Когда она присела над ним и хотела помочиться, ей показалось, что к ней прикоснулись раскаленным железом, и у нее перехватило дыхание. Зажиматься было бессмысленно, и она со стоном все–таки помочилась. Потом, опираясь на паутину, затянувшую стену, добралась до кровати. На простыне было большое кровавое пятно. На полу валялось полотенце в кровавых сгустках, похожее на тряпку, которой художник вытирает кисти. Она отвернулась, не зная, куда себя деть. Но ее так качало, что стоять она не могла. Она упала на кровать и натянула на себя жесткое чужое одеяло. Когда Дорте спрятала под него следы от струны для сыра на своих запястьях, ей стало легче. Чего не видно, того вроде и нет. Но это была ложь.
- Ты не собираешься вставать? - услышала она голос Людвикаса, и дверь распахнулась. Он вошел в комнату с чем–то, от чего пахло кофе. Вид у него был самый обычный. Участвовал ли он во вчерашнем? Она не помнила.
- Черт! Что за свинство ты тут развела? - сказал он и ногой отбросил под кровать кровавое полотенце. Вот тебе кофе. Некоторым его подают в постель! - прибавил он с широкой улыбкой. Ей навстречу скакнули его белые зубы.
Она не подхватила его тон, молча протянула руку и взяла кружку с кофе. Людвикас стоял и смотрел на нее, пока она пила. Кофе был горький, и ее трясло. Но все–таки это было питье.
- Видок у тебя, скажу я… Но это пройдет. Дня через два мы поедем дальше. В Швецию. Погода там сейчас замечательная. Я говорил с приятелем по телефону. Солнце и…
- Уборная? - через силу проговорила она.
- В самом конце коридора, на двери написано. У тебя есть халат?
Он выжидающе смотрел на нее. Ее чемодан стоял у стены. Она и не знала, что кто–то поставил его туда.
- Послушай, я попрошу Ольгу принести тебе халат. В бане их целая куча. Немного роскоши нам не повредит, верно?
В ту же минуту ей стало ясно, что он один из тех. Он тоже принимал во всем участие. Наверное, она догадалась об этом, как только он вошел в комнату. Кружка была слишком тяжелая. С большим трудом Дорте поставила ее на тумбочку. Рука у нее все еще дрожала. Она спрятала ее под одеяло.
9
Стемнело, и злобно лаяла собака. Под колесами захрустел ракушечник. Яркий свет пробился сквозь плотные шторы. Хлопнула дверца машины. Дорте подошла к окну. Схватившись за подоконник, она стояла так, чтобы ее не увидели с улицы. Луна среди туч, огромных, как мешки с соломой, казалась сухим грибом. Лысая макушка Хозяина Собаки при свете дворового фонаря сияла как нимб. Люди вышли из трех машин. Две девушки. Одна, шатаясь, шла между двумя мужчинами, то ли она была пьяная, то ли больная. Другая спокойно шла рядом.
Еще до того, как они приблизились к дому, называемому баней, вдруг возникла суматоха. Одна фигура отделилась и кинулась в лес. Сперва она стрелой промчалась под дворовым фонарем, потом ее контуры почти скрылись в темноте. Дорте надеялась, что у мужчин внизу не такой хороший обзор, как у нее.
В одно мгновение все смешалось, раздались крики, и трое мужчин скрылись за баней. Дорте не поняла, кто убежал: та ли девушка, что, шатаясь, шла между мужчинами, или та, что спокойно шла рядом. Но она нутром чувствовала страх убежавшей. Привкус железа во рту человека, бегущего, чтобы спасти свою жизнь.
Один из мужчин толкнул вторую девушку в пристройку и запер ее там. И все бросились в погоню. Словно за человеком с собакой тянулся темный плуг. Крики и лай удалились. Дорте не спускала глаз с леса. Я тоже! Мысль мелькнула, как молния. Надо бежать, пока они ищут другую! В панике она схватила скомканную одежду, которая лежала на чемодане. Натянула джемпер и джинсы на одну ногу, стоя на другой. Она всегда так делала. Но все было не "как всегда". Она упала на кровать.
