- Ты, конечно, считаешь, что им слаще, когда ты живёшь рядом с постоянно извиняющейся улыбкой на лице? Ты делаешь им плохо и говоришь, что не хотел? Делаешь больно и, лицемеря, извиняешься, мол, так вышло и больше никогда не повторится. Но, всё равно, повторяешься от раза к разу. Вся жизнь твоя, череда сплошных повторений. Ещё извинений и нытья. Ты живёшь и просишь прощения у всех за то, как живёшь, а в конечном итоге, за то, что вообще живёшь. – Каин замолчал. Он стоял, глядя на меня, и тяжело дышал, словно только что поднялся по лестнице этаж так на десятый.
- Н-да, - заключил я, - наверное, ты прав. Да, ты точно, прав. А теперь, пожалуйста, иди. Иди, мне, правда, нужно работать и подумать над тем, что ты мне сейчас сказал.
- Ладно, пойду, - Каин протянул мне руку. Он впервые протянул мне руку за всё время нашего знакомства. Ладонь была сухой, а рукопожатие жёстким.
Он вышел через дверь, идя навстречу моим пожеланиям не появляться из ниоткуда и не исчезать в никуда.
Я отвернулся к чистому холсту, стоявшему передо мной, и, глядя на него, думал о словах, сказанных Каином. Прошло минут пять. Я чувствовал, как мышцы мои затекают в однообразной позе, но шевелиться совсем не хотелось. Казалось, двигаясь, я потеряю воспоминания и чего-то не пойму. А истина была близко. Я не слышал, ни как скрипнула дверь, ни шагов за спиной. Вдруг меня кто-то похлопал по плечу. Я решил, что вернулся Каин.
- Да, я в прошлый раз хотел тебя спросить, - заговорил я, не поворачиваясь, - а сейчас вот, чувствую, что это просто необходимо. Скажи, Каин, а как ты объяснишь убийство собственного брата?
- Ну, ты, мля, допился, - услышал я голос Михалкина, и обернувшись, увидел профиль комдива. - Я бы тебе, конечно, скорую вызвал, - слегка хлопал он меня своей широкой ладонью по щеке. – Но, только, мля, после того, как ты превратишь эту холстину, - кивнул он в сторону щита, подняв брови, - в произведение рекламного искусства. Массового, очень, мля, массового, Эдик, потребления. – Видно было, он волновался не на шутку. Поэтому, чтобы добавить весомость своим словам, он свернул кулак перед моим носом.
Я еле сдерживался, что бы не рассмеяться. А, ведь, действительно, всё очень похоже на психоз. Ну, надо же ему было так неслышно войти. Теперь, вот, будет переживать.
- Простите, Натан Сергеевич. Это так. Шутка такая, – мялся я.
- Шутка? – он подозрительно сощурился. – Хорошо, если так. Хорошо, если шутка. – он больно схватил мою щёку средним и указательным пальцем и ощутимо потрепал. – Я тебе, гад, деньги не за шутки плачу, а за работу. Понял?! - ощетинил он усы.
- Понял, Натан Сергеевич, - скривился я от боли.
- Значит так, - он швырнул на стол с красками листы, которые держал всё это время в левой руке, - вот тебе то, о чём рисовать. Нарезку роликов смотреть не будешь. Некогда мне. Фамилии все известные. Так что, - он посмотрел на свой хронометр Paul Picot, - к концу следующих суток, всё должно быть готово. Если нет, - он снова скрутил кулак и потряс его перед моим носом, - заплатишь мне такую неустойку, что мало не покажется.
- Хорошо, хорошо, - заверил я, потирая истерзанную щёку.
- Тогда, arbiten? – прокартавил он и хлопнул дверью.
Всё бы хорошо, думалось мне, но, рисовать то я не умею. Или, как там, писать не умею. Рисуют ведь школьники на стенах туалетов. Художники пишут.
Чёрт! Чёрт! Чёрт! Ладно, надо что-то делать, там посмотрим.
Я взял отпечатанные листы. Фильм был наш. Как всё наше, заканчивался неопределённостью. Вечная тема. В пример субдебильному Голливуду, грани чёрного и белого стёрты - одно переходит в другое. Нет черты, разделяющей плохих и хороших парней. И те, и другие, сеют умное, доброе, вечное. И те, и другие разрушают и плюются дерьмом. Фильм не для слёз умиления. Фильм для чувственной тишины внутри себя. Не тупо. Но заблудившийся художник должен творить.
