя, - я стану чистой, потому что не смогу больше грешить? Мне нужно умереть, и тогда всё станет на свои места, боль пройдёт, всё станет по-новому?
Что за идиотизм?!
- Да нет, - мягко убеждал голос, - ты не понимаешь. Пройдёт абсолютно всё. То, что будет дальше, не имеет названия. Не является ни новым, ни старым. Не станет греха. Жизнь, такая, как она есть - это грех. Борясь с грехом, ты становишься праведной в момент смерти. Главное - не ждать её, смерти, безропотно. Господь требует от нас жертвы во имя его. Жертвы, которая принесёт очищение.
- Но зачем мне быть чистой и безгрешной? Ведь ты сказала, что ничего дальше, за пределами смерти не существует.
- Тебе не нужно дальше. Тебе нужно лишь мгновение смерти. Мы все живём лишь ради такого мгновения. Мы возвращаем себя Господу и растворяемся в нём. Главное, чтобы мы сами выбрали путь очищения. А он один. Когда Авель жертвовал господу ягнят, он тем самым готовил себя к самой великой жертве - к собственному закланию. Он готовился сам лечь на алтарь, - убеждал второй голос, - и если бы не Каин…
- А разве самоубийство не грех? - робко спрашивала Женя.
- Грех - самоубийство от отчаяния. Принести же себя в жертву - значит заслужить жизнь в Боге, - проповедовал голос.
Ну, хватит! Я с силой толкнул дверь в гостиную комнату.
Ещё за мгновение, как двери отворились, у меня не было сомнений, кому принадлежит второй вокал.
- Наташа! - прикрикнул я на женщину, - Что ты тут делаешь?!
Испугавшись моего появления, женщины вздрогнули и одновременно посмотрели в мою сторону. Наталья быстро взяла себя в руки:
- Во-первых, я не Наташа, как вы меня обозначили, а Наталья Николаевна. По крайней мере, для вас. Откуда вы меня вообще знаете? А во-вторых…
Я охватил картину целиком. Женя сидела на диване, поджав ноги. Наташа сидела в кресле напротив.
Теперь я понял, разглядывая двух женщин, как они были непохожи! И только моё воображение породило их сходство. Схожесть былого и схожесть настоящего. Так бывает, когда что-то внутри гнетёт и не даёт покоя. Когда кто-то занозой сидит в душе. Тогда, вдруг, встречается в жизни человек, привносящий ощущение давнего с ним знакомства. И всё в нём кажется знакомым: тембр и интонация голоса, черты лица, запах, походка - всё. Вспоминаешь всё время, кого же он так напоминает из твоей жизни? Оказывается - переживания, постоянно царапающие твоё сердце чувством горькой вины.
Так было и с моими женщинами.
Между ними сейчас стоял журнальный столик, на котором, словно рекламные проспекты, были разбросаны брошюры. Краем глаза я прочёл несколько названий: "Жизнь во грехе", "Авель - дорога истины", "Выбери свой путь"... Брошюры были в мягком глянцевом переплёте с яркими белыми звёздными точками на чёрном фоне. Я машинально пересчитал их, насчитав семь штук.
- Можно поинтересоваться, - подошёл я к столу и протянул руку к одной из книжиц, так и не попытавшись узнать, что же, по мнению Натальи Николаевны, было во-вторых.
- Не тронь! - закричала она и схватила меня за запястье.
Освобождаясь из её довольно болезненной и крепкой хватки, на предплечье женщины я заметил рубцы.
- Жень, - обратился я к супруге, не обращая внимания на Наталью Николаевну, и в то же время опасаясь, что наигранность моего поведения будет заметна. - Кто это?
Та в ответ лишь пожала плечами и вопросительно посмотрела на Наташу.
- Он грязен! - закричала Наталья, словно оправдываясь, - Он никчёмный мужчина! - вопила она, выдавливая фразу, словно самое скверное ругательство. - От таких одни несчастья!
Женя многозначительно перевела на меня взгляд, словно отвечая: Вот видишь, ничего не могу для тебя сделать .
Мне оставалось лишь глубоко вздохнуть.
- А твой Авель, - снова обратился я к проповеднице, но уже без попытки действия, - он разве не мужского рода?
- Не сметь! - закричала она. - Не трогать своим грязным языком святого имени!
- А Ева, - продолжал я, испытывая подобие удовольствия от роли главного раздражителя, - разве она не из ребра мужчины?
- Есть женщины по образу и подобию Господа, а не от костей Адамовых!
- Есть, - согласился я, - вы, наверное, себя считаете такой? Вы тоже по образу и подобию? Но причём тогда Авель?
- Мужлан! - закричала она. - Авель перерос свою мать. Авель был избранным.
Меня раздражала такая дискуссия. Большей нелепости я не слышал.
- Вы из какой секты, простите? Что-то вроде убей себя и оставь нам квартиру, уроды? - как можно мягче сказал я.
- Я дальше не собираюсь разговаривать, - зашипела Наталья Николаевна. И, одёрнув рукава чёрной кофты, чтобы те, как мне показалось, прикрыли шрамы, попыталась собрать со стола принесённую макулатуру.
- Нет уж, позвольте, - остановил я её, - а если моей супруге захочется почитать, умереть и оставить вам недвижимость?
Женя быстро закивала, соглашаясь с моими словами. Конечно же, её молчаливое согласие ничего не исправило. Наталья молча собрала книги.
- Не провожай меня, - бросила она Женьке по пути в прихожую. Быстро одевшись, Наташа громко хлопнула дверью. Мы остались с супругой одни.
- А где Рената? – спросил я, носом ощутив запах застоявшейся тишины.
- Рената? – растерянно спросила она. – Не помню, вроде у мамы.
Возмутительно! Мать не знает где её дочь!
- Вроде? – переспросил я. – Что значит "вроде"?
- А то и значит. Она отпрашивалась. Вчера, или позавчера, - Женя рассеяно потирала угол глаза.
- Что значит вчера? Что значит позавчера? – распалялся я. – Она же твоя дочь.
Женя пожала плечами:
- Она ведь, взрослая девочка.
- Взрослая?! Девять лет, - я неприкрыто орал, - ты считаешь, она может самостоятельно отлучаться из дома на две ночи?!
- Чего это, вдруг, она тебя заинтересовала? Ты никогда так себя не вёл. Ты всё время отправлял её к отцу. Зачем сейчас проявляешь беспокойство? Не смей трогать мою девочку своими грязными руками! Я знаю, что такой урод как ты, способен на самое мерзкое!
Её взгляд показался мне слишком напряжённым. Я ужаснулся её намёкам. Не хватало чтобы меня обвиняли во всех отвратительных ужасах, придуманных вырождающимися мозгами подонков. Неужели такое может прийти ей в голову?! Не в состоянии отделаться от мысли, что меня видят такой сволочью, я стал, словно оправдываться.
- Ну, она ведь всё-таки ребёнок… Я волнуюсь…
- А может, - лицо Евгении скривилось в брезгливой ухмылке, - ты просто педофил?