С Надей я спал как убитый (мои ритуальные домогательства она неизменно и доброжелательно отклоняла), а днем во сне меня догоняла поганая старуха - в самом жутком из этих снов я ехал с ней на заднем сиденье автомобиля и боялся повернуться к ней, чтобы не выдать себя, но не выдержал и стал за ней подглядывать: она безразлично смотрела мимо, не двигалась, и из ее ноздри показался шевелящийся кончик прозрачного коричневого дождевого червяка, он медленно тыкался в губу то туда, то сюда, собирая и распуская кольца своих сегментов; именно из этого сна меня выдернул звонок Юры, и я, еще корчась от ужаса, накорябал на клочке бумаги название банка, на который была зарегистрирована труповозка "БМВ".
Этот сон догнал меня еще раз, когда, выйдя на улицу (утро, после дождя - все время шел этот чертов дождь), я увидел усыпанную червяками мостовую и вспомнил, что однажды это уже было - давно, в детстве: моя левая рука задрана вверх, ее держит теплая мамина, а распахнутые глаза дивятся на червивое царство: некуда ступить.
Степаныч не звонил; время от времени я начинал сомневаться в себе, в своем плане, вообще в том, что все это не бред сивой кобылы и что я примчался в Петербург по делу, что Степаныч вообще звонил, - пока этот кошмар наконец не закончился: прорезался Юра с документами - я перетерпел.
3
Последние два дня; оставалось сотворить из воды пресмыкающихся и далее по тексту вплоть до человека. Утром я позвонил Степанычу и сказал, что больше не могу (чистая правда: я больше не мог).
- Все равно ничего не получается, Степаныч. Я скажу, чтобы готовили пресс-релиз и обращение в прокуратуру.
- Секунду, Антон, подожди. - Степаныч отошел в тихое место, чтобы со мной поговорить. - Слышно? Антон, дорогой, я не могу тебе ничего запретить. - Он говорил негромко и убедительно; на заднем плане что-то обсуждали громкие и довольные мужские голоса. - Но не советую, дорогой, не советую. Во-первых, потому что, я тебе говорил, через полчаса после твоего пресс-релиза на рынке начнут сбрасывать бумаги. Компания на этом миллионы потеряет. Ты потеряешь. А во-вторых, потому что немножко осталось, еще чуть-чуть, и мы возьмем их за горло. Подожди малость. Тут главное - выдержка и главное - не бояться, не бойся.
Я немного посопротивлялся, но дал себя уговорить один день подождать.
- Успокойся, дорогой, и не нервничай: если Магомет не идет к горе, то гора идет на хуй. - Он хохотнул: видимо, хотел меня успокоить.
Как ни странно, я действительно успокоился после этого разговора - настолько, что, покупая билеты, заигрывал с раскрасневшейся девочкой-оператором, хотя больше всего мне хотелось оглянуться и посмотреть, не подслушивает ли кто-нибудь за спиной. На всякий случай я все-таки не стал ничего говорить вслух, написал на листочке и отдал мягкой курносой девчушке.
Потом я вернулся домой и спал, сжав в ладони мобильник, а вечером отправился в "Сушку". Звонок застал меня на пустынной (всегда пустынной - в чем, думается, есть высшая справедливость) площади Труда: незнакомый будничный голос спросил, тот ли я, кто им нужен, и, по имени-отчеству, все остальное бла-бла-бла. После этого я сразу набрал Степаныча.
- Вот видишь, я же говорил! Что сказали?
- Сказали, что, возможно, меня заинтересует их предложение.
- Где назначили? Это юго-запад? Значит, слушай. Им главное - посадить тебя в машину и повезти куда-нибудь на дачку. В машину садиться нельзя ни под каким предлогом. Там будут мои ребята.
Все время, пока я шел до "Сушки", Степаныч рассказывал свой план. По его словам выходило, что это будет целая военная операция, только что без вертолетов.
- Что-то слишком сложно, Степаныч, а ничего не сорвется?
- Терпи, казак, - (я вдруг стал казаком), - а то мамой будешь!
