Борьба с безумием - Поль де Крайф 12 стр.

- Видите ли, как у нас обстояло дело, - сказал он. - В больнице было порядочное число пациентов, которые не показали улучшения после лоботомии. Мы перевели этих больных с неудавшейся лоботомией на лечение серпазилом, который быстро их успокоил, и черт меня дери, если некоторые из них не поправились настолько, что мы смогли отпустить их домой.

Но тут Джек снова попал в беду.

- Образовалась уже довольно большая группа боль­ных, хорошо поправлявшихся на комбинированном лоботомия-серпазиловом лечении, - говорит Джек, - и я почув­ствовал вдруг, что мы должны сделать что-то большее для этих больных. Мы должны обращаться с ними как-то бо­лее по-человечески.

Это, казалось бы незначительное, замечание будет по­нятно только тем читателям, которые знают, что творится в старомодных домах для умалишенных...

К этому времени под наблюдением Джека, кроме сотен лоботомированных больных, состояли также палаты беспо­койных хроников, включая две "буйные" женские палаты с таким тяжелым составом больных, что Джек называл их "отбросами человечества". Эти палаты были построены в форме буквы Т с толстыми железными решетками, кото­рые отгораживали концы этого Т от его центральной части.

- Я чувствовал, что с этими больными тоже надо обра­щаться по-человечески, - сказал Джек, - поэтому я снял решетки.

И тут словно потолок обрушился на голову Джека Фергюсона.

- Я столкнулся с такой бурной вспышкой человеческой боязливости (вежливая замена слова "страх"), какой ни­когда не видал, - продолжал Джек. - Надзиратели побе­жали с жалобой к директору больницы и заявили, что все они уйдут, если меня не отстранят от работы и не поставят решетки на место.

Директор больницы вызвал Джека и предложил ему прежде всего извиниться перед надзирателями, в против­ном случае...

- Я был уверен в своей правоте. Нужно было во что бы то ни стало улучшить отношение к этим больным, - рассказывал Джек. - Но бросить сейчас эту работу было для меня равносильно смерти. И я смирился...

Но тут вступает в игру Джек-соблазнитель, Джек-Зла­тоуст.

- Да, смирился, - продолжал он. - Я принес извине­ние каждому надзирателю, но в то же время уговорил каж­дого из них согласиться со мной в отношении решеток... Да­вайте сделаем это только так, в виде небольшого опыта...

Удвоив человеческое внимание к несчастным узницам этих страшных палат, они в скором времени могли уже приводить целую палату в обеденный зал к общему столу. Некоторые больные выходили в столовую впервые за много лет. Это было нечто неслыханное. Фергюсон со своими над­зирателями противопоставляли себя всей больнице.

- Когда в первый раз наступило время вести больных к обеду, я увидел чудесное зрелище, - вспоминает Джек. - Те самые надзиратели, которые требовали моего увольне­ния, выстроились на всем пути от палаты до столовой. Тут решался вопрос жизни и смерти идей Фергюсона.

- В обеденном зале наши пациентки вели себя как знатные леди. А девчонки из открытых палат, наоборот, затевали ссоры и драки.

Джек весь сиял, вспоминая этот день.

- Это был первый знак начинавшегося прогресса, - сказал Джек. - Это укрепило мою уверенность в том, что безнадежным психически больным тоже можно помочь. Но как? Я сам выбрался из-за таких же железных дверей. Я знал, что они тоже могут это сделать с такой же по­мощью, какую получил я.

Но тут стряслась уж настоящая беда. Кончился серпазил - не было никаких средств на покупку серпазила. Из самых тяжелых больных он мог отбирать только единицы для нескольких дозволенных еще лоботомий. Полный крах...

Но Джек не вспомнил о барбитуратах. Он начал вы­сматривать себе новое место, где б он мог работать, мог де­лать лоботомий, комбинировать их с раувольфией и присо­единять к этому лечение нежной, любовной заботой. Он по­ехал в Траверз-Сити, где находилась окружная психиатри­ческая больница штата Мичиган, и предложил свои услу­ги. Без особых трудностей он получил место врача-резиден­та в больнице Траверз-Сити.

