- Пресвятая Богородица, Матерь Божия, даже не знаю, как начать, но мама, наверное, чувствовала, что я должна уехать, и потому сказала, чтобы я не забывала молиться. Не знаю, считаешь ли Ты меня достаточно взрослой и достойной. Но есть вещи, которые мне давно хотелось с Тобой обсудить. Главное, что стало с папой? Я знаю, конечно, что он должен был умереть, но я не знаю, где он теперь. Ведь он почти не молился. Хотя, возможно, он молился без слов, про себя. Но он никогда не заставлял нас принимать участие в его молитвах, как это делает мама. Свои мысли папа держал при себе, даже когда разговаривал с нами. Например, я не знаю, как бы он отнесся к моей поездке в Швецию с чужими людьми только потому, что нам нужны деньги. Есть вещи, которых я никогда не узнаю, если Ты по доброте Своей не подашь мне знак. Понимаешь, мне так хочется, чтобы папа мог гордиться мною. Я никогда не спала одна в чужой комнате. Меня не радует даже то, что я приняла важное решение поехать за границу, чтобы стать взрослой и заработать там денег. Моли Бога, чтобы Он в милосердии Своем сохранил Николая. И маму, и Веру! Пошли им приятные мысли, чтобы они перестали бояться за меня. Аминь!
6
- Мы едем в одно роскошное место! - уверил ее Людвикас. - Огромный дом. Множество комнат. Большие гостиные и баня. Там ты познакомишься с разными людьми. Во всяком случае, с одной русской девушкой.
Он стал насвистывать. И даже не очень фальшиво, но этот свист не успокоил Дорте. Ей хотелось задать много вопросов, но слов не было. Она могла бы сказать ему, что моется в бане только с членами своей семьи или со знакомыми, но никак не с чужими. Но это они поймут, когда она откажется идти в баню со всеми. Про это можно и не говорить. Она вообще не разговаривала с Людвикасом. Да и он с Макаром тоже. Макар был явно не из болтливых. У него были потные руки, она почувствовала это, когда он обнял ее за талию, помогая сесть в машину. Она попыталась вырваться, однако его пальцы впились в ее обнаженную руку. Дорте быстро убрала руку и села в машину Он засмеялся. Его смех прокатился по земле на многие километры. Он звучал все громче и громче. До тех пор, пока Дорте не поняла, что сжала зубы так крепко, что едва ли сможет снова разжать челюсти.
Если я не перестану всего бояться, то лучше мне сразу вернуться домой, подумала она. Правда, у нее не было денег, но она могла позвонить по телефону матери Николая и попросить ее передать Вере или маме, что, к сожалению, ей нужны деньги на автобус, чтобы вернуться домой. Деньги можно и прислать, но ведь именно нужда в них и заставила ее уехать. Ей было стыдно обращаться к матери с такой просьбой. Вера была права, называя Дорте избалованным ребенком, над которым все трясутся.
Отец посоветовал бы ей привыкнуть к миру. Он сидел бы в своем кресле и рассуждал на эту тему. Буднично, без тени раздражения. "Мир нужно принимать таким, какой он есть, и с добрым сердцем". Но ведь так должны считать все люди, подумала Дорте. Иначе у тебя ничего не получится, и ты будешь вечно зависеть от других. Не об этом она мечтала. И не это имел в виду отец, когда строил для нее планы, заставлял учиться и много читать. Однажды Вера плакала над чем–то прочитанным, а отец утешал ее, говоря, что все это лишь выдумано писателем. Но когда Вера спросила, чем действительность лучше, отец только с улыбкой покачал головой: "Нужно подготовить себя к худшему, но вместе с тем не терять доверия к людям".
Пока что никто не сделал ей ничего плохого. Макар хотел просто проявить любезность, он не виноват, что у него потные руки и что он, наверное, не слишком умен. Если бы это были руки Николая, она бы замерла от блаженства и даже не заметила, потные они или нет. Может быть, она бы даже прислонилась к нему. А он бы обнял ее еще крепче. Так у них бывало. А теперь он ходит по Каунасу, и его теплые руки пахнут хлебом, но она не может этого почувствовать.