Толкая стеклянную дверь, я испытал короткий приступ ностальгической, из будущего просочившейся тоски: что в "Сушке" я, может быть, последний раз. Да, если мне чего-то и жаль во всей этой истории, так этого того, что не получилось толком попрощаться с Мисс Пирсинг. Я подумал об этом, когда засыпал (в эту последнюю ночь я целовал Надю-Изольду особенно нежно, и она отвечала мне, но ладонь, отправившаяся в вояж по ее животу, была почти сразу же депортирована на родину; вместо этого она обняла меня и заснула), - подумал о том, что жаль будет больше не повидать трогательную полужелезную мордашку с тщательно наведенным скрытым выражением гендерного превосходства и не намекнуть ей, что в некотором смысле мы заодно: я тоже терпеть не могу мужиков и целлюлит.
И еще надо было попросить сирену спеть эту ее песенку. Я весь последний день ее насвистывал - прилипла; а последний день получился длинный. Хотя проснулся я поздно: Надя уже испарилась; только лежала у зеркала забытая косметичка. Я привел квартиру в порядок, сходил за хлебом, позавтракал, - был уже почти вечер, когда я взял лэптоп и открыл сайт банка, название которого было записано на скомканном, даже продырявленном острым карандашом листочке. Андрей Петрович числился в разделе "Руководство" третьим. Я последний раз, загибая пальцы, проверил себя и свой план: все было верно.
Секретарше я сказал, что я из УСБ ФСБ. А Андрею Петровичу - что есть разговор к нему относительно находящегося у него пакета учредительных документов одной крупной компании. И что, возможно, у кого-то есть более интересные и, главное, более реальные предложения к нему, чем те, которые ему уже сделаны.
- Через час? У меня встреча через час, давайте завтра.
- Перенесите встречу, Андрей Петрович, а то попадете в глупое положение. Как финансовый аналитик.
Пришлось Андрею Петровичу согласиться. Хотя приехал он не на труповозке: у него был "бентли". Он вышел - с водительского, разумеется, сиденья - и, разумеется, никого не увидел: есть люди, которые просто не видят ярко-синих курток с капюшонами, даже если карман у куртки оттопырен так, будто в нем лежит "Глок-19". Он запахнул пальто, подошел к парапету, схватился за него двумя руками и запрокинул востроносую голову к арке - некоторых подонков трогает еще по старой памяти красота, хотя, глядя на нее, они и думают по привычке об инвестициях. В этот момент и отделилась от китовой морды машины ее тень: она смотрела прямо на меня, ободряюще улыбалась, и я, холодея от омерзения, что у меня может быть что-то общее с этим мертвым чудовищем, понял вдруг, что так, наверное, выглядела бы моя мать, успей она постареть прежде смерти, но страшнее всего было, что старуха не уходила, до сих пор она не уходила только во сне, она, кося глазом на меня, медленно поднимала руку, причем сначала казалось, что просто ладонь у нее сложена пистолетиком, но вдруг я понял, что у нее, да, пистолет, и я вдруг страшно захотел, чтобы она выстрелила, и даже мысленно шептал ей: жми, жми - и Андрей Петрович аккуратно лег на склизкий деревий помет.
Я спрятал "глок" обратно в карман и оглянулся: полутемная набережная (фонари еще не включали) была пуста; старуха снова слилась с тенями. До сих пор я действовал только по точному расчету, но тут был прилив вдохновения: я взял с пассажирского сиденья чемодан - тугой и тяжелый, он выглядел развратно, как все дорогое кожаное, - нашел ключ от него (ибо он был заперт на ключ) в кармане юридического пиджака, распахнул и, перевалив через парапет, вытряхнул содержимое в Мойку (более не нужный второй телефон плюхнулся туда же). И все-таки чемодан, даже опростанный, был очень тяжелый, будто кожа хранила память о своем крокодиле, - я еле дотащил его до квартиры и только там, в тишине, позвонил Степанычу (на телефоне светились восемь пропущенных вызовов).
Степаныч был на нервяке, но я его обрадовал.
- Антон? Я уж места себе не нахожу, думаю, не уберегли парня.
- Все в порядке, Степаныч, парень сам себя уберег.
- Что случилось? - (Я промолчал.) - Ладно, не телефонный разговор.
