Мешуга - Исаак Башевис Зингер 2 стр.

Прива подошла ближе и протянула узкую руку с длинными пальцами и покрытыми ла­ком ногтями.

- Это и честь, и удовольствие, - прожурчала она.

Трудно было представить, что и муж, и жена - беженцы из гитлеровской Европы. Просторная восьмикомнатная квартира бы­ла пропитана духом постоянства и достатка. Чете Абердамов она была предоставлена в пользование со всем ее содержимым богатой женщиной, которая доводилась Приве даль­ней родственницей. Когда эта женщина умерла, ее дочь продала им за сущие гроши все - столы, кресла, диваны, люстры, даже картины на стенах и книги в шкафах. Прива происходила из семьи раввинов и богатых коммерсантов. Ее первый муж, врач, публи­ковал статьи на медицинские темы на иврите в варшавской газете "Хатцефира" и позднее в "Хэйом". Во время войны Прива потеряла мужа, сына, который тоже был врачом, и дочь, студентку медицинского факультета в Варшаве. Прива была из тех богатых жен­щин, которые прежде обычно уезжали в жаркие летние месяцы за границу на курор­ты с минеральными водами. Она говорила на идише, русском, польском, немецком, фран­цузском. В молодости она изучала немецкую литературу у знаменитой Терезы Розенбаум. Она также немного знала иврит. Прива при­внесла в Нью-Йорк частицу богатой еврей­ской Варшавы. Она рассказывала мне, что еще девочкой знала Исаака Переца, Гирша Номберга, Гилеля Цейтлина. Трудно пове­рить, но во время перелета через Россию, когда Прива спасалась от нацистов, она ухи­трилась сохранить альбом старых фотогра­фий. Каждое слово, которое она произноси­ла, вызывало во мне воспоминания. По моим расчетам она была старше Макса - воз­можно, ей было больше семидесяти. Она сказала:

- Я потеряла все на этой ужасной войне. Но пока мозг работает, воспоминания возвращаются. Что такое память? Как и все остальное - загадка. Когда-то я надеялась найти успокоение и мир в моем возрасте, но меня окружает так много тайн, что не может быть и речи об успокоении. Я иду спать, пораженная страхом, и просыпаюсь со страхом. Мои сны - это величайшая из всех загадок.

- Боюсь, что сны будут всегда оставаться такими, - сказал я.

- Я читаю все, что вы пишете, каждое слово, под всеми вашими псевдонимами. Вы сами тоже частица тайны.

- Не более, чем другие.

- Значительно больше.

- Что я тебе говорил? - проорал Макс Абердам. - Ты, Аарон, часть нашей жизни. Дня не проходит, чтобы мы не говорили о те­бе. - Макс повернулся к Приве. - А где Цлова?

- Пошла в супермаркет.

- Нам повезло заполучить такую служанку, - объяснил Макс. - Найти здесь служанку, да еще еврейку, это чудо. Но в нашей жизни происходит так много чудес, что мы перестали удивляться. В Варшаве Цлова была деловой женщиной, а не служанкой. У нее был магазин товаров для женщин - женское белье, сумки, кружева, в общем, все, чего пожелаете. Здесь Цлова делает что хочет, фактически она - хозяйка дома. Для нас Цлова дочь, сестра, нянька. Она читает в твоей газете статьи по вопросам медицины, и каждое слово, написанное доктором, для нее свято.

- Она и вы, мистер Грейдингер, сохраня­ете мне жизнь, - вмешалась Прива. - Цлова довольно примитивное существо, но с природным чутьем. Мужчины домогаются ее, и она могла бы выйти замуж, если бы пожела­ла, однако она предпочитает оставаться с на­ми. Магазин, который упоминал Макс, был не ее, он принадлежал состоятельной пожи­лой паре, погибшей во время войны. Цлова - из тех, кто рожден, чтобы служить другим. Такая уж у нее судьба.

