Глаза Японии
Я в гостях в японском доме неподалеку от Токио. Хозяева очень приятные люди. Жена встречает нас в дверях. Когда-то она была весьма популярной телезвездой. Она по-прежнему молода и красива, но сейчас оставила работу ради мужа и детей.
Нас четверо, вместе с ее мужем. Я - единствецный не-японец.
Нас изящно и радушно приглашают в дом, и вот мы уже сидим в по-западному устроенной столовой, одновременно это часть кухни. Жена готовит легкую закуску и разливает нам сакэ. Едва мы успеваем рассесться, как ее муж, очень приятный и обходительный мужчина, шутливо говорит:
- У себя в доме я лев.
Я не понимаю, что это значит, но, должно быть, важное, иначе бы он так не говорил. Мне почему-то кажется, что слова предназначены мне. Я оглядываю дом. Он современный и удобный. Хозяин - известный японский актер.
Вскоре мы пьем сакэ со льдом - хороший напиток для жаркого и влажного японского вечера. Жена по-прежнему чем-то занята. Теперь она готовит настоящую еду, муж помогает. Вдвоем они - ловкая кухонная команда. Может, это такая пьеса.
Через некоторое время на столе уже много еды. Мы пьем, закусываем и разговариваем. Ей больше нечего делать. С тех пор, как наша компания вошла в дом, жена не присела ни разу.
Сейчас она сидит, но не за столом. Она сидит футах в пяти от нас и слушает разговор. Я оглядываюсь - как она там, в пяти футах от стола, - и вспоминаю слова, шутливо сказанные ее мужем, когда мы только вошли:
- У себя в доме я лев.
Я не понял тогда, что это значит, но, должно быть, что-то важное. Теперь, глядя, как она сидит в пяти футах от стола, не с нами, но вполне довольная, я понимаю смысл этих слов.
Я смотрю ей в глаза. Темные и красивые. Это глаза счастливого человека. Она рада, что мы пришли. Она сделала все, чтобы нам было хорошо, и ей приятно, что мы здесь.
В ее глазах я вижу старую Японию. Вижу тысячелетия японских женщин, что не садились за стол, но были счастливы. Записывая все это, я вижу и то, с каким зубовным скрежетом читают мои строки американки и думают про себя: "Ох, бедная униженная рабыня мужской тирании! Не ублажала бы их, как последняя служанка, а заехала бы по яйцам!"
Я почти вижу их лица.
Я почти вижу их глаза, полные ненависти, которой так далеко до этой комнаты.
Колдовство персиков
Сколько остановок?
Сколько остановок?
Сколько остановок?
До оленьей станции?
Вчера я купил четыре персика, хотя они мне вовсе не нужны. Заходя в магазин, я нисколько не интересовался персиками. Мне нужно было что-то другое - сейчас уже не помню что.
Я шел по фруктовому отделу, собираясь взять сейчас уже не помню что, и вдруг увидал персики. Персики не были моей целью, но я все равно остановился и принялся на них смотреть. Красивые персики, но разве это повод их покупать? Мало я перевидал в своей жизни красивых персиков?
Не особенно раздумывая, я взял в руки один персик - попробовать, насколько он крепок; оказалось, вполне, но за последние десять лет сотни персиков были не менее крепки.
Что же заставит меня купить совершенно ненужные мне персики?
Я понюхал, и персик пах моим детством. Я стоял посреди магазина и катился назад, будто на поезде, в прошлое, в котором персики были чрезвычайным событием, почти как оленья станция, где летним днем стадо северных оленей терпеливо ждет поезда, и у каждого, до конца железнодорожного полотна, - по мешку персиков.
Таймс-сквер в Монтане
Часть первая
Пишу я в маленькой комнатке под крышей старого амбара - его построили из красного дерева еще в те времена, когда были живы все, кто давно мертв: Пацан Билли, Луи Пастер, королева Виктория, Марк Твен, японский император Мейдзи и Томас Эдисон.