- Степаныч, чемодан у меня.
- Что? Чемодан? - (Кажется, мне удалось его удивить.) - Как?
- Не телефонный разговор. Повезло.
Степаныч несколько секунд молчал, потом попросил подождать - слышно было, как он по другому телефону говорит про ближайший рейс.
- Значит, так, Антон, я вылетаю, скоро буду, поговорим. И, - после паузы, - знаешь что? Мы с твоим отцом были партнеры…
- Я знаю, Степаныч.
- Короче, ты меня удивил.
Сидеть в квартире я не мог. Идти в "Сушку" тоже - не только потому, что нельзя было пить; главное, что нужно было бы либо возвращаться с Надей (и тем вносить фактор непредсказуемости, который мне был меньше всего нужен), либо намекать ей, что сегодня нельзя, - она бы точно подумала, что я снял девку. Я все подготовил - чемодан в углу, куртка на кровати - и вышел. Лило опять как из ведра, и на набережной я спрятался в троллейбус - свистящий батискаф был почти пуст, я сел у окна и завороженно наблюдал, как справа над пропастью Невы парит призрак крепости, а потом ныряет и всплывает сверкающая гирлянда дворцов; и уже за рекой из широкой бухты площади троллейбус затянуло в узкую горловину Невского. У меня было еще почти три часа: я сел в аквариумоподобном кафе и раскрыл лэптоп.
Когда в кафе вошел Степаныч - бодрый и настороженный, я видел его последний раз десять лет назад, но он был такой же: седой бобрик на голове, мясистое лицо, плечи как гантели, глаза без ресниц, пучки бровей, улыбка такая, как будто сейчас все поедут к блядям, и отвратительно-бесцеремонное рукопожатие, - у меня в форме письма было собрано четыре десятка адресов. Я нажал "отправить" и вышел со Степанычем на улицу. Дождя уже не было: я бы с удовольствием прогулялся, но Степаныч пешком не ходил - у дверей мигал аварийкой большой, наглухо тонированный "лексус".
- Ну говори, куда. А чего не у отца? - Степаныч смотрел на меня, будто на победителя детского конкурса песни, и, похоже, думал, не потрепать ли меня по затылку.
- Не могу я там, - сказал я, отворачиваясь. - Снял квартиру. На Первой линии.
- Слыхали, Михаил Викторович? - (Михаил Викторович был похож на дрессированного медведя: из-под волос на ладонях синели татуировки.) - Начальник сказал, на Первую линию.
- Так точно, товарищ полковник.
- Да, - (это уже мне), - я тебя понимаю: одному, после такого… Знаешь, когда это случилось, я поверить не мог. У бати твоего бывало - депрессия, туда-сюда, но чтоб до такого… И главное, ведь на нем одном все держалось - я теперь думаю, что, может, он из-за этого… Слишком много взял на себя, понимаешь? Все-таки не в деньгах счастье, согласен?
Я сказал, что согласен. В тонированных стеклах ничего не отражалось. Меня стала накрывать волна отвращения и ужаса; слава богу, ехать было недалеко - мы едва ли не последние перескочили через мост и уже через минуту заворачивали на Съездовскую. Я показал, где встать.
Все время, пока мы шли через двор и поднимались по лестнице, я отводил взгляд от теней и углов, чтобы не увидеть старуху. Степаныч хохмил все натужнее.
- Ты прямо как Ленин в Разливе, - (я уже открывал дверь), - еще бы коммуналку нашел. - Его голос наполнил освещенную квартиру.
Времени думать о том, выключал ли я свет, не было, - я шагнул в комнату, показал пальцем на чемодан в углу и пошел к синему пятну куртки на кровати. Я действовал на автомате, по плану, который прокрутил в голове тысячу раз, но перед глазами все плыло и в руках появилась слабость: косметички у зеркала не было и куртка лежала не так, как я ее оставил.
- Ты открывал уже?
- А? Сейчас дам ключ.
