Ольга сидела на койке, поджав под себя ноги. Дорте видела ее всю целиком. Она поднесла стаканчик ко рту. После первого глотка лицо у нее скривилось. Людвикас сидел рядом и смеялся. И снова поднес ей к лицу стаканчик с водкой. Так продолжалось раз за разом. Ольга пила. Ее глаза были похожи на глаза крестьянской лошади, оставленной под дождем. Когда стаканчик опустел, Людвикас наполнил его снова и снова заставил ее выпить. В конце концов Ольга совсем отупела. Тогда мужчины утратили интерес к этой игре и решили играть с девушками в карты.
- Можно, Дорте ляжет у нас за спиной, пока мы играем? - спросила Марина.
- Какого черта! Она и тут разведет свое свинство! - воскликнул Макар, окончательно проснувшись.
- Еще чего! - поддержал его Людвикас.
И они захлопали картами по столу. Когда девушки проигрывали, а это случалось почти каждый раз, они должны были что–то с себя снять. Ольга, сгорбившись, нависла над столом. Она открыла было рот, но тут же быстро сжала губы, словно испугалась, что ее вырвет. Хлопанье карт по столу сопровождалось театром теней на стене. Ольга выпила слишком много и не могла следить за игрой. Марине было позволено выпить меньше, но она плохо играла в карты и потому вскоре оказалась раздетой. Она хотела не снимать хотя бы трусики, но Макар вытащил из сумки биту. Дорте из–под стола не видела, но поняла, что Марина сняла с себя все.
Когда обе девушки остались совсем голые, их заставили лечь на койку. Людвикас приказывал им, что делать, а Макар смеялся омерзительным грубым смехом. Дорте была рада, что все это происходит на койке у нее за спиной. Когда Людвикасу надоело это развлечение, он приказал, чтобы Ольга легла к Макару.
- А я трахну Марину! - объявил он и сдернул ее с койки.
Он повернул ее спиной к себе и велел держаться за стол. Нога Марины, прижатая к ноге Дорте, дрожала мелкой дрожью. Людвикас спустил брюки. Пока он трудился, они по его волосатым ногам соскользнули на пол. Колени то сгибались, то разгибались у самой щеки Дорте. Ноги Марины дрожали, как стрелка флюгера на доме дяди Иосифа. Марина раскачивалась и плакала. Тонкие пальцы впились в край стола.
Макара и Ольгу Дорте, слава богу, не видела. Но они находились в нескольких сантиметрах от ее затылка. Взяв то, что хотел, Людвикас поднял штаны и прошел в душ. Оттуда послышался шум воды. И его посвистывание. Открыв дверь, он объявил, что должен пойти и заняться делами.
- Не вздумайте чего–нибудь выкинуть, пока Макар спит! - пригрозил он. - Далеко вы все равно не уйдете!
Ему никто не ответил. Когда дверь за ним захлопнулась, в спертом воздухе каюты стало легче дышать. Макар храпел. Ольга и Марина по очереди вымылись в душе. Ольга шла в душ шатаясь; едва она успела закрыть дверь, ее там вырвало. Потом они услышали, что она чистит зубы. Когда подошла очередь Дорте, она не могла встать. Спина превратилась в старый складной метр, который так долго был сложен, что заржавел и не открывался. Боль была нестерпимой. Для Дорте не нашлось чистого полотенца, но Марина дала ей прокладку. Все трое молчали, чтобы не разбудить Макара. Марина помогла Дорте постелить на полу плед. Все–таки помягче. Ольга и Марина лежали в койке над Макаром. Полусидя под столом, Дорте задремала.
Дверь распахнулась, и Людвикас втолкнул в каюту двух мужиков. Зажег верхний свет, и тесная каюта превратилась в переполненный операционный зал. Один из пришедших был такой толстый, что в каюте сразу стало не повернуться. Людвикас подтолкнув его к верхней койке, где лежали девушки. Потом потянул Марину за ногу и велел ей спуститься вниз. Она запротестовала сонным умоляющим голосом.
Макар тут же вскочил, как солдат, устыдившийся, что заснул на посту. Порывшись в сумке, он достал биту. Марина спрыгнула вниз в одних трусиках и майке. Людвикас старался устроить все так, чтобы всем хватило места.
