Мешуга - Исаак Башевис Зингер

"Когда я был мальчиком и рассказывал разные истории, меня звали лгуном, - вспоминал Исаак Башевис Зингер в одном интервью. - Теперь же меня зовут писателем. Шаг вперед, конечно, большой, но ведь это одно и то же".

"Мешуга" - это своеобразное продолжение, возможно, самого знаменитого романа Башевиса Зингера "Шоша". Герой стал старше, но вопросы невинности, любви и раскаяния волнуют его, как и в юности. Ясный слог и глубокие метафизические корни этой прозы роднят Зингера с такими великими модернистами, как Борхес и Кафка.

Содержание:

• Предисловие переводчика 1

• Исаак Башевис Зингер - МЕШУГА 1

• ЧАСТЬ I 1

• ЧАСТЬ II 21

Предисловие переводчика

Роман "Мешуга", являясь самостоятельным произведением, по существу представляет собой продолжение широко известного русскоязычному читателю романа "Шоша" (единственного романа И. Башевиса Зингера, изданного на русском языке тиражом 100 000 экземпляров).

Кроме главного героя, писателя Аарона Грейдингера, оба эти романа объединяет их явно автобиографический характер, в них отчетливо видны обстоятельства и факты жизни и творчества автора. Широкая картина жизни эмигрантов и их переживаний в первые годы после Второй мировой войны не потеряла значения и сейчас, когда через пятьдесят пять лет после Холокоста и сталинских репрессий вскрываются все новые факты этих событий наряду с проявлениями живучести нацистской психологии.

Первоначальная версия романа была опубликована на языке идиш под заглавием "Потерянные души", а затем переработана автором и издана (в собственном переводе автора на английский язык) уже под названием "Мешуга". "Мешуга" (ме-шуг'-а) на языке иврит означает "сумасшедший", "помешанный", "потерявший разум".

Пользуюсь случаем, чтобы выразить глубокую признательность моей жене Алене за постоянную поддержку и - особенно - помощь в редактировании перевода, а также преподавателю Петербургско­го еврейского университета С. Г. Парижскому, сове­ты которого помогли мне в составлении примечаний, и Е. Л. Гольдиной за помощь в компьютерном обеспечении моей работы.

Перевод на русский выполнен с первого издания издательства PLUME BOOK N.Y. USA 1995.

( С. С. Свердлов )

Исаак Башевис Зингер
МЕШУГА

ЧАСТЬ I

Глава 1

Так бывало уже не раз: кто-либо, о ком я думал как о погибшем в гитлеровских лагерях, вдруг появлялся живым и здоровым. Я обычно старался скрыть удивление. Зачем разыгрывать драму или мелодраму, давая человеку понять, что мне пришлось смириться с его или ее смертью? Однако в тот весенний день 1952 года, когда дверь моего кабинета в редакции еврейской газеты в Нью-Йорке открылась и вошел Макс Абердам, я, по-видимому от неожиданности, испугался и побледнел, потому что услышал его хохот:

- Не пугайся, я не явился из загробного мира, чтобы задушить тебя!

Я встал, чтобы обнять его, но он протянул мне руку, и я пожал ее. Он все так же носил цветастый галстук и ворсистую шляпу с ши­рокими полями. Макс был значительно выше меня. Он не слишком изменился с тех пор, как я последний раз видел его в Варшаве, хотя в его черной бороде появились седые пряди. Только живот вырос и стал выпирать еще больше. Да, это был тот самый Макс Абердам, варшавский покровитель художников и писа­телей, широко известный обжора, пьяница, бабник. Между пальцами он держал сигару, золотая цепочка от часов свешивалась из кар­машка его жилета, а запонки на манжетах ис­крились драгоценными камнями. Макс Абердам не говорил, он орал - таков был его стиль. Он громко провозгласил:

- Пришел Мессия , и я воскрес из мертвых. Разве ты не читаешь новостей в своей газете, или, может быть, ты сам покойник? Тогда возвращайся в свою могилу.

- Я живой, живой.