Ключ в кармане был, а "глока" не было. Я кинул Степанычу ключ, сел на кровать и, пока он возился с замком, слушал, как тяжело, как будто о дно груди, ударяется сердце. Во рту было сухо, звуки доносились как будто из-под воды, ослепительный свет пронизывал все вокруг, Степаныч, казалось, занимал своей тушей полкомнаты, он, сопя и матерясь, открывал чемодан: из чемодана смотрела на нас мертвая, запачканная кровью голова с острым носом, меня мутило, Степаныч доставал из-под пиджака пистолет и поднимал его на меня, морда у него была красная, как кусок непрожаренного мяса, глаза сузились и стали хищные, он спрашивал меня, что, блядь, за игры я решил с ним играть. Я заставил себя разлепить губы.
- Знаешь, Степаныч, когда я понял, что это ты? То есть заподозрил-то сразу, когда ты вызвался помочь, но понял окончательно, когда сам запустил тут удочку, а через два дня ты звонишь - не говорил ли я кому-нибудь. Ты не выдержал. Ну и думал, конечно, что я просто дурачок. - Я понял, что он слушает, а раз так, надо продолжать говорить. - Очень просто у тебя все получалось: припугнуть, показать разборки а-ля девяностые, злой Андрей Петрович едва не отберет компанию, а потом придет добрый дядя Степаныч и намекнет, что неплохо бы продать все ему задешево, потому что все равно ведь, чтобы тут бизнес держать, надо быть степанычем, и дядя Степаныч совершенно легально получает дело своего старого товарища за смешную цену, я же не знаю цен, к тому же это и справедливо. Самое смешное, что ты прав во всем. Только мне противно стало. Сколько бы ты мне предложил, Степаныч? Мне на "лексус" хватило бы? У вас тут все лохи на "лексусах" ездят.
- Маленький эмдэпэшный ублюдок.
- Мне не нужна вся эта ерунда, Степаныч, она и отцу была не нужна, только он не понимал этого. Но тебе противно отдавать, тебе и таким, как ты.
- Документы где, сука? - Степаныч орал.
- Ты думал, что ты на меня охотишься, а это я тебя в угол загнал, Степаныч. А бумаги в Мойке. Нет больше документов.
Степаныч орал, чтобы я его не наябывал, что я уже труп, чтобы я говорил, где документы, что он меня сейчас выебет.
- Проснись, Степаныч, - успел я сказать ему, прежде чем прикрыл глаза, подбадривая стоявшую в дверном проеме Надю, и она, бледная, как кафель ванной, нажала на курок, и грохнул выстрел. - Проснись, ты сейчас умрешь.
Я выкатился из-под падающего на меня Степаныча, хохоча.
4
Я собирался предложить Наде отправиться со мной, не зная, согласится она или нет, но теперь у нее не было выбора: я отпоил ее коньяком и протянул паспорт. Она открыла его и посмотрела на свою фотографию.
- Изольда?
- Не нравится?
- Не то чтобы… А нас будут искать?
- Будут. Но не найдут.
- Я просто так его взяла, мне интересно было. А это очень дорого?
- Паспорт - это просто бумажка. Не паспорт дорог, а доверие людей.
Мы сидели в кухне на подоконнике, город потихоньку выплывал из тьмы, и стало видно, что за ночь по липам Румянцевского пробежала желтая дрожь. По набережной струились первые машины: было пора. Надя рассматривала билеты.
- Я никогда не была в Швеции. А куда потом?
- В Лиссабон, - отшутился я.
- Почему?
- You must remember this… - пропел я, она подхватила и вполголоса пела, пока я собирал вещи в рюкзак.
На улице было морозно и ясно. Где-то высоко-высоко в синем океане неба белели архипелаги облаков, а прямо над головой, едва не облизывая животами крыши домов, неслись на восток стаи крупных сероватых рыб. Мы вышли на набережную и спустились к воде у памятника Крузенштерну - я бросил в воду пакет с пистолетом и телефоном. Когда мы поднимались, у меня перехватило дыхание: по набережной шла сгорбленная старуха с треугольником платка на голове, - но она обернулась, чтобы посмотреть на нас, и я увидел круглое доброе лицо с большими пластмассовыми очками. Это была просто старушка, она любовалась нами. Мы, взявшись за руки, перебежали через дорогу и поймали машину до морского вокзала. В машине было включено радио, и в новостях рассказывали о крупнейшей компании в отрасли, чей владелец три недели назад… - бомбила переключил на другую станцию.