Я вспомнил "Двенадцать стульев" и Остапа с его "мальчиком". Ну что ж, у меня есть чуть больше суток. Нужно себя попробовать в чём-то новом. Разве кому-то иногда не мечталось развести краски и, стоя перед мольбертом, мазками творить новый мир.
Художник… Художник, словно археолог, аккуратным движением кисти снимает древний песок с души своей. И делает видимым даже ему самому ранее недоступное собственное восприятие мира. Переносит его на холст.
Вначале работают лопатой. Я взялся за валик, обмакнул его в белую краску и стал неспешно закрашивать холстину. Завершив работу, отнявшую больше часа, я убедился, что холст покрыт равномерно, без бликов и потёков. Для этого рассмотрел его с разных сторон, под разным углом. Надо же, ведь умею – удивлялся я.
Удовлетворённый, я решил продолжить работу. Я хотел изобразить героя в центре. Феноменальный ход, не правда ли? На фоне - чёрное и белое, входящее друг в друга длинными острыми шипами. Медленно растворяются они в противоположном цвете. Именно медленно. Актёра заглавной роли тоже хотелось бы изобразить узнаваемым. Тени. Очень важно правильно изобразить тени. В общем, в голове картина сформировалась. Оставалось развести руками и, как английский джентльмен из бородатого анекдота, задать коронную фразу: "Но как?". Как перенести всё из головы на полотно?!
Хотелось курить, но в мастерской лучше этого не делать. При мысли о дымящейся сигарете я вспомнил сюжет, виденный когда-то в маленьком городе, куда я был командированным, не помню зачем. Я ехал в автобусе по одной из главных улиц небольшого города. Встречная, трёхполоска отделена газоном. На газоне, фырча выхлопной трубой, стоит "Волга". Дверца водителя и багажник открыты. Сам водитель, взлохмаченный, в расстегнутой до пупа рубашке, с дымящей беломориной во рту стоит у бензобака, небрежно, через воронку, плеская бензин из канистры. Губы его шевелятся, видимо, от неудовольствия. Выпади тлеющая табачина, двести к одному – упала бы в воронку или горлышко канистры. Видя такое, я в панике пригнулся, ожидая неминуемого ба-бах. Однако автобус безболезненно миновал чудо-автомобилиста. Я подбежал к заднему стеклу и наблюдал, что же дальше. Да, ничего. Фаталист-водитель закрутил крышку бензобака, бросил канистру в багажник, выплюнул сигарету, уже сидя за рулём, в открытое окно, и рванул с места, оставив глубокие следы на газоне.
Я подошёл к ящику с вещами, достал пачку сигарет и закурил. Сидя возле банки с растворителем, всё же, решил пепел стряхивать прямо на пол.
И вдруг я понял, что воспоминания, только что имевшие место в моей голове, были вовсе не моими! Чёрте что за город! Чёрте что за командировка! Я не мог этого видеть! Но! Ведь видел же! Может быть, всё это - воспоминания нынешнего моего бытия?! Нынешней жизни!
.Значит, у меня теперь в два раза больше воспоминаний!!! А, если есть воспоминания, должны быть и навыки! Если я художник, твою мать – значит, могу теперь творить! Ну, не даром же я, со знанием дела, подготовил холст. Я ведь ни сколько не сомневался в необходимости производимых действий. Хотя, раньше и представить себе не мог подобного. Я поднялся со стула. Бросил окурок на пол. Затушил. Взял кисти из банки с растворителем. Тщательно вытер их ветошью. Подержал в руке каждую. Оставшуюся часть времени я провёл, словно в трансе, с удовольствием наблюдая, как из-под моей руки рождалось полотно. Конечно не "Последний день Помпеи", но тем не менее. Меня не удивляло, меня завораживало моё умение. Творец-алкоголик.
Чёрт, чёрт, чёрт!!!
Я сидел в кресле с сигаретой в зубах, к счастью, не успев её прикурить.
- Ну, мля… Молодец! Эдя, я в тебе не сомневался! – разбудил меня радостный крик Михалкина.
Я повернул голову и посмотрел на него снизу вверх.