- Ты называешь это жизнью? Торчать в прокуренном офисе, читая гранки? Это мог бы делать и труп. На улице весна, по крайней мере, по календарю. Ты заметил, что в Нью- Йорке не бывает весны - здесь либо мерз­нешь, либо подыхаешь от жары? Пойдем, пообедаем со мной, а то я разорву тебя на части, как селедку.

- Наверху ожидают гранки. Это займет всего пять минут.

Я не знал, как к нему обращаться, по-приятельски на "ты" или официально на "вы". Макс был почти на тридцать лет старше меня. Его громкий голос был слышен в соседних помещениях, и мои сослуживцы-журналисты заглядывали в открытую дверь. Они улыбались, а один из них подмигнул мне, вероятно, думая, что опять пришел какой-то псих. С тех пор, как я стал вести в газете колонку советов, у меня часто бывали странные типы - обезумевшие от горя жены исчезнувших мужей, молодые люди с планами спасения мира, читатели, убежденные, что они сделали какое-то потрясающее открытие. Один посетитель сообщил по секрету, что Сталин был перевоплощением Амана .

Я быстро дочитал гранки своей статьи "Уче­ный предсказывает, что люди будут жить до двухсот лет" и отдал их лифтеру, чтобы до­ставить на десятый этаж.

Когда мы вошли в спускающийся лифт, он был переполнен авторами и наборщиками, направлявшимися в кафетерий. Но Макс Абердам легко перекрикивал их голоса:

- Ты не знал , что я в Америке? Где ты живешь - в загробном мире? Я неделями пы­тался добраться до тебя. Еврейские газеты везде одинаковы. Ты звонишь и просишь позвать кого-нибудь, они просят подождать у телефона, но ничего не происходит - про тебя забыли. Ты что, на луне живешь? Поче­му у тебя нет собственного телефона в твоем кабинете?

На улице я предложил пойти в кафетерий, но Макс возмутился:

- Я еще не дошел до того, чтобы ходить туда, где мне придется носить поднос, как официанту. Эй, такси!

Мы забрались в машину, которая, миновав несколько кварталов, доставила нас к ресто­рану на Второй авеню. Водитель сказал нам, что он приехал из Варшавы и помнит Макса Абердама и его семью. Кроме того, он чита­ет мою колонку в газете. Макс вручил ему свою визитную карточку и дал большие чае­вые. У Раппопорта (в ресторане, который он выбрал) его хорошо знали. Нам показали столик, на котором стояли корзинка со све­жими булочками, салатница с отварным го­рохом и блюда с пикулями и кислой капустой. Официант улыбался нам, так как он то­же узнал Макса. Для себя Макс заказал апельсиновый сок и заливное из карпа, а для меня, вегетарианца, омлет с овощами. Пока мы ели, он закурил сигару. Он жевал, пыхал дымом и орал:

- Итак, ты стал в Америке колумнистом ! Я слышал, как ты болтал по радио в прошлое воскресенье о том, как подавлять эмоции и другую такую же чепуху. Друг мой, я, может быть, потерял все, но малость здравого смыс­ла у меня еще осталось. Хотя я сомневаюсь насчет моей головы, но я ничего не должен Всевышнему: с тех пор, как Он посылает нам Гитлеров и Сталиных, Он - их Бог, не мой.

- Где ты был всю войну? - спросил я.

-Где я только не был. В Белостоке, в Вильно , Ковно , Шанхае, потом в Сан-Франциско. Я в полной мере испытал все еврейские несчастья. В Шанхае я сделался издателем. Я издавал Шита Мекубетцет , Ритба , Раша . Мне известно все относитель­но гранок и набора. Мне приходилось самому стоять за наборной кассой, вручную доставая из нее литеры. То, что евреи спятили, я всегда знал, но что они додумаются основать иешиву в Китае, где станут разглагольствовать по поводу "яйца, которое было снесено в праздник", в то время, как их семьи запихивают в печи - этого я не мог себе представить. Я спасся благодаря тому, им мой бывший конкурент в Варшаве, соперник в бизнесе, добыл мне визу в Америку. Мои старые друзья оставили меня вариться там, где я был, а враг - спас. Ничто уже не удивляет меня.