Вскоре она услыхала приближающийся лай. Погоня вернулась. Дорте заставила себя снова подойти к окну. На дворе полукругом стояли мужчины. Хозяин Собаки поднял кнут. Перед ним, поджав хвост и распластавшись по земле, ползала собака. Она не лаяла, как будто зная, что ее ожидает. Она скулила. Хозяин бил ее и кричал. Огромная собака попыталась притвориться мертвой. Но удары и крики не прекратились, в конце концов Дорте уже не слышала, скулит ли собака. Кто–то принес какую–то тряпку и бросил ее собаке. Собака лежала неподвижно. Однако когда хозяин заорал на нее, она взяла тряпку в зубы и поползла к нему на брюхе. Он сложил кнут и сунул его в карман кожаной куртки, наклонился над собакой и проорал какой–то приказ, пнув ее при этом ногой в бок. Собака с трудом встала и лизнула протянутую ей руку. Завиляла хвостом. Мужчина отстегнул цепь и прикрепил ее к своему поясу. Потом все ушли со двора.
Дорте не имела представления о времени. Но, еще не видя вернувшихся из леса мужчин, она поняла, что они нашли девушку. Собака оглушительно лаяла, а мужчины смеялись. Луна пробилась сквозь тучи, чтобы следить за происходящим. Девушку тащили двое мужчин, одежда на ней была разорвана. На ногах у нее были сапожки на "шпильках", доходящие ей до колен. Клочья короткой маечки висели на одном плече. Тело было прикрыто только лунным светом.
Вскоре на лестнице послышались тяжелые шаги и дверь Дорте распахнулась.
- Ступай мыться! - усмехнулся Макар и зажег свет.
- Нет, не надо, - простонала Дорте, зажмурившись от яркого света.
- Вставай! - заревел Макар и сдернул с нее одеяло.
Тут же появился Людвикас и хотел помочь ей надеть халат.
- Это еще что за свинство? - воскликнул Макар, показывая на кровать. Простыня была вся в крови, хотя Марина дала ей чистую простыню и полотенце, чтобы заложить между ногами. - Черт бы ее побрал! Придется сказать как есть. Ею сегодня не попользуешься, - пробормотал Макар и с отвращением посмотрел на Дорте. - Нет, ты только подумай, две пизды пропадают! Что делать будем? Ведь они всё оплатили.
- Пойди и скажи им! - велел Людвикас.
- Почему я?
- Потому! - рявкнул Людвикас и толкнул Дорте обратно в кровать.
- Иду, иду, - буркнул Макар и пошел к двери.
- А ты не зли их своими мольбами к Богу и Божией Матери! Сама виновата! Они совсем озверели, - бранил ее Людвикас.
Через минуту Макар крикнул снизу, что кровавая пизда пусть лежит где лежит. Кто–то внизу чертыхался и объяснял, в чем дело. Людвикас пожал плечами, состроил Дорте рожу и ушел. Вскоре хлопнула дверь, и ракушечник захрустел под несколькими парами ног. Дорте встала, чтобы погасить свет. У нее было такое чувство, что кто–то накапал ей кислоты в глаз, скрытый под складкой желтой кожи. Ей было больно не только за себя, но и за девушку в высоких сапожках. Она сейчас, наверное, уже стоит под душем. На полу валялись джинсы, которые Дорте пыталась надеть. Она погасила свет и, хватаясь за мебель и стены, добралась до окна. Комод, стена, кровать, опять стена.
Собака рыскала у кустов недалеко от крыльца. Дорте не могла понять, свободна она или привязана на длинный поводок О чем думает такое животное? Может, и ему тоже страшно? Кто–то говорил, что испуганные собаки самые опасные. Тошнота объяснила ей, что с побегом нужно подождать. Сначала надо немного отдохнуть.
Кто–то был в ее комнате! Если она не откроет глаза, значит, она ничего и не узнает.
Когда этот кто–то притронулся к ее руке, она вздрогнула с безмолвным криком, словно рыба, вытащенная на берег.
- Как себя чувствуешь?
Над ней склонилось лицо Ольги. Близкое и очень большое. С порами на носу и на подбородке. Синяки спустились ниже по шее, края у них пожелтели.