- От, стервец, а! – Закричал Натан. - Ты зачем куришь-то в мастерской?! Убью, гада! – потянул он за сигарету и бросил её на пол.
Не услышав в его словах угрозы, я даже не стал оправдываться. А лишь щёлкнул от удовольствия языком, посмотрев на новую афишу.
- Ладно, давай, - заговорил Натан, - иди домой. – Будет заказ - позвоню. Там у Иваныча в Колизее премьера. Он про тебя спрашивал. Ты ж у нас - золотые руки, творческая голова, - он потрепал меня по волосам. – Так что, ты больно то уж в штопор не уходи. Тебе семью кормить. Да, и доктор то, наверняка, за супругу немало берёт.
- Доктор? – удивился я.
Он словно не услышал:
- Как там она, спит нормально?
- Да, вроде…
- Ну и ладно, - перебил он грозившую возникнуть тишину растерянности. – Вот тебе денег, - Натан достал из кармана и отмусолил четыре сотенных зелёных бумажки
Не хило, подумал я. Тем временем подумал и он, достав ещё одну.
- Это дочери передай.
- Дочери?
- Ну, Ренатке, дочке моей.
Немая сцена.
Тут я почувствовал, как устал. От работы, от постоянных открытий, от массы вопросов.
- Ладно, - махнул я рукой и направился к шкафчику. Переодеваясь, я снова долго рассматривал татуировку. Выйдя из кинотеатра, и вдохнув свежего воздуха, я почувствовал головокружение и ощутил во рту запах краски. Дыхание – как у дракона.
Зайдя в обменник, поменял сто баксов. Приятно, что курсы валют в моих жизнях совпадали – разница в копейках.
Стоп! А не зайти ли мне в кафе к Лизе?! Она должна быть здесь. Ведь, по сути, именно девушка является виновницей происходящего со мной, если верить словам Ангела. В кафе, в кафе, в кафе… Небритым и вонючим? Небритым и вонючим! В конце концов, какое это имеет сейчас и здесь значение.
В городе всё на своих местах: названия метро те же, лица те же – одинокие и незнакомые, как всегда и везде в большом городе.
Хм, даже книжная лавка осталась книжной лавкой. Куплю книжку, как в прошлый раз - продумал я. Да, Маларме.
Молодой продавец, улыбался, глядя на меня из-под очков.
- Привет, Эдуард Николаевич. После работы? Я знал, что ты придёшь за Мураками, - подмигнул он.
Происходящее изумляло. Я здесь известная персона. Только чего он мне предлагает?
- За кем, говоришь, пришёл?
- Как за кем, - видимо думая, что я дурачусь, улыбался молодой человек. За Мураками, вышли его "Хроники заводной птицы".
- Хроникизаводнойптицы? – переспросил я, не врубившись в название.
- Ну да, ещё три дня назад появились в продаже, я боялся, что разберут, отложил тебе одну. Он достал из-под прилавка объёмный том.
Я не то, что не читал, я знать не знал, кто такой Мураками. Никогда. По крайней мере, в той, моей более любимой жизни.
- Более любимой? – протявкал щенок.
- Ох, ты! Надо же, кто пришёл! Кто появился, наконец. Куда пропал, бродяга, сукин сын?! - На радостях я крикнул вслух.
–Не понял, - подозрительно глянул на меня из-под очков букинист.
- Уи – у, - присвистнув, покрутил щенок у виска лапой, - веди себя достойно.
Я так радовался его возвращению, что не замечал уставившегося на меня продавца.
- Гм, - откашлялся он.
- Да, прости, - я покосился на его бейдж с именем "Сергей", - Серёжа, беру, спасибо, сколько с меня?
Он назвал сумму. Я полез в карман и отсчитал деньги.
- Скажи, пожалуйста, - а Маларме у тебя есть?
- Кто?
- Понятно, не надо, я пошёл, ладно, оставим. - Держа в руках книгу, я пятился задом к двери, всё время, кивая головой в знак прощания.
- Какой-то ты, Эдуард Николаевич, странный, - услышал я Сергея, когда дверь за мной почти закрылась.
Двигаясь к кафе, я подумал, что в существующей реальности, вероятно, важен Мураками, раз его оставили для меня под прилавком.
Интерьер кафе разительно отличался несвежестью скатертей на столиках. В остальном, всё, как до войны.
- Привет, Эдик, - услышал я.