Он стряхнул сигарный пепел в свое блюдце.

- Если бы кто-нибудь предсказал мне, что я буду наборщиком в Шанхае, что евреи со­здадут свое государство, и что в Нью-Йорке стану спекулировать акциями, я бы над ним посмеялся. Однако все эти безумства произо­шли - если я не сплю. Ешь, Аарон, не трать время попусту. Во всей Америке не получишь чашку приличного кофе. Официант! Я зака­зывал кофе, а не помои!

Пока мы продолжали есть, он рассказал кое-что из того, что происходило с ним меж­ду 1939 и 1952 годами. Он оставил жену и де­тей в Варшаве в сентябре 1939 года и вместе со своим тестем и тысячами других мужчин бе­жал через Пражский мост по направлению к Белостоку, который уже был в руках больше­виков . Там некоторые из писателей, которых он когда-то поддерживал субсидиями и подарками, донесли на него, как на капиталиста, фашиста и врага народа. Макса арестовали, и он был на волосок от расстрела в тюрьме на Лубянке, когда его узнал и спас бывший бух­галтер его фирмы, ставший партийным деяте­лем в КГБ. Макс уехал на восток и, в конце концов, после ряда удивительных событий, добрался до Шанхая.

Жена и две дочери Макса погибли в Штутгофе. Позже в Америке Макс встретил вдову скульптора из Сан-Франциско, чью работу он когда-то купил. Через две недели они по­женились.

- Это было безумие, просто безумие, - орал Макс. - Должно быть, демоны ослепи­ли меня. Сегодня я стоял с ней под свадеб­ным шатром, а уже назавтра понял, что уго­дил в трясину. Я устал от скитаний. В Шан­хае у меня была женщина из Кореи, преле­стное создание, но мне не удалось взять ее с собой в Соединенные Штаты. Моя нынеш­няя жена, Прива, всегда больна и, кроме то­го, она психопатка. Убедила себя, что она медиум, который получает сообщения от духов. Она общается со своим мертвым су­пругом через стол Оуджа. И еще рисует ду­хов. В Нью-Йорке я понял, что я опять до­ма - ведь все здесь, наши люди из Лодзи и Варшавы.

- Я даже нашел дальнего родственника, очень богатого, настоящего миллионера, ми­стера Уолбромера. Он набросился на меня так, будто обрел своего потерянного брата. У него много домов, а также акций, которые он скупил давным-давно, после краха Уолл­-стрит, и теперь они поднимаются и поднима­ются. Он устроил мне большой заем, и я стал играть на фондовой бирже. Оказалось, что многие беженцы, которые получили неболь­шие денежные компенсации от Германии, не знают, что с ними делать. Я сделался их представителем. Я покупаю акции, облига­ции, государственные ценные бумаги, и как раз сейчас все это идет вверх. Конечно, ак­ции не будут расти вечно. Но, тем не менее, мои клиенты зарабатывают на своих долла­рах в три раза больше, чем если бы те лежа­ли в банке. Официант, этот кофе холодный, как лед!

- Вы дали ему остыть, - сказал офици­ант.

Макс Абердам положил свою сигару, до­стал маленькую металлическую коробочку, вынул две пилюли и сунул их в рот. Потом взял стакан с водой, сделал глоток и сказал:

- Я живу на таблетках и вере - не в Бо­га, а в мое собственное сумасшедшее везение.

Когда мы вышли из ресторана, я сказал Максу, что должен вернуться в редакцию, но он не хотел даже слушать об этом.