В горах Монтаны не растут секвойи, значит, дерево привезли с берега Тихого океана и превратили в огромный амбар на три с лишним этажа, если только высоту амбаров можно измерять этажами.
Фундамент сложен из ледниковых глыб, идеально подогнанных друг к другу, чтобы они удерживали красное дерево и разное прочее, из чего состоит амбар, включая изменчивое монтанское небо, всего в нескольких футах под которым я и пишу.
Из глыб получился огромный подвал, что вообще-то нетипично - подвалы редко бывают в амбарах. Этот подвал - отдельная тема, и лучше оставить ее на потом.
Позже…
Чтобы попасть в этот мой кабинет, нужно подняться к самой крыше амбара по лестнице, едва ли не метафизической в замысле и в том, как она карабкается по стене - шаг за шагом, открытая, точно смерть и желание, к самому небу, полному сейчас снегопада.
Лестницу разделяют две площадки, есть перила, чтобы я не упал с амбара ни на пути к писательству, ни обратно.
…никуда не годится.
Над первой площадкой вкручена лампочка, лестница там поворачивает к другому пролету, который тоже заканчивается лампочкой.
В самом амбаре есть выключатель, и такой же - на вершине лестницы. Они работают по отдельности, так что я могу зажигать и гасить свет как изнутри амбара, так и с лестницы. Когда я поворачиваю выключатель, амбар заливается красивым розоватым сиянием, точно закат на красном дереве, я ловлю собой этот свет, приходя в амбар и покидая его.
Мне нравится включать и выключать свет. Получается как в театре: кремового оттенка сосновая лестница сияет, словно мост на секвойевом закате, и это важная веха моей каждодневной монтанской жизни.
(Сейчас мы слегка развернемся: просто я хочу сказать, что в этом амбаре живут птицы, развлекая меня своим обществом, а под лестницей - там, где сложено сено для лошадей, - зимуют зайцы. Их помет, словно горная порода, выходит наружу и укладывается грибным узором на выпавших из тюков клочках сена. Временами мне становится одиноко, и тогда приятно бывает вспомнить, что этот огромный литературный дом со мной делят зайцы, хоть я ни разу их не видал - только превосходный поэтический помет. Но вернемся к свету.)
Я люблю включать и выключать свет, приходя к таким словам или уходя от них. Сам не знаю почему, чтобы освещать себе путь, я вкрутил совсем маломощные лампочки.
Вчера я выяснил, что на первой площадке горит всего лишь 25-ваттная лампочка, а на верхней, перед моей комнатой, - 75-ваттка, итого 100 ватт зрительной мощности.
Задумавшись об этом после своих писаний, я решил увеличить мощность и, как итог, - яркость амбара. Поздно вечером, посмотрев в городе, как школьники играют в баскетбол, я отправился в круглосуточный магазин за двумя лампочками - так началось одно из увлекательнейших приключений в моей жизни.
Сперва я собирался довести ламповую мощность до 150 ватт, отдавая себе отчет, что 100 ватт на лампочку - уже серьезный шаг вперед, особенно после той 25-ваттной кругляшки, которая уже бог знает сколько времени висит на первой площадке.
Может, не один год…
Кто в наше время следит за юбилеями лампочек - разве только вы вспомните, что не меняли ее, скажем, пятьдесят лет. Тогда вы обратите на это внимание, позовете журналистов и все такое, но чаще всего вы об этом забываете. Есть ведь о чем подумать, правда? Любит ли меня жена? Почему она так громко смеется над моими шутками, я же знаю, они совсем не смешные, или - что мне делать с остатком своей жизни?
Вовсе не лампочки занимают наше время, и в этом есть какой-то смысл.
Так или иначе, я стоял в лампочной секции, с любовью глядя на цифры с числом ватт. По тому, как я на них смотрел, можно было решить, что я коллекционирую электрические почтовые марки и вот-вот добавлю в свое собрание большую редкость. Дважды по 100 ватт будет вполне адекватно, но я размышлял, почему бы не вкрутить 150-ваттные лампочки и не устроить настоящее театральное сияние.