Повернув голову, увидел Лизу. Она сидела за столиком в углу заведения. Но теперь она была не та симпатичная девчушка, с которой я расстался только что - в конце прошлой жизни, держа подмышкой, томик Маларме. Сейчас она больше походила на путанскую мамочку. Крикливый макияж, постаревшая дряблая кожа, блузка a la sovetic с рюшечками, колготки сеточкой на полных ногах, демонстративно выставленных из-за стола. Короче – волосы дыбом. Я подошёл и молча сел за столик, предварительно смахнув рукой крошки со стула. Даже в тусклом освещении я сразу увидел самую главную перемену – глаза цвета маслянистого трубочного табака.
- Как всё изменилось! – вырвалось у меня вместо приветствия.
- Ты о кафе? Ну, есть небольшая перестановка, я же хозяйка. Как хочу, так и ставлю.
- Хозяйка? – удивился я, - А как же писательница-официантка?
- Плоский алкогольный юмор? – обиделась она.
Я не знал, что сказать. Наверное, моё лицо отражало такую степень замешательства, что она рассмеялась. Громко и больше наигранно.
Перебирая в руках книжку, я заговорил, пытаясь перекричать её смех:
- Зачем тебе такие линзы, тебе не идёт такой цвет глаз!
Она захохотала ещё громче.
- Лиза, замолчи! Зачем, скажи мне, был нужен Ангел?! За что ты так со мной поступила?! Что за путанские колготки?! И кто ты такая, в конце концов?!
- Ой, утомил, - вытирала она слёзы, и продолжая похихикивать, - ты в себе? Здравствуй, белая горячка, что ли? Ацетону на работе надышался? Сам понял что спросил? Какой Ангел?
Я достал сигарету и закурил. За столиками сидели больше такие же, как я. Пьяные, небритые мужики, в протёртых на локтях свитерах, через одного курили, галдели, некоторые дремали – болото. Пуская дым и разглядывая публику, я собирал мысли в голове. Может дело не в Лизе. Да, скорее всего не в Лизе. Во мне дело. Богов и ведьм мы придумываем себе сами, как сказал какой-то классик. В той жизни, возможно, ведьмой была она. В этой, кто-то другая. А, может, другой. Реальный здесь один человек, и это не я, это вечный демон Каин. Нужно остыть, остыть и ждать. Всё станет на свои места. По-другому – заберут в психушку. Не стоит набрасываться на каждого встречного с кучей вопросов.
Краем глаза я заметил, как Лиза махнула рукой и к нам подошла официантка.
- Леночка, - услышал я и обернулся лицом к женщинам.
Ни хрена себе, Леночка! Да это же моя жена! Я вытаращился на неё, открыв рот, и не знал, как себя вести. Казалось, все играют в кошмарную игру, поменявшись ролями друг с другом. Все, словно сговорились, и играют со мной в "угадай, что будет дальше"…
Страшно…
Тупой страх обречённости. Не удивлюсь, если жизнь вечна и будет продолжаться так всегда, перепрыгивая из одной реальности в другую. Ничего невозможно понять. Лиза не знает про Ангела. Да, и существует ли он, Ангел? Не есть ли это, к примеру, Натан Михайлович, изменённый большим количеством потребляемого мною алкоголя? А моя, якобы прошлая жизнь – всего-навсего, белая горячка. А что? Всё может быть. И Каин - персистирующая, хроническая галлюцинация.
Мне сейчас очень сильно захотелось выпить. Так сильно, что тряслись руки.
Лиза прервала поток моих мыслей:
- Ты думаешь о ней? – я не видел, как она кивнула в сторону Лены.
- О водке?! – раздражённо спросил я подняв голову.
- О Лене! Не пытайся выглядеть идиотом! – резко ответила Лиза.
Почему она спрашивает? В существующей реальности я должен знать Лену? Или же, просто, я должен высказать своё мнение о новой официантке?
- Да, в общем-то… - пожал я плечами, - а кто это?
- Ладно тебе, - не стоит столько времени носить обиду. Ты сам виноват в том, что вы расстались.- Она замолчала и выпустила пару струек дыма в потолок. Я ждал, что будет дальше. – Я уж её не спрашиваю, - вздохнула она, - но ты мне скажи, с сыном то связь поддерживаешь?
- С сыном? – переспросил я.