- Давай поднимайся, - рыкнул он на Макара, который уже успел снова лечь. Макар вскочил и уступил место жирному мужику. Марину швырнули к нему, как пустой мешок.
Другой гость еле держался на ногах. Людвикас приказал Ольге спуститься с койки. Воздух в каюте был такой спертый, что его можно было резать ножом. Решив, что Ольга слишком медлит, Людвикас схватил ее за ногу и потянул вниз. Гость был раздражен и начал ругаться по–английски. Он считал, что здесь слишком много людей, и хотел увести Ольгу в свою каюту. От яркого света лицо Людвикаса было похоже на зеленую капусту. Неожиданно он стал вежливым и любезным, как в тот раз, когда показывал Дорте рекламные фотографии Швеции. На пальцах он пытался объяснить гостю, сколько тот должен доплатить, чтобы Людвикас с Макаром ушли из каюты. Тот отрицательно помотал головой, на что Людвикас только пожал плечами и хотел открыть дверь. Гость рассердился. Дорте не видела его лица, но поняла это по тому, как он закачался. В конце концов они сторговались. Гость достал пачку бумажек. Людвикас пересчитал их, сунул в карман и вышел.
Maкaр сел на единственный стул и уставился в пространство. Но когда второй гость, который расположился с Ольгой, заорал на него по–английски, Макар мигом выскользнул за дверь. Верхний свет погасили, но дверь в душ осталась открытой. Падающий оттуда неровный свет скользил по полу, вторя движениям парома. Море было неспокойным. Дорте крепко закрыла глаза и уткнула нос в воротник джемпера. Важно держать себя в руках. Не думать. Всему когда–нибудь приходит конец. Злу тоже.
Гость, которому досталась Марина, освободился первым. Чтобы избавиться от него, она помогла ему выбраться из койки и проводила до двери. Второй, с Ольгой, разошелся так, что койка под ним ходила ходуном. Его грубое пыхтение сменялось сипом, перемежавшимся коротким свистом. Дорте вспомнила звуки кузнечных мехов, которые слышала еще в Белоруссии. Кузнец подковывал лошадей. Мехи были кожаные и страшно сипели, тогда как скрежет железа, приводящего их в движение, был похож на урчание собаки. На кузнеца и на лошадь с печальными глазами сыпался дождь искр.
Ольга не издавала ни звука. Дорте захотелось помолиться Пресвятой Богородице. Но Богородицу нельзя звать в такую каюту. Полоска света, падающая из хлопающей двери, то расширялась, то, уступив, снова сужалась. Дорте обхватила себя руками и думала только о том, что не она лежит там, в койке. Чем человеку страшнее, тем труднее ему думать о ком–нибудь, кроме себя.
Когда гость закончил свое дело, он спрыгнул босиком на пол и зажег свет над койкой, чтобы найти свои брюки. Почесал мошонку. Вытер руку о простыню. Обнаружив под столом Дорте, он наклонился и уставился на нее. Его осоловевшие глаза были налиты кровью. Большой рот приоткрылся, и показались зубы, похожие на осколки разбитой тарелки. Решив, что она уже умерла, он выпрямился и, бормоча что–то себе под нос, дошел до двери. Очевидно, он чертыхался по–шведски.
- Может, нам просто сбежать отсюда? - спросила Дорте, выбираясь из–под стола, чтобы распрямить спину.
- Отсюда? - буркнула Марина. - И далеко ли мы убежим без паспортов, без денег и без билетов?
- Попросим кого–нибудь нам помочь…
- И, как думаешь, что случится потом?
- Не знаю…
- Людвикас и Макар сочинят какую–нибудь историю и вернут нас обратно. А потом забьют до смерти!
Колени Дорте стукнули друг о друга. Кончики пальцев покалывало, все болело. Челюсти с трудом процеживали сквозь себя воздух и в то же время не давали черепу распасться на части. Вот когда она мечтала о Вериных приступах гнева! Счастлив тот, кто умеет драться! Бить изо всей силы! В кровь! Всегда быть победителем. Вера была сильна, как Хозяин Собаки, который бил собаку до тех пор, пока та не начинала вилять хвостом и ползать у его ног.