То-то будет зрелище, когда я в первый раз поверну выключатель. Амбар взорвется светом, как бродвейское шоу.
Мне ужасно понравилась эта мысль, но тут я увидал 200-ваттные лампочки. Сердце замерло и уподобилось критику, что с первого взгляда влюбляется в спектакль.
200-ваттные лампочки!
Какие перспективы!
Мой монтанский амбар красного дерева вспыхнет Тайме-Сквером. Зачем размениваться на бродвейское шоу, когда в собственном амбаре можно устроить самую знаменитую в мире театральную площадь?
Я купил две лампочки, предвкушая, как на следующий же день вкручу их в патроны, а вечером в первый раз зажгу свет.
Ну что ж, день настал, вечер будет, одиннадцать утра, и часы спешат к ночи, когда в Монтане наступит темнота, а в моем амбаре - Таймс-Сквер.
Такие у меня в жизни радости.
Я ждал, как ребенок, своей электрической сласти.
Часть вторая
Я ждал весь день, сейчас в Монтане ночь, как ей и полагается… пришло время таймс-скверить мой амбар Великим Белым Путем из 200-ваттных лампочек, целых двух.
Я успел рассказать жене об этих лампочках и о том, с каким волнением жду, когда амбар засияет, словно Бродвей, так что она вытащила нарцисс из купленного в городе букета, поставила его в бутылку с высоким горлышком, и мы сквозь снег направились к амбару. Ощущая в своей руке волшебную силу, я тронул выключатель, и амбар взорвался светом, окунулся в изобилие, словно Таймс-Сквер.
- Как красиво, - сказала жена.
Я был так горд этим светом, что не смог придумать ничего в ответ. Мы начали подниматься по лестнице. Жена шла впереди с нарциссом в руке.
Мы добрались до первой площадки, и я посмотрел на сияющую лампочку. Мне хотелось гладить ее, словно кошку, и она непременно заурчала бы, можете мне поверить.
Мы двинулись по второму пролету, но как только добрались до площадки, свет погас. Сердце упало, словно камень в промозглый колодец.
- О нет! - проговорил я, недоверчиво глядя на так нежданно и так навечно погасшую лампочку.
Жена смотрела жалостливо. Она явно сопереживала мне, поскольку знала, как важны для меня эти лампочки.
Я открыл дверь в писательский кабинет, зажег свет, и жена поставила нарцисс на стол.
Я все еще был в шоке.
Она что-то сказала - сейчас уже не помню что, - смягчая мои страдания из-за этой сгоревшей лампочки. Как будто в полночь вдруг погасла половина Таймс-Сквера - ее вычеркнули, повергнув людей в шок и изумление.
Как только жена произнесла утешительные слова - очень мило с ее стороны, жаль только, я забыл какие, - амбар вспыхнул снова, как будто случился маленький взрыв.
Высунув голову во внутреннее окно кабинета, я взглянул на стену амбара, где только что полыхнула эта вспышка, и увидел темную лестницу.
- О нет!
Я открыл дверь: Таймс-Сквера не существовало. Вторая 200-ваттная лампочка сгорела тоже.
- Бедный, - сказала моя жена.
Я нашел 25-ваттную лампочку, отправленную на пенсию в мою комнату, и вкрутил ее над площадкой, прямо за дверью.
Мы стали спускаться.
В самом низу горела тусклая лампочка, и ее света хватило, чтобы на этом пути не опасаться за свою жизнь.
Внизу я достал обе сгоревшие лампочки.
- Знаешь, что я с ними сделаю? - сказал я жене, и в моем голосе звучал гнев.
- Нет, - осторожно ответила она. Моя жена - японка, иногда ее смущают мои театральные заявления. Другая культура. Японцы реагируют немного иначе. - Что ты с ними сделаешь? - спросила она.
Отнесу в магазин и поменяю на другие.
- Думаешь, примут?