- Этот день принадлежит мне. Я искал тебя не одну неделю. Даже подумывал дать объявление в газеты. В воскресенье, услы­шав тебя по радио, я решил отложить все дела и на следующий день взял такси и от­правился на Ист-Бродвей. Среди бела дня заползать под землю в метро, как мышь в но­ру, это не по мне. Большая часть моих клиен­тов - женщины, беженки из Польши, кото­рые так и не научились считать в долларах. В гетто и концлагерях они слегка свихну­лись. Я им объясняю, что беру себе процент с того, что дают банки, а они благодарят ме­ня, словно я филантроп, подающий милос­тыню. Совершенно не представляю, что эти компании производят - те, с чьими акциями имею дело. Мой брокер Хэрри Трейбитчер говорит мне, какие покупать, и я покупаю, какие продавать, и я продаю. Время от вре­мени я пытаюсь кое в чем разобраться, чи­таю финансовые газеты и так называемых экспертов. Наверное, я рискую. Ясно, что ра­но или поздно я разочарую своих сумасшед­ших клиенток, но обманывать женщин мне не впервой. Я все болтаю о себе. Как у тебя дела?

Мы продолжали идти по Второй авеню.

- К сожалению, я тоже обманываю женщин.

Черные глаза Макса Абердама оживились.

- То, что ты недавно говорил по радио, заставило меня подумать, что ты стал щепетильным проповедником, чем-то вроде аме­риканского святоши. Все, что Освальд Шпенглер предрекал после Первой мировой войны, происходит после Второй. Перманентная революция Троцкого разворачива­ется на наших глазах. Является ли все это об­щественным движением или духовной смутой или результатом того, что Господь спятил, я не знаю. Пусть это решают про­фессора. Я знаю только то, что видят мои глаза.

- И что же они видят? - спросил я.

- Мир превращается в безумие, в мешугу. Это должно было произойти.

Макс Абердам вздохнул.

- Мне нельзя много есть, - сказал он. - Сердце не качает как следовало бы. Но когда я вижу на столе еврейские блюда, то обо всем забываю. В этом смысле я похож на праотца Исаака. Когда Иаков подал Исааку блинчи­ки, и пирожки с начинкой, и каше варничкес, Исаак прикинулся слепым и дал Иакову благословение вместо Исава. Женщины, деньга­ми которых я управляю, все слегка влюблены в меня. Тут уж я ничего не могу поделать. Они потеряли мужей, детей, братьев и сес­тер. Многие из них слишком стары, чтобы снова выйти замуж. Человек должен кого-нибудь любить, несмотря на то, что он или она истаивает, как свеча. Что же, пусть я бу­ду их жертвой. Не смотри на меня так: слава Богу, я не жиголо. Я приехал из их городов, из их мест. Я знал их семьи, говорю на их идише. К чему отрицать? Я тоже их люблю. Я из тех мужчин, которые влюбляются в каждую женщину от двенадцати до восьми­десяти девяти лет. Таким я был в юности, та­кой же и сегодня. Сколько неприятностей я пережил из-за этих влюбленностей и сколько причинил горя, знает только Тот, Кто сидит на седьмом небе и мучает нас. Я разговари­ваю с ними и рассказываю им сказки. Каж­дую из них я уверяю, что в моих глазах она все еще девочка. И это правда. Давно ли все они были молодыми? Только вчера. Некото­рых из них я помню по довоенным временам, а с некоторыми я спал. Они не желают полу­чать дивиденды по почте. Мне приходится вручать чек лично. Они хихикают и смущают­ся, как будто я их жених. Пойдем, тебе надо кой-кого увидеть.

- Мне надо вернуться на работу.

- Никуда ты сегодня не пойдешь, даже если встанешь на голову. Твоя газета не погибнет из-за того, что тебя не будет полдня. Прежде всего я хочу представить тебя Приве. Она мое несчастье, но она - твой предан­ный читатель. Она читает все до последней строчки, под которой стоит твоя подпись. Мне приходится каждое утро покупать газе­ту, иначе она вызовет демонов, чтобы пре­вратить меня в груду костей. Когда я сказал ей утром, что увижу тебя и, возможно, при­веду к нам, она была ужасно взволнована. Визит самого Аарона Грейдингера! Для нее ты только на одну ступеньку ниже Всемогу­щего. Она не раз говорила мне, что только ты удерживаешь ее в живых. Если бы не ты и твои писания, она бы давно покончила жизнь самоубийством, и я стал бы вдовцом. Поэто­му ты должен пойти со мной. Кроме того, мне надо вручить сегодня чек одной из моих кли­енток. Она тоже твоя читательница. Ты ее знаешь, она бывала в Клубе Писателей в Вар­шаве. Она была из тех, кого мы называли "ли­тературным приложением".