- Ну, да, с сыном. Ты пойми, сыну важен отец. Ты не должен ос…
- С Ренатом? – перебил я её.
- У тебя что, ещё есть сыновья? Ты уж совсем, Эдик. Сгоришь так на работе… от алкоголя.
- Да что вы все, сговорились?! – разозлился я - На работе, к твоему сведению, не пью!
Лиза смотрела на меня, слегка прищурившись.
- Ну, молодец, молодец, успокойся. Просто иногда, тошно видеть, как ты опускаешься.
- Ну да, я опускаюсь. Ты сама-то на кого похожа?
- Эдик, Эдик, - укоризненно покачала она головой, - натворил ты дел… - вдруг сменила тему. - У нас теперь фирменный грог есть. "Мураками" называется. Специально for you. – Она кивнула на книжку, которую я держал у себя на коленях, опасаясь, что на столе она обязательно испачкается.
Лиза махнула рукой. Вновь подошла Лена. Я видел, как она избегает встречаться со мной взглядом.
- Леночка, - заговорила хозяйка заведения, - принеси нам "Мураками", один, - через секунду добавила, - и две чашки, - я тоже выпью.
Молча кивнув, Лена ушла..
Надо же, думал я, у меня здесь есть сын… Ренат… И падчерица Рената… Дочь Михалкина… И женат я на бывшей супруге Михалкина… Евгении… Она не совсем здорова… Терпеть меня не может… Почему-то живёт… С Леной мы в разводе… Я сам в этом виноват, как сказала Лиза… БАБАВЕДЬМАЛИЗА…
- У моего сына есть отчим? – спросил я.
Лиза словно не слышала моего вопроса. Похожая на торговку семечками, она дымила очередной сигаретой, зажав её между большим и средним пальцами.
- У неё кто-то есть? - мотнул я головой.
- У кого? - услышала меня женщина.
- У Лены - у кого, у кого.
- Да нет, сколько раз тебе говорить. Тебя, дурака, любит. Но, - она затушила окурок, - никогда не простит.
- Что? Чего не простит?
- Знаешь, я бы тоже, наверное, не простила. Хотя, - подумала она, время проходит, и обиды вместе с ним. Не все, конечно, но многие. Ты же тогда трусость свою проявил. Сына предал.
- Сына? Предал? – переспросил я, готовясь к ужасному.
- Ну да, а как же ещё это назвать, как не предательство. Негоже пьяным за руль было садиться. Девочку сбил. И ведь после аварии тебе ничего, а ребёнку печень пересаживали, - пожала она плечами, не глядя в мою сторону.
- Понятно, что ты у Михалкина жену взял из благодарности, за то, что судье твоему и адвокатам забашлял, чтобы тебе срок условный дали. Он от Женьки своей полоумной давно хотел избавиться, но, из благородства, в руки добрые пристроить, а не в дом для умалишённых сдавать. Вот тебя болвана и нашёл. А ты лучше бы тогда поднапрягся, да, не в запой уходил, а рядом с женой был и сыном.
- Какой ужас! – вскрикнул я.
- Слушай, Эдик, ты точно не в своём уме.
- Что ты рассказываешь? Такое разве может быть?
- Ой, - поморщилась она, - Эдик я понимаю, что тебя совесть заела. Но весь город знает, что Михалкин тебе ультиматум поставил, если тебя не посадят, то ты сына и Лену свою бросишь. Будешь Михалкина жену и дочь воспитывать.
- А я мог поступить иначе? – оправдывался я не за себя, а за того, другого Эдика.
- Мог. Думаю, мог, – ответила Лиза. – Он ведь подлость тебе предлагал. Человека в тебе не видел. А ты с ним и согласился.
- Что же мне нужно было сделать? – развёл я руками.
- Да, что угодно. В конце концов, можно было, получить своё и от глупого договора отказаться. Так нет же, благородство и честность превыше всего, сказал ты Ленке, дурак. И сына без отца оставил, и сам маешься. А всё из-за глупости твоей, из-за желания честным быть. А в чём она, честность-то? Когда сам на заклание идёшь, как баран. Я думаю так, если обман нужен для благополучия дорогих тебе людей, то цель оправдывает средства. Хотя может быть ты просто боялся, что дело пересмотрят и тебя посадят. Может и так, - раздумывала Лиза.