Мне очень не хочется, чтобы читатель составил себе ' ложное представление о Донне Пилларс, Берте Оркэт, I Саре Дауни, Эвелин Дрэйк, Фрэнсис Бэйр или о какой- I либо другой из 107 "докторов" Джека. Это вовсе не сентиментальные дамы. Может быть, только чуть-чуть, в самой глубине сердца, они растроганы волнующей картиной рождественского праздника. Они всегда стойки и решительны, потому что ему нужна особая закалка, чтобы бороться с безумием, самым жестоким, самым ужасным из несчастий человеческих. Они знают, что в других отделениях есть еще много больных, которым можно бы помочь новыми лекарствами, но они их не получают. Они знают, что в отделении Джека Фергюсона есть больные, для которых он не нащупал еще прямого пути к выздоровлению. Но их ободряет мысль, что у них есть теперь новые лекарства которые открыли для них новый мир.
Для Джека это уже не отдаленный, а действительный и важный факт, что 22 декабря 1955 года все весело убранные палаты его отделения были открыты для осмотра всем гражданам, живущим в районе большого канала Траверз. Что вызвало сияние и еще более широкую, чем всегда, улыбку на его круглом, румяном лице, так это рождественская открытка, полученная им от сестер-надзирательниц и больных, написанная рукою заместительницы начальницы сестринской службы Сарой Дуани:
Дорогой доктор Фергюсон, мы хотим только сказать Вам, что искренне ценим то, что Вы сделали для нас за этот год, особенно в дни рождественского праздника. Это -самый прекрасный, самый радостный праздник, какого здесь еще никогда не бывало. Благодарим Вас от всего сердца.
От надзирательниц, больных и от меня лично
миссис Дуани.
В первые месяцы 1956 года Джек Фергюсон мог наконец оглянуться назад и порадоваться. Доктор М. М. Никельс, заместитель директора, и Берта Оркэт, и Сара Дуани - все в один голос говорили, что такого чудесного рождества у них никогда не было. Из 1000 тяжелых, признанных безнадежными хроников-женщин удалось выписать домой или на патронаж в чужие семьи свыше 150 человек. И оставалось еще несколько сот больных, подготовленных для пробной выписки и лечения на дому.
"У нас большие планы на 1956 год", - писал мне Фергюсон.
И в те же первые месяцы 1956 года Джек столкнулся с новыми трудностями. Он создал себе ясную, хорошо обоснованную теорию, что с помощью новых лекарств и нежной любовной заботы сестер-надзирательниц, с помощью химии плюс любовь он сможет выписать добрую половину своих неизлечимых больных.
Но из всех его больных не больше трехсот человек имели свой дом. И для половины этих счастливчиков лучше б не было ни дома, ни родных: несчастные были там нежеланными гостями.
Он гордился сотней освобожденных коек в его отделении, где до этого имелся длинный список ожидавших очереди. Но список начал снова расти со зловещей быстротой. Как мог он фактически освободить эти койки и увеличить число свободных мест в отделении, если у больных, получивших чудесное исцеление, не оказалось пристанища? Неужели штат Мичиган не в силах для них ничего сделать?
И почему коллеги-врачи не хотят проверить на своих больных его опыт с химией плюс любовь? Почему они не проявляют никакой заинтересованности в этом? В больнице Траверз-Сити есть отделения - такие, например, как приемное отделение, - где имеется большой процент больных с ранними формами психоза, а число больных, которым есть куда уйти из больницы, доходит до 90 процентов. Перспектива быстрого излечения у этих ранних психотиков - при новом способе лечения - гораздо благоприятнее, чем у запущенных хроников Джека.
Если начать новое лечение этих незапущенных больных и быстро выписывать их домой, то численность пациентов в больнице Траверз-Сити снизилась бы очень заметно. Но вот на заседании врачебной конференции некоторые из коллег Джека обрушились на него с нападками. Разве он не видит, сколько хлопот он им причиняет? Больница прославилась на весь штат как спасительница безнадежных хроников, и в результате со всех сторон стали присылать к ним тяжелейших больных. Вы представляете, сколько работы прибавилось в приемном отделении? Джеку следовало бы не очень торопиться с выпиской своих больных... А не то...
Какими глупыми мечтами тешит себя Джек Фергюсон! Он похож в этом отношении на Ральфа Уальдо Эмерсона, который сказал, что если человек предложит лучшую систему мышеловки, то люди протопчут широкую дорогу к его двери. Может быть, великий философ и прав в отношении изобретателей мышеловок, но его философию нельзя применить к изобретателям надежды для неизлечимых душевнобольных.
Джек был одинок со своими мечтами.
Не совсем одинок. С ним были больные, которые обожали его. Были сестры-надзирательницы, которые верили в него. Была начальница среднего персонала Берта Оркэт.