У Дорте мелькнула мысль, что есть люди, к созданию которых Бог не имел никакого отношения.
Мать в черной вязаной кофте поджала губы и строго на нее посмотрела.
- Все люди равны перед Богом. Все мы творения Божии.
- Не все, мама!
- Все, каждый человек!
Что мать, собственно, знала о людях?
Посередине каюты возник отец, он смотрел на Дорте.
- Ад вовсе недалеко, он у нас на земле, - сказал отец. Правый ус у него был закручен сильнее, чем левый.
- Прекрати! - грустно сказала мать, слегка покачиваясь в полоске света.
- А ты погляди вокруг себя! - Отец повел рукой. Мать растеклась, как вода из треснувшего кувшина. Тогда Дорте почувствовала на себе руки отца. Он поднял ее с пола и закутал в плед. Теперь он унесет ее в безопасное место. Потом попросит кого–нибудь спасти Ольгу и Марину. Не важно, что он их не знает. А зимой он соберет всех у печки в библиотеке, даже тех, кто не читает книг.
11
Первое, что Дорте увидела в Швеции, были подъемные краны, похожие на скелеты пеликанов, металлические контейнеры, автокары и бесконечную череду автомобилей. Казалось, что они все дерутся друг с другом за то, чтобы проехать первыми.
Людвикас не смог завести машину, и какой–то человек, который встречал их с закрытым грузовиком, вытащил ее на берег на буксире. Людвикас говорил по–английски, вставляя в свою речь литовские ругательства. Встречающий знал кого–то на ближайшей бензозаправке, кто мог бы починить машину, и поэтому отбуксировал их туда. Там Людвикас поговорил с другим шведом, отдал ему ключи от машины, а они перебрались в грузовик. Людвикас, весь в поту, сел впереди рядом с шофером. Остальные ехали в кузове, держась за ящики и чемоданы. Лицо у Макара было кислое. Дорте посчастливилось, и она сидела далеко от него. Рядом с Макаром сидела Ольга. Она даже опиралась на него на поворотах, чтобы не упасть.
Дорте вцепилась в решетку, отделяющую ее от кабинки водителя. Она смотрела в окошко кабины, хотя это было все равно что смотреть в окно тюрьмы.
Удержать взгляд на чем–нибудь она не могла. Грузовик пролетал мимо. Несколько раз они останавливались на красный свет. Дома были чистенькие. Ни разбитых окон, ни обвалившихся балконов. Трудно было поверить, что эти дома простояли уже много лет. На мгновение мелькнули вода и деревья. Дорте потянулась, чтобы лучше видеть. Осторожно подвинулась на ящике, чтобы заскорузлая прокладка не слишком натирала промежность. Если сидеть легко, как перышко, можно обо всем забыть. Неужели ей придется самой ходить по этому городу и искать работу? Чем больше она об этом думала, тем проще все ей представлялось.
Проехав некоторое время по узким улицам со старыми зданиями, они остановились в районе новостроек с высокими домами. Людвикас открыл заднюю дверь, чтобы выпустить их из кузова, несколько юнцов уставились на них. Они смеялись и обменивались взглядами. Уходя, несколько раз оглянулись.
- Почему они смеялись? - спросила Марина.
- Потому что людей в таких машинах не возят, - раздраженно ответил Людвикас. Макар за что–то ругал водителя. Людвикас велел ему заткнуться - не стоит привлекать к себе внимание. Макар замолчал, но с таким видом, будто он вот–вот выхватит свою биту. Когда он отошел за грузовик, Ольга прошептала:
- У него больше нет ни таблеток, ни ампул, чтобы сделать укол.
Дорте подтащила к себе свой чемодан и настороженно ждала, пока мужчины говорили о чем–то по–английски. Наконец они договорились, и Людвикас получил ключи. Какая–то молодая пара остановилась у стены дома, они весело прижались друг к другу и громко болтали. Язык был странный. Резкий и в то же время нежный. Он не походил ни на английский, ни на русский, ни на литовский. Дорте сразу поняла, что они оба рады встрече друг с другом. На девушке были джинсы и облегающий джемпер, который кончался выше пупка. Она прижалась голым животом к своему приятелю и откинула назад голову, совсем как Вера. Длинные волосы взлетели в воздух и в конце концов обвились вокруг головы. Парень обнял девушку и зарылся лицом в ее волосы. Так они и стояли, покачиваясь и прижимаясь друг к другу.