И вот наступило последнее испытание для таламуса са­мого Джека, для проверки его эмоциональной устойчивости.

Подошел срок его месячного отпуска, и перед тем, как навсегда расстаться с Логэнспортом, Джек подал просьбу 06 увольнении, а сам вместе с Мэри отправился порыбачить в Северную Канаду. По возвращении в Логэнспорт Джек и Мэри обнаружили, что все замки на их квартире смене­ны и они не могут взять даже свои вещи. Грузовик, кото­рый должен был отвезти их на следующий день, почему-то не явился. В то же время контора больницы настойчиво те­ребила Джека с отъездом, поскольку директор распорядил­ся, чтобы преемник Джека был водворен в его квартиру не­медленно. В конторе больницы Джек обнаружил, что все его личные записи и отчеты исчезли.

Он не стал скандалить.

У Джека крепко засела в голове мысль о том, что следу­ет делать, если не можешь больше делать то, что делаешь. Все, что ему теперь было нужно, - это свобода исследова­ния. Когда он рассказывал мне эту маленькую грустную ис­торию последних дней в Логэнспорте, его голос звучал ти­хо, твердо и совершенно бесстрастно. Вообще при наших многочисленных встречах поведение Джека всегда было корректным, разумным и спокойным - выше всяких похвал.

Личные обиды уж не могли вывести его из равновесия. Начав свою новую жизнь, он стал исключительно любез­ным и внимательным ко всем. Наконец-то Джек Фергюсон нашел свое мокси. А ему понадобится, как вы увидите, большой запас мокси для новой работы в больнице Тра­верз-Сити.

Глава 8

Меня несколько смущает то признание, которое я дол­жен сделать, повествуя об этом критическом моменте в жиз­ни Джека Фергюсона. Прошел всего год со времени его прибытия в больницу Траверз-Сити, а газеты уже превоз­носили его имя, создавая ему солидное положение в науке. Я задумываюсь над тем, как мне все это рассказать, чтобы вы мне поверили. События, о которых пойдет речь, прав­дивы и точны, как сама истина. Но, помня все ужасы прош­лой жизни Джека, вспоминая о его слабости и неустой­чивости, вы вправе спросить, как мог человек, так низко павший всего четыре года назад, - как мог он так высоко подняться? Как мог Джек так быстро и так успешно ис­править свое умственное здоровье? Должен признаться, что временами я и сам только наполовину верю в те не­обычайные дела, которые творятся в сумасшедшем доме Траверз-Сити, не говоря уж об их грандиозных планах на будущее. И все же описываемые события ни на шаг не отступают от истины, а те надежды, которые они несут с собой темным и слабоумным представителям челове­чества, - абсолютно верные надежды. Но где же тогда мое собственное мокси, если я так нерешительно при­ступаю к рассказу о том, что происходит в действитель­ности?

Почему мне трудно писать с такой же правдивостью и убежденностью о хорошем Джеке Фергюсоне, как я писал о дурном?

Конечно, Джек Фергюсон не первый боец из тех, кото­рые, получив нокаут, вскакивают на ноги при счете "девять", снова бросаются в бой и побеждают. И я снова вспоминаю старого средневекового Мейстера Экхарта, ко­торый редко встречал людей, совершавших великие дела без того, чтобы сперва не сбиться с пути и не наделать глупостей. Был также поэт Джон Драйден, который сказал, что "высокий ум безумию сосед". А разве Ван-Гог не создал свои бессмертные полотна, будучи сумасшедшим? С Фергюсоном произошло как раз обратное: он сейчас работает с неожиданной для него, новой, трезвой и здоровой психи­кой. Но и это не так уж редко встречается.

В сточной канаве, куда попал Джек, он пережил глубокий духовный сдвиг, и в этом он нисколько не отли­чается от многих тысяч членов общества "Анонимные алкоголики", которые выбирались из канавы с более силь­ным характером, чем у многих так называемых нормаль­ных людей.