- Ее судьба - это наша счастливая фортуна. Что бы мы делали без нее? - сказал Макс. - И помимо всего прочего, она на дружеской ноге с мертвыми. Они приходят к ней из загробного мира, когда она развлека­ется верчением стола и игрой в прятки с мертвыми.

- Ты опять шутишь? Она прирожденный медиум, - сказала Прива.

- Да, да, да. Мертвые живут, едят, забавляются сексом, руководят бизнесом, - пошутил Макс. - Стоит лишь положить руки на стол, и мертвецы слетятся к тебе со всех концов света.

- Не будь таким циничным, Макс. Наш Аарон Грейдингер тоже верит в эти предме­ты. Вы печатали в вашей газете отрывки из пи­сем на эти темы. Я приготовлю чай. Вы долж­ны обещать мне, что останетесь на обед.

- Право, я не могу.

- Почему нет? Мы приготовим для вас старые варшавские блюда.

- К несчастью, у меня уже есть приглашение.

- Ладно, я не стану настаивать. Но вы должны вскоре прийти к нам. Цлова читает все ваши статьи. Если она захочет, то приго­товит кушанья, которые не стыдно подавать императору, а в Талмуде сказано, что истин­ные императоры это те, кто способен учить - писатели, люди духа.

- Я вижу, что вы хорошо знакомы с на­шим древним учением, - сделал я ей ком­плимент.

- Ах, я с самого детства хотела учиться, но мой отец, пусть он покоится в мире, ут­верждал, что девочкам не следует изучать святые книги. Мицкевич, да; Словацкий, да; Лессинг, конечно, но для девочки заглянуть в Гемару - это уже грех. Однако я сама откры­вала Агаду и нашла там много мудрости, даже больше, чем у Лессинга или у Натана Мудро­го, - сказала Прива.

Я услышал, как в коридоре открылась дверь; это была Цлова. Затем донеслось шур­шание бумажных мешков, которые она при­несла из супермаркета. Прива вышла встре­тить ее. Макс Абердам глянул на часы.

- Ну, вот так и живем. Я хотел жену, а получил систему.

- Она прекрасная женщина.

- Слишком прекрасная. И болезненная. С женой можно развестись, но с системой ты влип навсегда. Она клянется, что в России при двадцати градусах ниже нуля валила де­ревья в зимнем лесу. Здесь же изображает знатную даму. Прива постоянно посещает врачей, жертвует на любые виды воображаемых дел, отмечает бесчисленные годовщины родственников и друзей. У нее грудная жаба, и ей приходится часто ложиться в больницу. В Сан-Франциско, где я ее встретил, все, че­го мне хотелось, это отдохнуть. Я мечтал войти в какой-нибудь старый дом и лежать там, пока не умру. Но внезапно во мне про­снулись какие-то дикие силы. Я угодил в ло­вушку, из которой невозможно выбраться.

Дверь открылась, и вошла Прива, держа Цлову под руку, как будто она вела застенчи­вую невесту, чтобы представить ее жениху. Я ожидал увидеть пожилую женщину, но Цлова оказалась молодой, со смуглым ли­цом, коротко подстриженными волосами; у нее были выдающиеся скулы, курносый но­сик и четко очерченный подбородок. Ее глаза были узкими, как у татарки. На ней было чер­ное платье и красные бусы. Прива сказала:

- Это наша Цлова. Мы знали ее, еще ко­гда жили в Варшаве. Если бы не она, я давно была бы уже среди мертвых. Цлова, милочка, это Аарон Грейдингер, писатель.

В узких глазах Цловы блеснула улыбка.

- Я вас знаю. Я слушаю вас по радио каждое воскресенье. И читаю все, что вы пи­шете. Мистер Абердам дал мне вашу книжку.

Я сказал:

- Очень приятно с вами познакомиться.

- Вы недавно писали, что очень хотите поесть варшавского хлебного супа. Я могу приготовить его лучше, чем в Варшаве, - сказала Цлова.