Потом появилась молодая мать с ребенком в прогулочной коляске. Она наклонилась и, улыбаясь, что–то дала ребенку. Он поднял ручки, показывая куда–то вдаль. Проходя мимо Дорте, мать смотрела только вперед. Макар нетерпеливо замахал руками, чтобы они шли в дом.
Девушки потащили свои вещи на третий этаж. Бетонные ступеньки глухо отзывались на их шаги. Дорте почудилось, что этот звук исходит изнутри ее самой. Когда они стояли в очереди, чтобы сойти с парома на берег, Ольга с Мариной поддерживали ее с двух сторон, чтобы она не упала. Теперь ей приходилось через шаг останавливаться и отдыхать. Несколько раз она соскользнула по перилам и села на лестницу. Последнюю часть пути Ольга и Марина опять поддерживали ее.
- Ты похожа на покойника! - сказала ей Марина.
- Отстань от нее! - велела Ольга и, подняв Дорте, поставила ее, будто мешок с картошкой. Дорте хваталась за перила. Они казались ей черной змеей. Змея, извиваясь, ползла вниз в головокружительно глубокую шахту и хотела утащить ее с собой. На пароходе ей все было безразлично. Но теперь, когда она почти поднялась по лестнице, Дорте решила, что сдаваться еще рано. Она вдруг почувствовала запах Николая, струившийся из этой шахты. И, сделав вид, что все в порядке, прислонилась к Ольге.
Они прошли прямо в комнату, обставленную как гостиная. В ней было много дверей. Дорте воспринимала все словно в тумане, но вид комнаты ее не испугал. Стол и стулья из светлого, покрытого лаком дерева. Диван, кресла. Ольга посадила Дорте на стул у двери Марина обследовала, что было за другими дверьми.
- Здесь на всех не хватит кроватей, - громко сказала она из спальни.
- Ты поедешь в другое место, - сказал Людвикас и швырнул свою сумку в угол.
- Куда? - испуганно спросила Марина.
- Не знаю. Ближе к месту своей работы. В какой–то отель или что–то в этом роде. Теперь за тебя отвечает швед. Тот, который привез нас сюда, он вернется и заберет тебя.
- Я могла бы спать на диване, - сказала Марина с дрожью в голосе.
- Заткнись! - рявкнул Макар и погрозил ей кулаком.
Марина отскочила в сторону и замолчала. Отойдя подальше от Макара, она прошептала Людвикасу:
- Швед! Но ведь я не говорю по–шведски! Как мы поймем друг друга?
Людвикас пожал плечами и объявил, что они сейчас пойдут и купят чего–нибудь поесть.
- И что–нибудь для этой рваной пизды, а то мы утонем в ее кровище! - засмеялся Макар, он растянулся на диване и стал тыкать в сторону телевизора каким–то длинным предметом, лежавшим на столе. Оглушающий шум наполнил комнату, и на экране возникла группа музыкантов, которые дергались так, словно им под одежду засунули горящие головешки.
- Из тебя все еще хлещет? - крикнул Людвикас, стараясь перекричать музыку.
Дорте понимала, что надо ответить, но не могла. Ее трясло. Стуча зубами, она только кивнула.
- Выключи его, к чертовой матери! - крикнул Людвикас и спросил, что надо купить.
Макар встал с дивана, направил на телевизор тот длинный предмет и нажал на кнопку, но телевизор не выключился. Ольга подошла и выключила телевизор. Макар с глупой улыбкой уставился на погасший экран, потом снова лег и закрыл глаза.
- Макар придурок, ни в чем ни черта не смыслит, - сказал Людвикас, бросив злобный взгляд в сторону дивана.
Ольга сняла с Дорте туфли. Зубы у Дорте громко стучали Она пыталась ухватиться за спинку стула, но руки ее не слушались.
- Дорте надо уложить! - сказала Ольга, подняла ее и хотела проводить в одну из комнат.