- Я подняла их. Они валялись на полу… - Ольга положила на одеяло отцовские часы. Дорте взяла их и поднесла к лицу. Тридцать три минуты одиннадцатого.
Стекло было разбито. Стрелки уцелели, но не двигались. Отцовские часы остановились.
Несколько раз пролаяла собака. Дневной свет словно вплюнул мужской голос в открытое окно. И все затихло.
- Позвони пекарю, скажи, что от меня. Пусть мама заберет меня отсюда, - прошептала Дорте.
Ольга помотала головой:
- У меня нет телефона… И вообще… Я даже не знаю, где мы. А ты знаешь?
- В лесу… В самой середине леса. Надо все время держаться дороги, - решительно сказала Дорте. - Ты давно здесь? - Ее голос дребезжал словно треснувшее стекло.
- Не помню… Кажется, неделю…
- Я… Ты не можешь одолжить мне немного денег? Тогда я уеду домой… На автобусе… Мама…
Ольга пыталась дать ей напиться.
- Пей и возьми себя в руки. Я принесу тебе чего–нибудь поесть. Вот приедем в Стокгольм, и будет легче. Они хотят, чтобы у тебя прекратилось кровотечение, а то ты испачкаешь кровью всю машину.
- А как это сделать? - прошептала Дорте, выпив еще немного воды.
- Я не знаю, - пробормотала Ольга.
- Стокгольм?.. - спросила через минуту Дорте.
- Ну да. Ведь мы туда едем. Работать.
- А собака тоже поедет с нами?
- Не думаю.
- Тогда мы можем… Мы с тобой… убежим… Сядем на поезд… Потом на автобус…
- Они всегда запирают двери. Нам будет не выйти. А про автобусы я ничего не знаю.
Они взяли с собой бутерброды и собирались поехать на автобусе. На целый день. Мать сложила все в большую корзину с кожаными ручками, которую отец нес на спине. Они всегда брали с собой два больших зонта. На всякий случай, говорила мать. Один полосатый - бело–красный. Другой - серый, в крапинку. Отец мягко укорял мать, говоря, что смешно брать с собой эти совершенно ненужные вещи. Но мать стояла на своем. Отец все равно забывал все, что говорил, если ему никто не возражал. И мать запрещала Вере перечить отцу.
Зонты они брали, потому что так хотела мать. Уходя из дому, она несла их под мышкой. Но еще не доходя до школы, где также жил друг отца, она уже отставала ото всех из–за своей слишком тяжелой ноши. Отец не мог смириться с тем, чтобы все видели, как его жена тащит два больших зонта в придачу ко всему остальному. Поэтому он останавливался и добродушно вздыхал, а потом забирал у матери эти бревна, как он называл зонты. Мать приобрела их на аукционе. Там же она приобрела и старый рассохшийся стул, на котором никто никогда не сидел. И приводила веские, но непонятные остальным доводы, зачем он ей понадобился.
Отец никогда не ворчал по поводу зонтов, когда уже нес их. Очевидно, он забывал о зонтах в ту минуту, как клал их на плечо. Словом, у школьного здания мать с улыбкой отдавала ему свои два "на всякий случай". Сама она несла старый кожаный рюкзак с одеждой, которая могла им понадобиться. Плед был засунут под клапан рюкзака. В руке мать держала плоскую корзинку с ножом. В ней она приносила домой грибы, цветы, шишки и целебные травы. Все, что казалось ей красивым, интересным или полезным. Едва они входили в лес, она превращалась в целеустремленного лунатика. То кидалась в сторону, то медленно брела, неожиданно застывая на месте по причине, известной только ей. Потом, широко раскрыв глаза и протянув руку, она наклонялась и клала что–то в свою корзинку.
Когда они подходили к берегу озера, из–за туч выглядывало солнце. Мать садилась, загородившись зонтами, и вытягивала ноги за пределы двойной круглой тени. Если шел дождь, она приглашала остальных укрыться вместе с ней под зонтами. Вера считала, что Дорте занимает слишком много места. Это была неправда, но протестовать не имело смысла.