- О, очень вам благодарен. Сегодня, к несчастью, я занят. Но надеюсь, что будет дру­гая возможность.

- Мы обычно едим хлебный суп два раза в неделю, по понедельникам и средам.

- Цлова - это лучший на свете повар, - одобрительно сказала Прива. - Что бы она ни приготовила, вкус такой, как будто ты в раю.

- Там нечего готовить, - сказала Цло­ва. - Все, что требуется, - это ржаная мука и жареный лук, и я еще добавляю морковь, петрушку и укроп. К хлебному супу хорошо подать клопс.

- Замолчи, Цлова. Когда я тебя слушаю, у меня слюнки текут, - заорал Макс. - Доктор велел мне похудеть на двадцать фун­тов. А как я могу думать об этом, если ты кормишь нас такими деликатесами?

- А что едят в Китае? - спросила Цлова.

- Ах, кто знает, что они едят - жареных тараканов с утиным молоком. Я недавно разговаривал с одним евреем из Галиции, и, ког­да разговор зашел о еде, он рассказал мне, что в его местечке они обычно ели кулеш и пампушки.

- Что это еще за чума такая? - спросила Цлова.

- Совершенно не представляю, - отве­тил Макс. - Может быть, ты, Аарон, зна­ешь, что это за еда?

- В самом деле, не знаю.

- Исчез целый мир, богатая культура, - сказал Макс. - Кто будет помнить в следую­щих поколениях, как жили евреи в Восточ­ной Европе, как они разговаривали, что они ели? Пойдем, нам пора.

- Когда ты вернешься? - спросила Прива.

- Не знаю, - сказал Макс. - Мне надо еще сделать сотню вещей. Люди ждут моих чеков, то есть своих чеков.

- Не возвращайся посреди ночи. Ты меня будишь, и я не могу сомкнуть глаз до утра. Ты сразу засыпаешь, а я лежу и размышляю до рассвета.

- Может быть, ты придумаешь какое-ни­будь изобретение. И станешь Эдисоншей.

- Не шути, Макс. Мои мысли по ночам мучительны.

Примечания к главе 1

[1] - Мессия (ивр. "машиах", букв. "помазан­ник") - потомок царя Давида, который явится спа­сти евреев и установить царство справедливости на земле; с приходом Мессии должны воскреснуть мертвые, которые подвергнутся суду Всевышнего.

[2] - Аман - советник персидского царя Ахашвероша, замышлявший погубить евреев (по библейской Книге Эсфири). Многие верующие евреи, последо­ватели Каббалы, верят в переселение душ. Каббала (ивр. букв. "традиция") - мистическое учение иудаизма об отношении Бога и мира, уходящее корня­ми в глубокую древность.

[3] - Колумнист - автор, ведущий в газете свою колонку или пишущий передовицы.

[4] - Вильно (ныне Вильнюс - столица Литвы) - до 1940 года входил в состав Польши.

[5] - Ковно (ныне Каунас) - до 1940 года был столи­цей Литвы.

[6] - Шита Мекубетцет - специальный коммента­рий к четвертому трактату Вавилонского Талмуда (трактат "О яйце", или на иврите "Беца").

[7] - Ритба - выдающийся комментатор Талмуда (Испания, XIII-XIV века).

[8] - Раша - псевдоним известного итальянского рав­вина Абоаба Самуила.

[9] - Иешива - высшая религиозная школа, в которой юноши изучают Талмуд и комментарии.

[10] - ....бежал через Пражский мост по на­правлению к Белостоку... - Прага - район Варша­вы на правом (восточном) берегу р. Вислы; г. Бело­сток был занят советскими войсками по соглашению с Германией о разделе Польши 1939 года, после войны г. Белосток и Белостоцкое воеводство бы­ли возвращены Польше.