- Да, - сказал я, повышая голос. - Эти лампочки не работают! ЛАМПОЧКИ ОБЯЗАНЫ СЛУЖИТЬ ДОЛЬШЕ ДЕСЯТИ СЕКУНД!
Вряд ли она поверила, что я действительно это сделаю. Мысль, что магазин примет обратно сгоревшие лампочки, была ей совершенно чужда. Не думаю, что в Японии это распространенная практика, но сейчас Япония меня не интересовала. Я был обманут и требовал сатисфакции.
Тем же вечером мы опять поехали в город смотреть баскетбол, так что я сложил в бумажный пакет сами лампочки, чек на эти лампочки и взял пакет с собой.
После игры мы остановились у магазина.
До последней минуты жена не верила, что я решил обменять сгоревшие лампочки. Придумав уважительную причину, она осталась в машине, а я, зажав в руке пакет со сгоревшими лампочками, рванулся к дверям.
Магазин казался огромным и заброшенным, был уже одиннадцатый час, и над Монтаной начинался снежный ураган. В такое время и в такую погоду людей не интересуют покупки, и я подумал, что, в конце концов, мне это даже на руку.
За прилавком у кассы стояла средних лет женщина. На лице у нее застыла сонная гримаса позднего февральского вечера: покупателей нет и не предвидится.
И тут появляюсь я с бумажным пакетом в руке. Я держал его так, чтобы побыстрее вытянуть продавщицу из того, что ей там снилось, в реальность, представлявшую собой магазин и незнакомца с загадочным пакетом в руках, который волшебным образом явился перед нею прямо из зимнего урагана.
- Вам чего? - автоматически проговорила женщина, кажется, надеясь, что я не псих, в пакете у меня не бомба и я не явился в эту зимнюю ночь грабить ее магазин.
- Лампочки, - объявил я, залезая в пакет и доставая обе лампочки. - Перегорели через десять секунд после того, как я их включил, - сказал я. И выложил их на прилавок.
Продавщица уставилась на лампочки. Не думаю, что кто-нибудь когда-нибудь являлся из снежного урагана и выкладывал перед ней на прилавок две сгоревшие лампочки.
Я первый.
- Я вкрутил их в амбаре, - сказал я. - Там двести двадцать вольт, у меня стоят предохранители, но лампочки сгорели. Через десять секунд. Я считаю, они должны служить дольше. И хочу их вернуть, - добавил я, хотя на самом деле уже вернул эти лампочки, поскольку они лежали на прилавке между мной и кассиршей. Теперь посмотрим, что будет дальше.
Жена ждала меня в машине, возможно, раскаиваясь в своем решении выйти за меня замуж или, по крайней мере, рассматривая наш брак под другим углом.
- Это резонно, - сказала женщина.
Еще одна жизненная победа упала прямо мне в руки!
- Хотите взглянуть на чек? - спросил я, решив, что это придаст делу оттенок профессионализма.
- Нет, - ответила продавщица. - Не нужно. Я вас помню.
Это уже интересно, ведь я ее не помнил. Почему она меня запомнила? А впрочем, ладно, очередной фрагмент моей жизни из тех, что лучше предать забвению.
- Вы хотите назад деньги или новые лампочки? - спросила женщина.
- Две новые лампочки, - ответил я. - Но не двухсотваттки. Я им не доверяю. Сто пятьдесят ватт, пожалуйста. Они надежнее.
Я извлек урок из экспериментальных электролампочек. Никогда прежде я не имел дела с 200-ваттными лампочками и не намеревался иметь его впредь. Лучше держаться традиционного способа освещения.
Таймс-Сквер был хорошей задумкой, но раз из этого ничего не вышло, какой смысл продолжать? Я отступаю на позиции электрической мощности бродвейского шоу в моем амбаре.
Это меня удовлетворит.
Скачка со 100 до 300 ватт будет довольно и для меня, и для моего амбара.
Продавщица дала мне две 150-ваттные лампочки, и нам пришлось пересчитать стоимость, ведь 200-ваттные лампочки были дороже. В результате я получил несколько центов сдачи.