Пока мы - регистрация, паспортный контроль, досмотр - добрались до каюты, усталость обернулась легкой пустотой в голове, я наконец выпил, мы разделись и забрались в постель. Я целовал и обнимал ее; она сопротивлялась до последнего и обмякла только тогда, когда деваться было уже некуда. Но когда все закончилось, она обняла меня - так, как обнимают любимое и трогательное существо.
Спасибо группе "Pretty Balanced"
за замечательную песню.
Александр Кудрявцев
ЧАС ВЕДЬМ
Музей Достоевского
Его учуяли здесь сразу.
Шлюховатая русалка у барной стойки показывает безупречные зубы. Костлявая брюнетка-вамп, проходя мимо, как бы случайно касается голым плечом. Две несовершеннолетние барби упорно сверлят глазами. Аромат круглых цифр самки чувствуют на расстоянии - кто сказал, что деньги не пахнут?
Он небрежно ослабил на шее "Дольче Габана" и огляделся.
Нет, все не то. Обычные клубные лемминги, обитающие в ночных заведениях и отсыпающие свое днем в офисных клетках. Скучно.
Хотя… его взгляд выцепил в грохочущем разноцветном сумраке бешено танцующую фигуру. Высокая самочка встряхивала гривой волос, переливаясь под музыку, словно жидкое пламя.
Он одобрительно осмотрел круглый зад, узкую талию и высокую грудь. Когда цель вынырнула из толпы, он подошел и попросил зажигалку.
- Прикуривай! - усмехнулась она, протягивая локон из растрепавшейся прически. Голос шероховатый, как в горле папиросный дым.
Он улыбнулся:
- Боюсь обжечься.
Ее ярко-рыжие взлохмаченные волосы действительно напоминали костер.
- Меня зовут Анатолий.
- Злата, - она присела в книксене, - доцентка истфака, девушка мечты.
- Выпьешь со мной, - утвердительно сказал он и заказал у бармена два дайкири. - Люблю это пойло, - поведал Анатолий, чтобы завязать разговор.
Злата прищурила чуть раскосые глаза с зеленью, с усмешкой качнула рукой с бокалом.
Вверх-вниз.
Пухлые губы и толстая соломинка.
Вверх-вниз.
Анатолий сглотнул и поперхнулся.
- Кстати, дайкири - любимый напиток гаванских шлюх! - перекрикивает она клубный шум, но молоты в ушах Анатолия шагают громче.
- Что?
- Дайкири - любимое пойло шлюх Гаваны! - Ее горячий рот оказывается рядом с его мохнатым ухом.
Он пытается положить руку на голое колено, но она стряхивает наглую ладонь брезгливым щелчком.
Анатолий тупо смотрит на бокал с желтой жидкостью в своей руке. Она прыскает от смеха, зубы в модном ультрафиолете - голубой жемчуг. Ему захотелось ударить ее в лицо, чтобы потекла кровь. Насмехается над ним - над ним! Без пяти минут депутатом городского парламента! Без году вице-губернатором второй столицы!
Да он ее… Да…
Можно и позвонить. Приедут. Лучшие, из массажных салонов. Черные, белые, желтые. Худые, толстые, беременные. И на халяву - мало он их крышевал в свое время? И пусть только вякнут… Но. Низший пилотаж. Низший… С ними играть интересно, выслеживать, капкан здесь, капкан там, затравил, набросился… Вот это - охота. Чем зверь хитрее, тем победа слаще. А я с ума схожу по умной добыче - как эта насмешливая тварь…
…Лобастый потеет и скалится. Я смотрю на его крупную голову, мясистые уши, щеки, красную шею - вылитый Ноздрев. Там, у кормушки, они одинаковые: русская властная порода. Масляная улыбочка, денежный жирок в голосе. Знать бы фабрику, где их делают, - и взорвать к чертям собачьим, пока на склад не поступила очередная партия…
- Эта твоя юбка… я обожаю мини. - Он со значением посмотрел ей в глаза.