Они приезжали всегда на одно и то же место. Там, на берегу, было очень красиво. И мирно, как выражались родители. Ветки деревьев свисали почти до воды. Некоторые даже полоскались в ней. Казалось, они касаются водной глади лишь для того, чтобы по возможности оставить на ней свой след. Но вода всегда бежала дальше, даже не подозревая о людях на берегу. Ветка ты или человек, какая разница? Стоило тебе отойти или позволить течению унести себя, поверхность воды разглаживалась, не храня никаких следов. Воде было достаточно самой себя.
Отец ловил рыбу. Изредка на искусственную мушку, подаренную ему английским книготорговцем, которого он встретил в молодости, попадался карп. Но если рыба не клевала, отец не жаловался, он только вздыхал.
- Что ж, будем ловить по старинке, - говорил он. Сматывал удочку и насаживал на крючок обычного дождевого червя. Прежде чем убрать мушку, он разглаживал ее перышки. Дорте с восхищением смотрела, как быстро он цепляет крючок к маленькому металлическому карабинчику. У отца была коробка со многими отделениями. Когда он снимал верхнюю часть, под ней оказывалось отделение, в котором поплавки и блесны ждали своей очереди. Крючки были изящно воткнуты в кусочки пробки, каждая в своем отделении. Со всеми этими вещами отец обращался благоговейно - ведь все они были неповторимы.
Рыбалка отца была одной из причин, по которой они ездили на озеро. Другой причиной была корзинка матери, которую следовало время от времени пополнять. Эту привычку родители завели еще до рождения Веры. У них была фотография матери, на которой беременная Верой мать подставляет солнцу ноги. Однажды Дорте спросила, почему у них нет фотографии матери, беременной ею.
- Так получилось, мама носила тебя в другое время года, чем Веру, - с отсутствующим видом объяснил отец.
- Просто папа перестал интересоваться фотографией, - добавила мать.
Дорте почувствовала себя немного задетой. Оказывается отцу было интересно фотографировать только Веру, но не ее. И еще ей стало жаль, что отец потерял интерес к делу, которое ему по–настоящему нравилось. Правда, к рыбалке он интереса не потерял. Поехать на рыбалку в выходной день, когда это позволяла погода, для него было так же естественно, как есть. Дорте казалось странным принимать участие в чем–то заведенном со дня ее рождения. А может быть и раньше. Тут уже все равно, нравится тебе это или нет. Конечно, когда Вера подросла, поездки на рыбалку ей наскучили. Она бы предпочла ездить в модные места, где можно погулять с друзьями.
Мать подставила ноги солнцу. За зиму они становились совсем белыми, а летом делались коричневыми. Она поднимала юбки и подставляла ноги солнцу всюду, где только могла. Но никогда не делала этого в присутствии посторонних. Это называлось стыдливостью.
10
Всю дорогу, пока автомобиль летел мимо лесов, полей и городов, кровотечение было для Дорте мукой. Они сидели так тесно, что запах мог быть неприятен Марине и Ольге. Макар ругался, когда на остановках у бензоколонок ей надо было выйти в уборную и привести себя в порядок. Но когда, еще до парома, они все вместе ночевали в одной комнате, рассчитанной на двоих, Дорте была рада этому кровотечению. Ей велели спать на полу, и это ее нисколько не огорчило. Она лежала одна.
На пристани, где они ждали прибытия парома, так воняло выхлопными газами, что им пришлось закрыть окна автомобиля. Макар ругался, но Людвикас велел ему заткнуться. В зеркало заднего обзора Дорте видела, как Макар достал какой–то бумажный пакетик и вынул из него таблетку. Людвикас приказал ему выбросить таблетку, но он не успел и глазом моргнуть, как Макар проглотил ее. Дорте не понимала, как можно глотать таблетки, не запивая их водой. Людвикас ворчал, что теперь ему одному за все отвечать, но Макар его уже не слышал.
Дорте хотелось поскорей лечь. Никогда не видевшая моря, она по запаху поняла, что оно рядом.