К вечеру тени домов и деревьев удлинились и лежали на земле, словно сбитые кегли. Ландшафт пересекали зеленые, желтые и охристые полосы, небо на востоке было красным. Они свернули с шоссе и поехали по лесной дороге. По обе стороны не было ничего, кроме леса. Ни городков, ни церквей, ни полей, ни амбаров.
Дорте подумала, что ей следует попросить у Людвикаса свой паспорт, но у нее не было повода сделать это. Нельзя спрашивать о паспорте, когда он сосредоточенно ведет машину. Ей хотелось и есть и пить - тот черствый хлеб не лез в горло, и она не позавтракала. Но ей не хотелось, чтобы ее сочли капризной и назойливой. Здесь все равно, наверно негде купить что–нибудь съестное.
- Еще далеко? - спросила она через некоторое время.
- Несколько километров. - Ответ выскочил из Макара, как черт из табакерки. Но, слава богу, он хоть что–то сказал. Воспоминание о его смехе постепенно стерлось. Голос его звучал лучше, чем смех.
- Людвикас, а где мой паспорт? Верни мне его, а то потом я забуду, - быстро проговорила она. Слишком быстро.
- Да не дергайся ты! Твой паспорт останется у меня, пока мы не сядем на паром. Я должен предъявить его вместе с билетом. У нас один групповой билет. Это гораздо дешевле, - сказал Макар.
Дорте не предполагала, что ее паспорт окажется у Макара. Но тут она ничего не могла поделать. Очевидно, билетами ведал он. Людвикас включил музыку на полную громкость, и она больше ни о чем не спрашивала. От жажды у нее саднило горло. Словно кто–то надраивал его ежиком для мытья керосиновой лампы.
- Мне хочется пить! - не выдержала она наконец.
- Нам тоже! - буркнул Людвикас почти дружелюбно. - Но мы уже скоро приедем.
Когда темнота покрыла землю и небо наверху казалось фиолетовым окном, до которого невозможно дотянуться, справа от дороги появилась изгородь. За изгородью по–прежнему шел лес, но более редкий и светлый - там были только лиственные деревья. Последнюю часть пути Дорте боролась с тошнотой, потому что ее спутники впереди без конца курили. Открытые окна не спасали. Дым все равно летел к ней на заднее сиденье. Один раз она вежливо попросила их курить поменьше, но Макар раздраженно велел ей замолчать. Она старалась не думать о том, как он ей не нравится. Однако это не помогло.
Наконец Людвикас свернул на покрытый ракушечником двор, окруженный тремя домами. Когда Дорте вышла из машины, темнота окутала ее влажным покровом. После жары и спертого воздуха в машине ей показалось, что на улице даже холодно. Удушливо пахло хвоей и землей. Запах был такой сильный, что Дорте захотелось плакать. Наконец–то она сможет напиться!
Неожиданно тишину нарушил злобный собачий лай. Из–за угла дома выбежала черная собака. Дорте в жизни не видела собак с такой большой головой.
И огромной пастью. Забыв гордость, Дорте мгновенно снова оказалась в автомобиле. Не успела она захлопнуть за собой дверь, как чудовище с разинутой пастью уткнулось носом в окно. Из пасти у собаки текла слюна. Судя по лаю, чудовище давно не ело и сильно проголодалось. К счастью, оно забыло о Дорте и бросилось к окну переднего сиденья. Очевидно, решило сожрать Людвикаса первым. Мощные когти скребли лак машины, красная пасть то и дело открывалась, скаля острые зубы. Из пасти летела вспененная слюна.
Дверь одного из домов резко распахнулась, на крыльцо вышел какой–то человек и позвал собаку к себе. Собака ответила только на третий зов и, виляя хвостом, побежала к нему. Зевая, она позволила надеть на себя ошейник с поводком.
- Фу, черт, ну и зверюга! - воскликнул Людвикас, все еще немного дрожа.
- Посторонним тут делать нечего, - заметил Макар и снова засмеялся своим противным смехом.