- Какие сестры! - сказал Джек. - это персональная победа мисс Оркэт. Это высшее достижение всей ее жизни, отданной другим людям.
Джек улыбнулся.
- С медицинской точки зрения Берта Оркэт - мой самый ценный помощник в этой борьбе. И она же мой самый беспощадный критик, если не считать мою Мэри. Стоит мне сделать малейшую попытку выдвинуть Фергю-сона впереди больных, как мисс Оркэт сразу же выливает мне на голову ушат холодной воды.
- Как это вы выдвигаете себя впереди больных? - спросил я.
- А вот как, - сказал Джек. - Мне следовало бы перестать похваляться своей работой, водя посетителей по больнице. Или я выпускаю на огородные работы не вполне подготовленных больных, чтобы приукрасить статистику.
Ох, и попадает мне от Оркэт!
Но не кто иной, как Берта Оркэт, которая за тридцать лет работы видела и подъем и угасание надежды для несчастных безумцев - чаще всего угасание, - именно Берта Оркэт с сиянием в глазах говорит Джеку Фергюсону:
- Если бы только нас оставили в покое, мы могли бы сейчас действительно что-то сделать. Теперь мы на верном пути.
С ним были все сестры-надзирательницы, и ожившие больные, и Берта Оркэт, и жена его Мэри. Так что Джек не так уж одинок.
- Насколько Джек изменился с момента его прихода в Траверз-Сити? - спросил я Мэри.
Мэри смутилась.
- Я должна вам кое в чем признаться, - сказала она. - Помните, когда Джек в последний раз вышел из Больницы ветеранов в Индианополисе, я сказала, что не сомневаюсь в полном выздоровлении Джека?
Да, я помнил это и даже приводил ее подлинные слова в своем рассказе.
- Я тогда солгала вам, - призналась честная Мэри. - Меня еще долго мучили приступы малодушия и страха за Джека. Нет, нет, Джек с тех пор совсем не изменился. Это я изменилась.
- В чем именно?
- Теперь я уже знаю, что нечего о нем беспокоиться, - сказала Мэри,
Глава 10
Сколько нужно нервов, чтобы писать очерк о том, что вы считаете подлинным открытием, - писать не после того, как открытие уже совершилось и прославилось, а в тот момент, когда оно еще разрабатывается и сам изобретатель в опасности. Я сознательно говорю, что Джек Фергюсон в опасности: из-за элементарной непорядочности, которая встречается в лучших научных кругах, всякое открытие вызывает пренебрежительное к себе отношение, пока специально назначенные и общепризнанные авторитеты не поставят ца нем штамп одобрения. Мэри Фергюсон не поняла, с какой целью я спросил ее, не изменился ли Джек с тех пор, как они переехали в Траверз-Сити. Мэри, готовая пойти за него на адские муки, думала лишь об одном:
Сможет ли он сохранить нормальную психику, которую чудом обрел в запертой палате пять лет назад?
Обратите внимание, что я говорю "обрел", а не "восстановил". До его последней прогулки в буйную палату Джек сам признавал, что начиная с мальчишеских лет он никогда не был психически здоровым. В нем всегда жил дикий зверь честолюбия, затаенное большое "Я", которое нашептывало ему мечты о будущем величии.
Что касается Мэри, она была вполне уверена, что бывший Джек, параноик, исчез навсегда. Посмотрите, как скромно он оценивает свою роль в открытии практического лечения для душевнобольных. Он отдает дань уважения химикам, снабдившим его новыми лекарственными средствами; он прославляет сестер-надзирательниц за их нежную, любовную заботу о больных. Поведение самого Джека полностью оправдывает мнение Мэри.
- Всякий раз, как я сдаю свою научную статью, меня мучает совесть. Ведь, по сути говоря, б заголовке должны стоять имена химиков и надзирательниц, а не мое имя, - говорит Джек.
И все же весь этот год я недосыпал по ночам, размышляя о том, когда же Джек - столь уверенный в себе и невозмутимый, как лунатик, - когда он наконец сдаст позиции и падет ниц. Но он крепко держался, и все мои опасения оказывались пустыми. Вы помните, как глупо я волновался, приняв равнодушие Джека к своим коллегам, не заинтересованным в лечении запущенных шизохроников, за высокомерие. Я беспокоился также о том, что Джек так одинок в своей работе, - ведь только Мэри, надзирательницы и больные радуют его бедное сердце.
Не глупо ли с моей стороны желать, чтобы Джек перестал быть одиноким "отщепенцем"? А как же было с Робертом Кохом, который выследил сибиреязвенного убийцу у себя на кухне? А Фредерик Бантинг, который открыл инсулин в своей душной мансарде, невзирая на усмешки профессоров? А Джордж Майнот, открывший противоядие против смертельной болезни - злокачественной анемии - в своей частной практике, а не в Гарварде? Кем же были эти ученые-оригиналы, как не отщепенцами, до того момента, пока Нобелевская премия или другая подобная безделушка не увенчивали их оригинальность?