Вспомним также Федора Достоевского. Ему, как и Дже­ку Фергюсону, определенно повезло. У Достоевского была своя Анна, которая вырвала его из темных глубин игорно­го дома, чтобы он мог дописать свое великое произведение "Братья Карамазовы". У Джека Фергюсона была своя Мэри.

- Когда мы с Мэри приехали знакомиться с больницей Траверз-Сити, - рассказывает Джек, - мы первым делом пошли осматривать ее территорию. Повсюду была чистота, больничные корпуса были выкрашены и, видимо, хорошо содержались.

Поднявшись на холм, они увидели перед собой серо-голубые волны большого канала Траверз, катившиеся в синий простор озера Мичиган.

- Вот где неплохо порыбачить, - сказал Джек. - Обя­зательно поедем, как только немного разгружусь.

Старые чистые кирпичные здания с остроконечны­ми крышами обступали их со всех сторон. В них поме­щалось более 3000 обиженных судьбою душевнобольных людей.

- Кучка больных работала на лужайке, - рассказывал Джек, - мы наблюдали за ними из-за кустов. То один, то другой из них делал что-нибудь не так или не делал того, что нужно. Интересно было видеть, как надзиратель под­ходил к каждому в отдельности, но не ругался и не кричал, а только молча помогал ему. Надзиратель не знал, что за ним наблюдают, - подчеркнул Джек, - так что это была, очевидно, обычная манера обращения с больными.

В корпусах, которые они осматривали, была исключи­тельная чистота.

- Всего восемь часов назад, - сказал Джек, - мы уеха­ли из обстановки, которая была полной противоположно­стью тому, что мы увидели здесь.

Джек сказал, что их решение остаться в Траверз-Сити сразу определилось, как только они вступили на террито­рию больницы. Они осматривали палаты для самых беспо­койных, палаты, которым полагается быть грязными, но они не были грязными. Пациенты выглядели опрятными и чистыми, и все они были одеты по-разному. А в Логэнспорте Джек видел только монотонную картину больничных па­лат, где все пациенты были одеты в одинаковую форменную одежду, как каторжники.

Беседуя с директором больницы доктором Шитсом, Джек чувствовал, что попал в совершенно новый мир. Он видел, что доктор Шитс переживает за своих больных, включая и самых тяжелых, как будто это были не безумцы, а только несчастные люди, сбившиеся с пути. В нем совер­шенно не чувствовалось того раздражения, которое часто внушают нам сумасшедшие, опустившиеся до положения животных, - раздражения, которое естественно возникает из-за их ужасного поведения. Доктор Шитс извиняющимся тоном сказал, что в его больнице не применяется большая те­рапия, которая могла бы разгрузить учреждение или хотя бы основательно сократить его населенность. Он сказал Джеку, что, к сожалению, бюджет больницы не позволяет пользоваться новыми успокоительными лекарствами, как тиразин и серпазил, которые тогда только начинали будо­ражить умы психиатров. Но Джек может сколько угодно за­ниматься лоботомиями - тут есть сотни хроников, возбу­жденных и безнадежных, среди которых он найдет немало больных для оперативного лечения.

- Доктор Шитс - это доктор для докторов, - говорит Джек, - благороднейший джентльмен. После беседы с ним мы с Мэри почувствовали, что наполовину уже устроены в Траверз-Сити.

Что-то особое было в атмосфере этой больницы, что от­личало ее от других психиатрических больниц, в которых Джек бывал как наблюдатель или как пациент. Безумие бушевало в каждом ее уголке, но обитатели выглядели такими опрятными, такими чистыми.

Каким же способом это достигалось? Джек настойчиво расспрашивал об этом сестер-надзирательниц, и они сами по себе могли быть ответом на вопрос. Это была их личная мораль. Они не применяли никаких чудодейственных лекарств. То, что они давали этим диким, грязным, опасным несчастливцам, не было наукой. То, что они могли им дать, было какой-то отрицательной величиной. Они не злились и не проклинали судьбу, когда больные становились агрес­сивными; они не сердились, когда больные обгаживались еще и еще раз; они не раздражались оттого, что снова и снова приходилось одевать больных, срывавших с себя одежду. Их терпение было "не от мира сего".