[11] - Свадебный шатер (или "хупа") - спе­циальный балдахин на четырех стойках, под кото­рым стоят жених и невеста во время бракосочета­ния по еврейскому религиозному обряду.

[12] - Стол (или доска) Оуджа (Ouija board) - приспособление для занятий спиритиче­скими "столоверчениями", то есть вызовом духов и общением с ними, включающее алфавит и указатель на сдвижной доске и позволяющее, по мнению веря­щих в спиритизм, упростить получение сообщений из загробного мира.

[13] - ...после краха Уолл-стрит... - в 1929 году нью- йоркская биржа, находящаяся на Уолл-стрит, лоп­нула, что привело к неслыханному падению курсов акций и мировому экономическому кризису.

[14] - Освальд Шпенглер (1880-1936) - не­мецкий философ, автор широко известной книги "Закат Европы", предсказывавшей гибель западной цивилизации и культуры.

[15] - Каше варничкес (идиш) - блюдо еврейской кух­ни, состоящее из гречневой каши и отваренных "ушек" из теста.

[16] - ...вместо Исава - ироническая версия библей­ской истории о том, как ослепший в старости Исаак благословил в качестве своего наследника младшего сына Иакова вместо старшего Исава (Бытие, гл. 27).

[17] - Исаак Перец - польский еврейский писатель, писавший на идише (вторая половина XIX века).

[18] - Гирш Номберг (1876-1927) - польский еврей­ский писатель и общественный деятель.

[19] - Гилель Цейтлин (1871-1942) - еврейский писа­тель, журналист, автор книг по философии хаси­дизма; хасидизм - (от слова хасид - ивр., букв. "благочестивый") - религиозно-мистическое тече­ние в иудаизме, для которого характерны экзальта­ция, почитание цадиков, то есть праведников, свя­тых людей.

[20] - Талмуд (ивр., букв. "учение") - много­томный свод священных еврейских текстов, в ос­новном разъясняющих и комментирующих Тору. Различают Иерусалимский и Вавилонский Талмуды (по месту их написания). Считается, что Талмуд впервые записан в период со II века до н. э. до V века н. э.

[21] - Гемара (ивр., букв. "завершение") - толкование Мишны, древнейшей части Талмуда.

[22] - Агада (букв. "рассказ") - собрание изречений, толкований отдельных мест Библии и гимнов. Здесь - наиболее известная Пасхальная Агада, посвященная празднику Песах.

[23] - Натан Мудрый - герой поэмы Лессинга "Мои­сей Мендельсон".

[24] - Клопс - мясные хлебцы, зразы с яйцом или луком.

[25] - Галиция - юго-восточная часть довоенной Польши, в которую с 1772 года входили некоторые области собственно Польши, включая Краков, и юго-западной Украины, включая Львов. Большая часть Галиции входила в "черту оседлости".

[26] - Кулеш и пампушки - украинские кушания, каша и пирожки.

Глава 2

Когда мы спустились на лифте и пошли вдоль Вест-Энд-авеню, Макс взял меня за руку.

- Аарон, я в отчаянно затруднительном положении с Мириам.

- Мириам - кто это? - спросил я. - И почему ты в отчаянии, Макс?

- О, для меня Мириам все еще ребенок - молодая, хорошенькая, интеллигентная. Од­нако, к несчастью, она замужем за амери­канским поэтом, тоже молодым человеком, с которым теперь надеется развестись. Если бы я не был женат, Мириам была бы благо­словением, посланным мне небесами. Но я не могу развестись с Привой. Мириам считает себя совершенно одинокой в этом мире. Ее родители разведены. Отец живет с какой-то посредственностью, которая мнит себя ху­дожницей, с одной из тех, что размазывают на холсте несколько пятен и мазков и вооб­ражают себя Леонардо да Винчи наших дней. Мать уехала в Израиль с человеком, вообра­зившим, что он актер. Ее муж, я имею в виду мужа Мириам, считает себя поэтом. Наши об­разованные вечно ворчат, что мы, евреи, - люфтменшен, люди без профессии, без кли­ентуры. Но таких витающих в облаках, как это новое поколение в Америке, нигде не най­дешь. Я пытался читать стихи ее мужа, но в них нет ни логической связи, ни музыки.