Мужчины вылезли из машины, но Дорте продолжила сидеть на своем месте.
- Давай выходи! - велел ей Макар, доставая из багажника их вещи.
- Я боюсь! Она может опять прибежать.
Людвикас и Макар поднялись на крыльцо и заговорили со стоявшим там человеком. Показав на Дорте они засмеялись. И опять ее охватило чувство, что ее просто не принимают в расчет. Она вдруг подумала, что не привыкла к мужскому смеху.
Человек на крыльце не смеялся. Он увел собаку куда–то за дом. Дорте подождала еще немного, но когда Людвикас нетерпеливо махнул ей, она заставила себя выйти из машины и быстро взбежала на крыльцо. Ее
снова окутал прохладный воздух. Одежда, давно прилипшая к телу, наконец отлипла. После духоты автомобильного плена и липкого сиденья ее кожа наслаждалась прохладой.
Они вошли в большой темный холл с развешанными по стенам охотничьими трофеями и оружием. Камин занимал всю стену холла. Посреди широкая лестница вела на второй этаж. Пахло так, как обычно пахнет в нежилых помещениях. Коричневые абажуры на кованых бра, темная мебель вдоль стен. Окон в холле не было, только двустворчатая стеклянная дверь.
Их провели на кухню с длинным столом посередине. Две молодые женщины, немногим старше самой Дорте, и мужчина с сонным дряблым лицом ели за этим столом. Пахло пиццей, пивом и едко - остывшей золой. И еще чем–то, напоминающим ароматизированные сигареты. На кухне было как в церкви, где люди не знают друг друга и не проявляют друг к другу никакого интереса, а просто сидят и ждут конца службы. в стене, у которой стоял кухонный стол, словно черные зеркала, темнели два высоких окна.
Человек, что увел собаку, показал им их места за столом. Он не поздоровался с Дорте. Но повелительно кивнул одной из девушек У нее были красивые темные волосы и пухлые, красные губы. Глаза были прикрыты, казалось, она вот–вот заснет. Однако девушка тут же встала, как по команде, и, не говоря ни слова, принесла три стакана и три тарелки. Поставив их перед вновь прибывшими, она снова села на свой крайний стул. Никто не сказал "Привет!", не протянул руку, чтобы поздороваться. Все искоса смотрели на приехавших, точно опасались, что те пожаловали за кем–то из них. Или сердились на что–то, случившееся до их приезда, а может, просто оттого, что им помешали спокойно закончить трапезу.
Дорте взяла свой стакан и нерешительно подошла к мойке набрать воды. Все следили за ней глазами, кроме Хозяина Собаки. Он смотрел сквозь нее. Встретиться с ним глазами было невозможно. Зрачки у него были как иглы. Она отвернулась от него, дала стечь воде, чтобы та пошла похолоднее, и набрала полный стакан. Руки ее трепетали, как тряпки на ветру. В эту минуту она поняла, что боится чего–то, чего еще даже не осознала. Ее мысли словно парализовало. Однако она обхватила стакан обеими руками и выпила воду, став ко всем спиной.
Отец сидел в своем кресле, он закрыл книгу о духовных силах, положил очки на стол и провел рукой по глазам. "В некоторых первобытных обществах шаманы вызывают душу тех, кто им не нравится, и вселяют ее в куклу. Потом они протыкают куклу иголками, чтобы навредить или убить".
Дорте обернулась. Мужчины смотрели на нее, но девушки сидели с опущенными глазами.
- Садись и ешь! - приказал Хозяин Собаки по–русски. Голос у него был низкий и властный, казалось, ему хочется, чтобы этот ужин поскорее закончился. И чтобы Дорте побыстрее вымыла посуду.
Другие девушки смотрели в свои тарелки. Дорте мечтала, чтобы кто–нибудь сказал что–нибудь обычное. Может быть, смешное. Но все молчали. Все над чем можно было смеяться, как будто исчезло. Присутствующие сосредоточились только на еде. Может, эти люди стесняются еще больше, чем она? Может, человек, почти приказавший им есть, просто невоспитан и поэтому не знает, как ведут себя в таких случаях? Может, все остальные молчат, потому что не хотят раздражать его или боятся поставить его в неловкое положение?