Пожалуй, для творцов работать в одиночку - это только преимущество. Но появились другие минные ловушки на пути Джека Фергюсона, борца с безумием. Он добился ошеломляющего успеха в лечении безнадежных, хронических, запущенных случаев шизофрении. Не испортит ли это Джека? Я видел его сияющее круглое лицо и весело сверкающие карие глаза рядом с газетным заголовком, прославлявшим доктора из Траверз-Сити, который лечит безнадежное безумие химикалиями плюс любовь. Не обольстился ли Джек собственной рекламой? Не закружится ли его голова? Не возомнит ли он себя великим ученым и не затеет ли борьбу с еще более разрушительной, более загадочной и непобедимой формой безумия, чем шизофрения. Не воображает ли Джек, что его формула "любовь плюс химикалии" окажется столь же целительной при умственном расстройстве у стариков, которое неизбежно, как сама смерть? Это - заключительное слабоумие, наступающее в ту пору жизни, которая является такой жуткой противоположностью юности; это уже не жизнь, а жалкое прозябание, которое доктора называют одряхлением.
Фергюсону, конечно, лучше знать, стоит ли ввязываться в борьбу со старческим слабоумием. Ему ведь известно, что новые лекарства оживляют молодых шизофреников гораздо быстрее и что нежная, любовная забота приводит их к восстановлению психики гораздо успешнее, чем пожилых шизофреников. Джек, конечно, это знает. Он все это признает, и тем не менее глаза его загораются под стеклами очков, как бы спрашивая: ну, и что из этого следует?
- Я самым серьезным образом спрашиваю, - говорит Джек, - что можем мы сделать для бабушки и дедушки и для бедной старенькой тетки Мэри?
Такова его манера так формулировать проблему умственного расстройства у стариков. Джек не тратит времени на грустные размышления о том, что антибиотики, побеждая пневмонию, являются друзьями старости, или о том, что эти замечательные снадобья спасают стариков не для здоровой и мудрой жизни, а для печального прозябания в сумасшедших домах. Доктор Остин Смит, блестящий и дальновидный редактор журнала Американской медицинской ассоциации, так резюмирует этот вопрос. Люди стали теперь здоровее и живут лучше и дольше - живут так долго, говорит Остин, "что перед обществом встает необходимость разрешения новой социально-медицинской проблемы".
Согласно статистике, эта "проблема" охватывает сотни тысяч слабоумных стариков, представляющих тяжелое бремя как внутри психиатрических больниц, так и вне их. - человеческой точки зрения каждый из этих стариков является объектом жестокого благодеяния со стороны современной медицины, которая сделала их долгожителями, но не смогла дать им настоящей жизни и здоровья. Для бедных стариков медицинская наука - это сплошное издевательство. Она спасает их от смерти, причиняемой микробами, и обрекает на прогрессирующее слабоумие. Доктор Остин Смит заглядывает в будущее и предостерегает нас: "По мере того как современная медицина все больше и больше удлиняет наш век, число людей, обреченных на старческое слабоумие, будет расти астрономически".
- Что ж нам делать с дедушкой и бабушкой и старенькой теткой Мэри? - спрашивает Джек.
Что тут можно сделать? Мы можем настроить побольше просторных кирпичных бараков, собрать туда зажившихся стариков и постараться забыть о них.
Доктор Уолтер Л. Брюич приводит цифры роста этой печальной армии. Число стариков, поступивших в психиатрические больницы в 1920 году, составляло 5 процентов; 11 процентов в 1930 году; эта цифра выросла до 21 процента в 1940 году; а в 1950 году было уже около 38 процентов поступлений с диагнозом "старческий психоз" или "психоз на почве артериосклероза" (предполагаемая причина старческого слабоумия).
Такова статистика, но за нею живые люди. В сотнях тысяч домов от одного побережья и до другого живут старые мужчины и старые женщины. Иногда у них проясняется сознание, но потом снова становится смутным и туманным. В моменты просветления их охватывает страх. Они спрашивают своих сыновей и дочерей: "Ты не собираешься меня куда-нибудь отправить?"
- Много ли стариков, страдающих старческим слабоумием, в Траверз-Сити?- спросил я Джека. - Действительно ли их число растет, как утверждает Брюич?
- Да, растет и даже больше, чем у него, - сказал Джек. - В настоящее время мы содержим свыше 40 процентов таких больных, и число их растет скачкообразно. Дело обстоит так, - объясняет Джек. - Бедных стариков направляют к нам семьи, где их поведение становится нетерпимым. Поступают они также из частных лечебниц. Иногда их присылают районные богадельни, которые не могут справиться с их плохим поведением.