Я вышел из магазина и сел в машину - в ореоле победы, сжимая в руке пакет с двумя новыми лампочками.
- Что случилось? - спросила моя японская жена.
Я протянул ей пакет.
- Электрические суси, - сказал я
* * *
Только что я вкрутил в амбаре две 150-ваттные лампочки и опять жду ночи, чтобы посмотреть, как мой амбар засияет, словно бродвейское шоу.
…надеюсь.
Часть третья
Бродвейское шоу моего амбара гвоздь сезона! - открылось, едва я повернул выключатель. Две 150-ваттные лампочки подобны Джону Бэрримору и Саре Бернар в главных ролях чечеточной версии "Гамлета" с оригинальной музыкой Моцарта в авторском исполнении.
Что за представление!
Сегодня амбар - мой.
Ветер под землей
Я много лет восхищался одним японским романистом, и по моей просьбе нам устроили встречу. Мы ужинаем в токийском ресторане. Неожиданно романист надевает мотоциклетные очки, предварительно достав их из мешка.
Вот так: мы сидим за столиком друг напротив друга, и у него на носу мотоциклетные очки. Люди оглядываются. Я делаю вид, что это вполне нормально - в ресторане в мотоциклетных очках, - но ненавязчиво и направленно посылаю романисту мысль: "Да снимите вы эти ебаные очки, пожалуйста".
Я не говорю ни слова о его мотоциклетных очках. Мое лицо не выдает моих мыслей. Я слишком его уважаю. Но не хочу, чтобы он сидел за столом в мотоциклетных очках. Эту мысль я шлю ему постоянно. Проходит минуты три, и писатель неожиданно - так же неожиданно, как надел, - снимает мотоциклетные очки; они возвращаются в мешок… хорошо.
Он говорит о большом землетрясении, что случилось в Токио несколько дней назад. Говорит о своем сыне, не совсем нормальном умственно, и о том, как он пытался объяснить ребенку, что такое землетрясение и почему его не нужно бояться, но так ничего и не придумал.
- Он понимает, что такое ветер? - спрашиваю я.
- Да.
- Тогда скажите ему, что землетрясение - это ветер, который дует сквозь землю.
Японскому романисту пришлась по душе эта мысль.
Я очень его уважаю.
Хорошо, что он снял мотоциклетные очки.
Токийская снежная история
Токио у меня есть дурная привычка, от которой я никак не могу избавиться. Проросший в душе сорняк необходимо выполоть. Я подобрал эту привычку в прошлом году в Японии, и бросить ее очень непросто.
Я засыпаю у телевизора.
Я знаю, что во владениях дурных привычек есть измерение, пространственно сравнимое с теми дурными привычками, что четырехмерны и воют, подобно беззубому вампиру в ничем не ограниченных чесночных зеркалах вечности.
Я почти до предела убавляю звук телевизора, и японские голоса бормочут, словно море в отлив. Я люблю слушать, как говорят японцы. Для меня их речь звучит музыкой, и вот я засыпаю под говор сотен японцев, их тихое бормотание в другом углу комнаты.
Теперь вы представляете суть дела, и я расскажу, в чем порочность этой привычки. Программы и рекламы рано или поздно кончаются, а голоса полуночных самурайских спектаклей переходят в приглушенный "снег", который и будит меня посреди ночи.
Я встаю с кровати и, спотыкаясь, бреду выключать телевизор.
Шумный снег исчезает, и в Токио опять сезон дождей. Я возвращаюсь в постель, но засыпаю не сразу - мне одиноко, ведь сотни японцев в который раз бросили меня здесь, посреди токийской ночи, лежать и ждать, когда придет сон и по дружбе составит мне компанию.
Даже записывая все это и клятвенно обещая бросить дурную привычку, ибо она и есть инструмент одиночества, я знаю: сегодня ночью опять засну под тихий говор сотен японцев, что пошумят, словно море, в пяти футах от моей постели, а после превратятся в снег.