Вот что лежало в основе поведения сестер-надзиратель­ниц: они всегда помнили, что имеют дело не со здоровыми, а с больными людьми. "Может быть, эти сестры тоже иску­пают свои грехи?" - думал Джек.

Сестры-надзирательницы следили за Джеком, когда он обходил больницу; каким-то путем до них дошли сведения, что Джек известный психохирург, с корнем удаляющий безумие у больных, которые до этого считались безна­дежными.

- У меня было такое чувство, что сестры молчаливо просят, умоляют нас приехать в Траверз-Сити и поскорее взяться за дело, - сказал Джек.

Итак, в благоприятной атмосфере желтых кирпичных зданий, расположенных на живописных холмах и обращен­ных фасадами к чистым синим водам озера Мичиган, все было подготовлено для Джека-Давида, чтобы тот мог на­чать боевые действия против Голиафа-безумия. И тут же с первого шага перед ним встала дилемма. Она была рож­дена его честностью.

С одной стороны, он стоял на верном пути, когда после­довал совету видного Гарвардского нейропсихиатра доктора Гарвея Кушинг, который сказал: "Задача психиатров - вернуться в дома умалишенных и в лаборатории, которые они гордо называют пройденным для себя этапом". Совер­шенно верно. Эта больница и есть его лаборатория. У мно­гих тяжелых психотиков он может за пять минут иссечь безумие, которое годами не удавалось ликвидировать пу­тем уговоров на кушетке докторского кабинета.

С другой стороны, существовало зловещее мнение, вы­сказанное столь же крупным чикагским нейропсихиатром доктором Персиваль Бэйли: "Великая нейрохирургическая революция (лоботомия) оказалась безрезультатной: она не разгрузила больниц нашего штата".

Опять-таки верно. Еще в Логэнспорте, как вы припоми­наете, у Джека зародилось сомнение, что у ледового топо­рика нет будущего в лечении шизофрении. Крошечные пи­люли серпазила обладали силой прояснять головы, которые после лоботомии оставались туманными. Это был как бы особый вид химической лоботомии, временного вмешатель­ства, тогда как операция ледовым топориком навсегда раз­рушала мозговую ткань, которую уж невозможно восста­новить.

Вот какая дилемма встала перед Джеком: специалист по лоботомии, он в душе стал уже химиком-клиницистом. А тут пришли вести из Франции о новом, еще более силь­ном успокоительном средстве, чем серпазил, с которым Джек работал.

Химическая его формула звучит страшновато: "10-(3-диметил-аминопропил)-2-хлорфенотиазин". Это вещество было синтезировано мудрыми химиками фирмы Рона-Пу-лэнк в Париже. Профессор Дж. Е. Стеглин из Базельской психиатрической клиники в Швейцарии сообщил, что с по­мощью этого средства удалось выписать из больницы по­ловину больных. С применением правил химической сте­нографии оно было названо хлорпромазином. Средство это было освоено и выпущено в Америке под торговой мар­кой "торазин" фармацевтической фирмой Смит-Клайн-Фрэнч.

Как раз в то время сотни канадских и американских вра­чей проводили клинические испытания серпазила и торазина в надежде, что то или другое из чудодейственных снадо­бий - а еще лучше при совместном их употреблении - нач­нет опустошать наши сумасшедшие дома.

Но Джеку Фергюсону, уединившемуся на берегу боль­шого канала Траверз, - где ему было достать серпазил, где достать торазин? Кто из фармацевтической фирмы Сиба, выпускающей серпазил, или из фирмы Смит-Клайн-Фрэнч, вырабатывающей торазин, - кто слышал когда-нибудь о докторе медицины Джоне Т. Фергюсоне, замкнувшемся и своей далекой северной крепости? Никто.

И где взять денег на покупку пилюль для психобольни­цы Траверз-Сити? Их не было совсем. Как же нашему хи­мику-клиницисту Джеку Фергюсону приступить к испыта­нию этих могучих пилюль, которых он не имел?