Это может превратиться, если уже не превратилось, в первостепенную медицинскую проблему национального масштаба.
Джек Фергюсон готов вывернуться наизнанку, чтобы как-нибудь задержать процесс умственного распада у стариков Но как он смеет даже подумать об этом? Что может более неизбежным, чем старость? Что может быть быть более необратимым, чем старческое слабоумие? И что может быть более неисправимым, чем рассудок дементного старика, если вспомнить, что слово "дементный" означает полное отсутствие рассудка?
Как можно восстановить то, что уже не существует?
- Каким же я был тупицей!- говорит Джек, вспоминая первоначальные свои представления о возможности помочь несчастным старикам. - Более четырех лет я искал общий лечебный фактор для всех видов безумия...
Он продолжает искать ошибку, вкравшуюся в его рассуждения. Почему он отделил старческое слабоумие от шизофрении и других функциональных психозов? Зачем он обманывал себя, считая, что у стариков какая-то особая форма безумия? Для этого были, конечно, некоторые основания: когда патологоанатомы исследуют мозг умерших сумасшедших стариков, то у многих из них они находят признаки перерождения. Артериосклероз. Совершенно правильно. Старческий возраст. Неизбежно. Но когда те же патологоанатомы осматривают мозг у других умерших стариков, с теми же симптомами психической болезни, они не находят в них ничего. Никакого перерождения...
Джек не переставал обдумывать эту тайну старческого слабоумия в. длинные бессонные ночи, а бессонных ночей у него было достаточно. Надо, конечно, признать, что при старческом слабоумии симптомы несколько отличаются от других видов безумия. У бедных стариков наблюдается преимущественно спутанность сознания. Они не знают, где находятся, и часто не разбираются в категориях времени: сегодня ли, вчера, завтра или десять лет назад. Они могут живо вспомнить то, что произошло пятьдесят лет назад, и совершенно забыть то, что случилось сегодня, в Десять часов утра.
Но бывают и другие виды безумия у стариков, когда симптомы болезни в точности совпадают с признаками той или иной формы шизофрении или всех ее форм, взятых вместе, что встречается часто у молодых людей.
Когда Джек не может уснуть, он уж больше не хватается за барбитураты.
- Я просто сажусь работать, - говорит он. - Работа - это мой конек. Так как я всю ночь мотаюсь взад и вперед, то не могу спать в одной комнате с Мэри.
Ночь за ночью он просыпается после трех-четырехчасового сна и в тиши ночной набрасывает черновики научных статей своим наклонным, разборчивым и неуклюжим почерком. Или же рисует шестиугольники и пятиугольники химических формул несуществующих органических соединений, не ясных никому, кроме Фергюсона.
- Потом я начинаю чувствовать утомление и иду спать, - говорит Джек.
- И вот - может быть, в одну из этих бессонных ночей - Джек нашел способ, как помочь бедным сумасшедшим старикам. Это не новое лекарство. Это только то, что он называет "общим целебным фактором". И вовсе не старческий склероз мозга он должен лечить. Для этой болезни пока не существует лечения. И не симптомы болезни - спутанность сознания, потеря ориентировки, забывчивость - должен он взять под обстрел. Нет...
Джек проделывает полный круг в обратном направлении - к лоботомическому периоду в Логэнспорте и серпазил-риталиновому лечению в Траверз-Сити. Он должен лечить то, что служит основанием для отправки и молодых и старых в психиатрические больницы. Это их поведение, которое доходит до такой степени ненормальности, что больной становится нетерпим в общежитии даже для самых близких и любящих его людей.
Он должен лечить ненормальное поведение.
И если ненормальное поведение - это сверхактивность, или слабоактивность, или смесь того и другого, то почему не применить для лечения стариков те же лекарства, которыми он нормализует поведение шизофреников?
Это будет, конечно, нелегко. Это прибавит еще сотни больных к той многосотенной массе, которую уже лечат и наблюдают его сестры-надзирательницы. Это сотни новых "профилей поведения", представляемых ему для анализа. Но что поделаешь! Придется еще подсократить часы сна...
Создавалось впечатление, что все пережитое в бурные дни Гэмлета и в закрытой палате развязало в нем неудержимый прилив энергии. Это был уже не водоворот, а скорее стремительная полноводная река. Известно, что люди, в которых бушует дикая энергия под спокойной внешностью отличаются бесстрашием.
То же происходило теперь с Джеком. Ему было на все наплевать.
- Больные, которых мы охотно берем из приемного отделения, - сказал Джек, весело подмигивая, - это те, у которых на картах стоят пометки: прогноз плохой... необходим специальный дежурный пост... типичная старческая дегенерация... Вот на таких-то мы и пробуем свои зубы. Нам не нравится слово "неизлечимый".