- Эти недотепы все разом - футуристы, дадаисты и еще в придачу коммунисты. Они пальцем не пошевелят, чтобы работать, но пытаются спасать пролетариат. И все стара­ются быть оригинальными, хотя и повторяют друг друга, как попугаи. Мириам прелестная молодая женщина, но на самом деле она еще ребенок. Из-за него, ее мужа - как его зовут? Стенли, - и развала ее семьи она бросила колледж. Теперь этот Стенли укатил с жен­щиной издателем в Калифорнию или черт его знает куда, и Мириам стала бэбиситтером. Разве это занятие для девушки двадцати семи лет - смотреть за чьими-то детьми? Мужчи­ны гоняются за ней, но я ее люблю, и она лю­бит меня. Что она во мне нашла, никогда не пойму. Я запросто мог бы быть ее отцом или даже дедом.

- Да, да.

- Перестань орать "иа, иа", как осел. Я никому не признавался в этом, кроме тебя. Раз уж ты стал специалистом по изготовле­нию и раздаче советов, может быть, скажешь мне, как справиться с этим делом?

- Я не могу справиться даже со своими собственными делами.

- Я знал, что ты так ответишь. Мириам не урожденная американка. Она приехала сюда после войны, в сорок седьмом. Она прекрас­но говорит на идише. Знает польский и не­мецкий и говорит по-английски без акцен­та. Что она пережила, это она сама тебе расскажет. Ее отец бесхарактерный чело­век, отчасти шарлатан. У него была контора на Пшеходной улице в Варшаве; бизнес по распространению акций. Или так он говорит. Он оказался достаточно сообразительным, чтобы перед войной перевести деньги в швей­царский банк. Ее мать убедила себя, что у нее есть талант артистки. Дядя был убит во время Варшавского восстания в сорок пятом. У каж­дой еврейской семьи в Польше есть свое эпи­ческое сказание. Но мы сами стали сумасшед­шими и ведем весь мир к безумию. Такси!

- Куда ты меня теперь потащишь? - спросил я, когда мы уселись.

- К Ирке Шмелкес. У меня для нее чек, который я таскаю уже неделю. Чеки комка­ются в кармане, и иногда банк отказывается принимать их. Мы проведем с Иркой не бо­лее десяти минут. Она будет настаивать, чтобы мы остались на ужин, но я твердо от­кажусь. Потом мы поедем к Мириам. Обе женщины твои страстные поклонницы. Ми­риам даже написала статью о тебе в своем колледже.

- Если бы я знал, что мы будем наносить визиты всем этим женщинам, мне следовало бы надеть другую рубашку и костюм.

- На тебе прекрасная рубашка и костюм тоже. По сравнению с тем, что ты носил в Варшаве, ты стал настоящим денди. Единственно, твой галстук надо привести в поря­док. Вот так!

- Я небрит.

- Не беспокойся, Мириам привыкла к бородатым. Ее паршивец муж, Стенли, не­давно отрастил бороду. Ирку Шмелкес ты знал в Варшаве, ради нее незачем изысканно одеваться.

Такси остановилось на углу Бродвея и Сто седьмой-стрит, и мы вошли в многоквартирный дом без лифта и поднялись на два мар­ша. Потом Макс Абердам остановился от­дохнуть. Он постучал пальцем по левой стороне груди.

- Мой насос работает с перегрузкой. Подождем пару минут.

Когда мы продолжили подъем по лестни­це, Макс, задыхаясь, пожаловался:

- Зачем она загнала себя на четвертый этаж? Эти люди берегут свои деньги, они слишком скаредные - боятся, что не сего­дня завтра голод начнется и в Америке.