- Занимаясь отбором больных для лоботомии, в ожи­дании заказанного оборудования и инструментов для про­изводства лоботомии, - рассказывает Джек, - я случайно разыскал в больничной аптеке небольшой запас серпазила и торазина.

Флаконы с таблетками лежали, обрастая пылью, на ап­течной полке; Джек, конечно, немедленно их реквизировал и пустил в ход.

- Затем я узнал, что у каждого из больничных врачей хранился небольшой запас образцов. Их мне тоже удалось выманить. А тут стали поступать пополнения от агентов Сиба и Смит-Клайн-Фрэнч. И дело закипело, - продол­жает Джек, улыбаясь.

Джек не рассказывал мне, приглашал ли он кого-либо из товарищей врачей принять участие в его сомнительной затее с химическим лечением. Возможно, что и нет, может быть, следовало это сделать, но Джек был ученым-одиноч­кой. Работая один, он по крайней мере был избавлен от не­обходимости отстаивать свой метод. Его химическая затея действительно выглядела сомнительно, потому что он на­чал испытывать новые успокоительные лекарства только на самых тяжелых, самых безнадежных, окончательно потеряв­ших разум больных. Наперекор всякому здравому смыслу он пытался именно их вернуть к ясному сознанию. Но по­чему же?

Пусть Джек сам ответит на этот вопрос. Вот его рассу­ждения. Ранние, мягко протекающие формы сумасшествия - неподходящий материал для лечебных опытов. Они не да­ют достаточно сильного контраста между "до" и "после". Этот контраст будет малозаметен, если у человека со слабо расстроенной психикой вы добьетесь некоторого улучшения. Эффект лечения определится гораздо вернее у тяжелого хроника, если вам удастся вывести его из глубокого психо­тического состояния и добиться явного улучшения. Вот почему так легко обмануться при лечении ранних, не запу­щенных случаев болезни. Давайте послушаем, что говорит по этому поводу не менее ярый критик доктор Д. О. Гебб из Монреаля. Он ставит вопрос о том, как определить ре­зультативность лечения. Дело это нелегкое. "Потому что, - пишет доктор Гебб, - среднее число психических больных, выздоравливающих без всякого лечения, составляет 30, 35 и до 40 -процентов всех больных... Эти цифры широко варьируются от одной серии пациентов к другой".

Откуда же вы узнаете, что данный случай выздоровле­ния после пилюль - не более как простая случайность? Вы можете это узнать с большей достоверностью - к этому-то и сводится теория Джека, - если будете испытывать новое лечение только на самых тяжелых, самых безнадежных хрониках, потому что эти больные никогда не выздоравли­вают самостоятельно.

Так рассуждал Джек, а, кроме того, я подозреваю, у него где-то еще таилась мысль, что люди, считая его затею заранее обреченной на неудачу, оставят его в покое с эти­ми "дурацкими выдумками". Это было похоже на Джека, одинокого волка.

И вот осенью 1954 года доктор Джон Т. Фергюсон на­чал испытывать действие серпазила и торазина на плохое поведение самых тяжелых, самых неисправимых хроников из 1003 умалишенных женщин, находившихся под его наб­людением в больнице Траверз-Сити. Не было у него ни ре­зидента, ни интерна, никакого другого врача, чтобы помочь ему в этом деле. Он имел только 107 сестер-надзиратель­ниц, которые были его руками, его ушами, его глазами. Они работали изумительно, говорит Джек, потому что, не буду­чи ни врачами, ни психологами, ни психиатрами, "все они имели высшее образование или равноценное ему".

И они действительно прекрасно работали - эти сестры, потому что годами жили со своими больными, заботились о них и, несмотря ни на что, нежно любили их - вопящих, грязных, удрученных горем, оцепенелых или внезапно разбушевавшихся, замышлявших покончить жизнь само­убийством или убить кого-нибудь. Эти 107 женщин-на­дзирательниц знали все повадки и причуды, страхи и внутренние муки своих больных, когда их ненормальное поведение разгоралось или ослабевало день ото дня, с часу на час.