Вечное море пахло гнилью. Отец так красноречиво рассказывал им о его красоте и силе, что она мечтала когда–нибудь побывать на берегах Балтики, где он жил ребенком. Но о вони он никогда не говорил, значит, это воняло от нее самой. Она попыталась вспомнить, что говорил отец, но ее мысли были запаяны в песочные часы, которые никто не потрудился перевернуть.
На пароме было столько народу, что, пока они добирались до своей каюты, Дорте опять стало нечем дышать. В одном месте она прислонилась к стене, но людской поток тут же увлек ее дальше.
В каюте было три койки. Ольга и Марина получили одну койку на двоих, мужчины - по койке на человека, а Дорте приказали лечь под стол, потому что от нее слишком много грязи. Как будто Бог услышал ее молитвы, хотя она и не осмеливалась молить: "Сделай так, чтобы мое кровотечение не прекратилось до самого Стокгольма, а там все будет лучше".
С Ольгой и Мариной все было наоборот. Пока горел свет, Дорте невольно все видела и слышала. Иногда слышалось "Нет!" или "Ну пожалуйста!". Несколько раз она видела голую ступню или целиком ногу, а то и голые волосатые тела мужчин, метавшихся между крохотным душем и своими койками. Они не трудились закрывать за собой дверь, когда справляли нужду. Плеск или журчание часто кончались смачным плевком. Когда они возвращались, Дорте старалась уползти подальше под стол, чтобы на нее не наступили.
Постепенно стало вонять не только от нее. Едкий запах ночи, начавшаяся качка. Тошнота накатывала волнами. Несколько раз Дорте задремывала и просыпалась, ткнувшись лбом в картонную коробку. Куртка служила ей подушкой, пальто - одеялом.
Собаки и ее хозяина с ними, к счастью, не было. Они появлялись, только когда Дорте пыталась заснуть. Кожаная куртка и колющие глаза. Голос Макара звучал как собачий скулеж, когда он говорил с Хозяином Собаки по телефону. Тот, кто распоряжался собакой, распоряжался всем.
Один раз она выбралась из–под стола и распрямила спину. Прислонилась к стене, остальные сидели на своих койках. Потом все пили черный кофе и ели жареную картошку и колбаски из бумажных пакетов. Все выглядело почти буднично. Они просто ехали в Стокгольм. А дом в лесу был всего лишь позорным кошмарным сном, и никто не хотел признаться, что видел этот сон. Дорте осмелилась спросить, говорил ли Людвикас уже с владельцем кафе, у которого они должны работать. Людвикас ответил, что надо немного подождать. Макар молчал.
Еще в машине Дорте пришло в голову, что на самом деле никакого кафе не существует. Это образовало пустоту. Но ведь в таком большом городе, как Стокгольм, должно быть много кафе! Там она и сама сможет найти себе работу. Пока Дорте ела и пила воду из бумажного стаканчика, она внушила себе, что не надо ничего бояться заранее. Хватит с нее и того, что есть.
Уже снова лежа под столом, она поняла, что Макар сделал себе какой–то укол. Со своего места она видела только его плечо и склоненную спину. Его движения. И поняла, что произошло. Сперва, правда, она решила, что это инсулин, который вкалывают себе больные сахарным диабетом, как, например, дядя Иосиф. Но когда Людвикас велел Макару успокоиться, хотя тот еще ничего не сделал, Дорте поняла, что это наркотик. Сердце у нее забилось так, словно она тащила на себе весь этот паром.
Вскоре Макар навалился на стол всем телом. Его ноги уперлись ей в бок. Грязные кроссовки были без шнурков. Он использовал ее как скамеечку для своих уставших ног. Протестовать было бессмысленно. Ему ничего не стоило ударить ее. Оставалось ждать, когда он переменит положение. Его длинные, похожие на когти пальцы свисали со стола. Иногда он вздрагивал и смеялся, тогда его голова стукалась о стол. Людвикас несколько раз чертыхнулся и толкнул Макара. Потом вытащил бутылку и налил водки в пластмассовый стаканчик. Ольга и Марина тоже должны были пить водку. Дорте, по счастью, никто ничего не предложил. Ольга не хотела пить, но Людвикас схватил ее за волосы и осыпал бранью, а Макар ожил и пригрозил, что сделает ей укол.