Было похоже, что тут никто не знает друг друга. Макар и Людвикас тут тоже были чужие, не только она. Этим, наверное, и объяснялось странное поведение присутствующих. Видно, никто не объяснил Хозяину Собаки, что все было бы гораздо проще, если бы он вежливо обращался с людьми.
Как всегда говорил отец, когда Вера на кого–нибудь сердилась: "Эти люди - твое собственное отражение, той тебя, какой ты не хочешь быть". Дорте села на указанное ей место, взяла кусочек пиццы, откусила и начала жевать с закрытым ртом. Проглотив, она обратилась к темноволосой девушке, которая подала им тарелки и стаканы:
- Меня зовут Дорте, а тебя?
Темноволосая глубоко вздохнула и уже хотела ответить, но, видно, передумала. Бросив взгляд на Хозяина Собаки, девушка стала молча разглядывать свою тарелку.
Она держала ее обеими руками и чуть–чуть приподняла над столом, на тарелке все еще лежал большой кусок пиццы. Потом девушка поставила тарелку на стол и сложила руки на коленях.
- Забыла свое имя? - спросил Хозяин Собаки голосом робота.
- Ольга, - прошептала она едва слышно и наклонилась над столом.
Дорте обернулась к другой девушке. У той были длинные светлые волосы, почти скрывавшие ее лицо. Она как будто спала. Но из–под волос блестели широко открытые глаза.
- Марина, - быстро ответила та, начала собирать тарелки и ставить их в мойку.
- Этот большой дом ваш? - спросила Дорте через некоторое время, кивнув Хозяину Собаки.
Воцарилась тишина, и Дорте решила, что ее вопрос бестактен. Все опустили глаза. Хозяин Собаки, откинувшись на стуле, пил пиво. Пока он со свистом цедил напиток сквозь зубы, полоскал им горло и только потом глотал, его взгляд был прикован к чему–то вне комнаты.
В конце концов Дорте ответил Людвикас:
- Мы сняли его у одного знакомого.
- Мы останемся здесь до утра? - спросила Дорте, еще надеясь, что их пребывание в этом доме не выйдет за рамки обычного.
- Там видно будет, - буркнул Людвикас и искоса глянул на Хозяина Собаки.
- Они все тоже получили работу в Стокгольме? - спросила она, пытаясь встретиться глазами с кем–нибудь из девушек. Но они отворачивались.
- Какого черта вы притащили ее сюда? - заорал Хозяин Собаки. - Заткните ей пасть и ведите ее в баню!
- Извините, - заикаясь, проговорила Дорте, - но я не могу идти в баню.
Хозяин Собаки встал так резко, что опрокинул стул.
- Разве я не велел вам заткнуть ей пасть? Макар! - прошептал он настолько внятно, что все другие звуки исчезли. И сплюнул пену, скопившуюся у него в уголках рта.
Дорте не знала, что люди могут так обращаться друг к другу. Все это не имело никакого отношения к действительности. Воспитанные люди так не разговаривают. Ведь она только сказала, что не может идти в баню. А это ее личное дело. Она наклонилась к Людвикасу, сидевшему рядом с ней, и прошептала:
- Я могу пойти туда… где мы будем спать. Где это?
Неожиданно над ней навис Хозяин Собаки. Его пальцы, как когти, впились ей в шею, он почти приподнял ее со стула. У нее вырвался крик боли, когда он ударил ее коленом в живот. Она упала на пол.
Одно мгновение она не могла дышать и только барахталась, лежа на спине. Все звуки, если они и были, исчезли. Лица вокруг стола превратились в несколько серых воздушных шаров, прикрепленных к краю столешницы. Кто–то проделал в них дырки там, где должны быть глаза. И все–таки они парили над столом. Это было невероятно. Однако на всякий случай Дорте прикрыла голову руками. Она успела вовремя. Носком сапога Хозяин Собаки стал подкидывать ее, как футбольный мяч.