- И не мечтай! - заорал Людвикас и, показав на спину Дорте, издал такой звук, как будто его рвет. - у нее видок будто она сбежала с бойни! Пусть только посмеет лечь, пока не вымоется! Ясно? Подвяжите ей ведро между ног, черт вас подери!
Девушки помогли Дорте вымыться в душе. До нее никто не спал на этом постельном белье. Она подложила под себя несколько полотенец. Одно, сложив валиком, засунула себе между ног. Промежность ей будто натерли солью. Но она хотя бы не лежала под столом.
Отец часто говорил, что важно научиться прощать самого себя. Важно потому, что только так можно простить других. Дорте не знала, многих ли простил; сам отец. И кого. Он никогда об этом не рассказывал. Что касается ее самой, тут было о чем подумать. Как, например, простить себе, что она уехала из дому? Но это потом. Главное, чтобы у нее кончилось кровотечение. Хотя оно и спасло ее. Однако она знала, что в жилах человека течет определенное количество крови и терять ее нельзя. Она попыталась сосчитать, сколько крови уже потеряла. Но быстро поняла, что решить эту задачку так же трудно, как улететь отсюда через окно.
Они летели вместе, отец и она. Через горы, в лучах солнца. Им предстояло перелететь через Балтийское море, чтобы попасть на международный конгресс библиотекарей в Стокгольме. Летели они низко. Берега озер и протоков были резко очерчены. Воздух - совершенно прозрачен. Краски - незнакомы. Небо виделось им кроваво–красным островом в оранжевом море. Прозрачные облака все время двигались. То здесь, то там они напоминали вершины деревьев в бесконечном первобытном лесу. Светящиеся красные озера и величественные нагромождения гор постоянно меняли форму. Тут была только природа. Ни людей, ни иных живых существ. Только краски… и дрожащая тишина. Как будто Дорте приложила ухо к большой раковине. Внизу мелькал другой мир. Море, блестящее, черное, как шелковое платье матери. Но вблизи все принадлежало только отцу и ей - желтое, красное, переливающееся перламутром, меняющееся каждое мгновение.
- Жизнь состоит из мгновений, которых мы не в силах заметить, потому что нас одолевает тревога за будущее, - прошептал отец, когда все под ними стало черным, как свежевырытая могила. - Там свет! Темнота - это только движение солнца, которым оно нас обманывает.
12
Дорте сидела на стуле, положив голову и плечи на стол. Руки распластались по столу, как небрежно брошенная одежда. От столешницы пахло деревом и клеем. Людвикас лежал на диване, он смотрел шведское телевидение и потягивал из бутылки. Несколько раз он что–то хрипло сказал ей. Очевидно, хотел выглядеть любезным. Дорте попыталась ответить, чтобы не раздражать его.
Им было разрешено брать продукты из холодильника. Она знала, где стоит пакет с молоком. Еще раньше выпила большой стакан. Молоко здесь было не такое, как дома. С металлическим привкусом Словно оно долго хранилось в оцинкованной посуде. Но к этому она уже привыкла.
Макара и Марины не было дома. Дорте не знала, сколько она пролежала в постели, пока Ольга и Людвикас возились в комнате. Жалюзи сторожили окно. Несколько раз ей приходилось вставать и одеваться, потому что к Ольге приходили клиенты. Она убедила себя, что Ольге хуже, чем ей. Но они об этом не говорили. Вот и сейчас Ольга была не одна. Дорте, должно быть, заснула, положив голову на стол, потому что вдруг услышала, как Людвикас говорит по–английски с каким–то человеком. Входная дверь хлопнула, и Людвикас сказал, что она может пойти и лечь.
К пылающему огню внизу живота она уже привыкла. Было хуже, когда ей надо было помочиться. Тут она пасовала - каждый раз пасовала. Долго сидела, скрючившись, на унитазе, подавляя желание, и не могла решиться. Колени становились ватными, ноги с трудом носили этот жалкий комочек между кроватью и уборной. Она пыталась вызвать в себе Верин гнев, заставлявший Веру убегать из дому. Из–за любой мелочи.
Перед тем как лечь, ей нужно было зайти в уборную, но она не хотела мешать Ольге смывать с себя следы клиента. Людвикас пустил телевизор на полную мощность. Иногда это было похоже на звериный рев.