- Как ее зовут?

- Ирка Шмелкес.

- Ирка Шмелкес жива! - воскликнул я.

- Да, она жива, если это можно назвать жизнью.

- А Юдл Шмелкес?

- Юдл Шмелкес печет бублики в раю.

- Ну, сегодня определенно день сюрпризов.

- Ирка говорила мне, что написала тебе письмо, на которое ты не ответил. Ты не отвечаешь на письма. Твоего имени нет в телефонной книге. Почему, в самом деле, ты пря­чешься?

Был май, и уже становилось слишком жар­ко. Но мне показалось, что вместе с запахами бензина и нагретого асфальта я почувство­вал дуновение весны, пахнувшее от Ист-Ривер, а может быть, даже от гор Кетскилл. Каждый шаг по Второй авеню был для меня связан с воспоминаниями о сравнительно не­давнем прошлом. Неподалеку находилось кафе "Ройал", где постоянными посетителя­ми были актеры и писатели, говорившие и писавшие на идише. Через улицу был идишистский Арт-Театр, в котором много лет играл Мариус Шварц. Несмотря на то, что учинили в Варшаве нацисты, несмотря на постепенно распространяющуюся в Нью-Йор­ке ассимиляцию, ни в религии, ни в светской жизни еврейство не выглядело исчезающим. В Нью-Йорке на идише выходят четыре газе­ты и несколько еженедельных и ежемесячных журналов. Мариус Шварц, Яаков Бен-Ами, Лебедев, Берта Герстайн и другие еврейские актеры и актрисы выступают в пьесах на иди­ше. Издаются книги на идише. По-прежнему прибывают беженцы из Советской России, из Польши, Румынии, Венгрии. Откуда они только не приезжают? Палестина теперь ста­ла государством Израиль, вынужденным вое­вать и выигравшим войну. Я пережил кризисы в личных и в литературных делах. С тех пор, как я приехал сюда в тридцатые годы, я поте­рял близких родственников и друзей, как в Польше, так и в Соединенных Штатах. Я сам себя довел до отчаяния и изоляции от людей. Тем не менее, сейчас, казалось, во мне стали раскрываться новые источники энергии.

Макс Абердам подозвал такси. Он втолк­нул меня в него, и я упал поперек сиденья. Когда в машину ввалился сам Макс, у него изо рта выпала сигара.

- Мистер, мне не нужен пожар в моем такси! - огрызнулся водитель.

- Никакой пожар не сможет сжечь нас, - ответил Макс с видом пророка.

Он дал шоферу адрес на Вест Энд авеню в районе тридцатых стрит и тяжело пыхтел, пытаясь зажечь новую сигару. Он сказал мне:

- Твое имя известно даже в Шанхае. Я собирался издать твою небольшую книж­ку - как же она называлась? Никакой та­лант не забывается. Моя память играет со мной в прятки. Иногда мне кажется, что я становлюсь стариком.

- Мне тоже.

- В твоем-то возрасте? По сравнению со мной ты еще младенец.

- Мне уже больше сорока.

- Сорок еще не шестьдесят семь.

Мы вышли из такси у огромного здания и поднялись на лифте на двенадцатый этаж. Макс позвонил, но никто не ответил. Он достал ключ и открыл дверь. Мы вошли в просторную прихожую, пол которой был устлан прекрасным персидским ковром. Высокий потолок был украшен резьбой, а стены увешаны картинами. К нам направля­лась женщина с седыми волосами и моложа­вым лицом. На ней был цветастый халат и шлепанцы с помпонами. В мочках ушей сверкнули бриллианты. Ее тонкое лицо, длинная шея, стройная фигура - все излу­чало богатство и какую-то давнюю еврей­скую аристократичность. Она напомнила мне когда-то виденные в музеях портреты. Заметив меня, она чуть отступила назад, но Макс заорал:

- Это же твой великий герой!

- О, да, я вижу!

- Это Прива, моя жена.