Дорте уже не помнила, что было раньше, а что - потом, потому что у ночи появился привкус свинца. Она не думала о последовательности, но твердо знала одно: все, что она помнит, - важно. А всего остального просто не могло быть.
7
- Ступайте в душ! - прохрипел Макар и издал неприятный смешок, он стоял в дверях, широко расставив ноги и сложив руки на груди. Ни дать ни взять - американский солдат, который командует военнопленными. Дорте однажды видела такую фотографию. К счастью, у Макара не было с собой автомата.
Пахло сигарами. И чем–то еще - похоже, сильно нагретыми деревянными стенами. Очень сильно. Когда–то давно. Все было очень давно. Удушающе сладкий, тошнотворный запах, похожий на запах старого прогорклого сала. Особенно в первой комнате, где вокруг стола сидели мужчины со своими рюмками, бутылками и трубками. Пятерых из них не было в кухне во время ужина. Двое были совсем молодые, трое - почти старые. И еще Макар, Людвикас и Хозяин Собаки. Застывшие, как маски, лица. Такими масками одноклассники Дорте пугали друг друга. Наверное, мужчины просидели здесь уже довольно долго. Воздух был спертый от табачного дыма. Когда девушки вошли, маски повернулись к ним. Рты раскрылись. Глаза впивались в каждую проходящую мимо стола.
- Лучше я пойду и лягу, - едва слышно пролепетала Дорте Макару, который крепко держал ее за плечо. Ольга и Марина молчали, они прошли прямо в маленькую комнату, где стояли скамейки для белья и были сделаны кабинки со шлангами для душа.
- Ступай помойся! Ляжешь, когда тебе разрешат! - прохрипел Макар.
Хозяин Собаки, сложив на груди руки, смотрел на них. Должно быть, он был болен. Причем опасно, у Дорте от его ударов все еще болели живот и ребра. Еле переступая ногами, она прошла в душ вслед за другими девушками. Ноги и руки ее не слушались, изо рта вырывались нечленораздельные звуки. Но вот дверь закрылась, и Макар исчез.
Девушки начали раздеваться. Руки Дорте ей не подчинялись.
- Быстрее, а то нам всем плохо придется, - сказала Ольга по–русски.
- Что он нам сделает? - стуча зубами, спросила Дорте.
- Не думай об этом. Только не спорь с ним. А то он озвереет! Забудь обо всем! Зато потом сможешь выспаться, - пробормотала Марина и открыла душ.
Руки Дорте по–прежнему не действовали. Зубы стучали, как камешки в металлической коробке. Ольга уже разделась и собиралась встать под душ, но, увидев состояние Дорте, молча принялась ее раздевать. Туфли, брюки, майка, трусы. Быстро, быстро. Умело.
Привычными руками она поднимала руки и ноги Дорте.
- Зачем нам принимать душ? - стуча зубами, спросила Дорте, когда Ольга толкнула ее под струю воды.
- Молчи! Мойся, и все! Не разговаривай, - сказала Ольга, у нее был голос человека, который уже очень давно не спал.
Дорте не успела вытереться, как снова вошел Макар. Она прикрылась полотенцем и старалась дотянуться до своей одежды.
- Пошли! Сейчас начнутся танцы! - засмеялся Макар.
Широко открыв глаза, Дорте смотрела на девушек, которые, обернув полотенца вокруг бедер, выстроились перед Макаром. На это не надо обращать внимания, ведь это не имеет ничего общего с реальностью! Ни–че–го! В конце концов Дорте тоже удалось обернуть полотенце вокруг бедер.
Когда Макар открыл дверь и вытолкнул их в комнату, где сидели мужчины, разговоры смолкли. Все маски повернулись к девушкам. Рты были черными дырами, из которых, как на морозе, шел пар. Двое из них оскалили ряды синеватых сосулек Зажженные сигары в темноте вспыхивали, точно красные глаза. Высоко в стене было открыто окно. Весь дым стекался туда. Страшно далеко на темном небе взрывались миллионы звезд. Все настоящее было бесконечно далеко.