Хлопнула дверь, и на веранде показался отец. Он нес коричневый чемодан, на котором была нарисована крошечная красная лошадка. Отец прошагал к машине, как будто куда-то опаздывал.
- Пап, - позвал его Дайэмонд, - а оленья охота?..
Отец уставился на него: перекошенное лицо, огромные черные зрачки, съедающие ореховую радужку почти до самых краев.
- Не смей меня так называть. Я не твой отец и никогда им не был. А теперь убирайся с дороги, ублюдок. - Слова сыпались одно за другим, голос срывался.
После разрыва с Майроном Сассером он купил грузовичок через третьи руки - старую техасскую развалюшку, ничуть не лучше, чем пикап Лисиля, и ездил несколько месяцев один, испытывая потребность в одиноких расстояниях, пролетая мимо столовых гор и красных крутых холмов, слоистых, как пласты мяса, горбатых и рогатых, мимо сбитых на трассе оленей со шкурой цвета зимней травы, с плотью, что зияла рваными ранами в глинистой почве, мимо пятен засохшей крови. В мотелях (когда он мог позволить себе снять номер) Дайэмонд почти всегда находил себе девушку, которая ложилась с ним в постель, - обезболивающее на полчаса, но без того восторга и дрожи, которые он получал от бул-райдинга. Дайэмонд не приветствовал разговоров по душам. Когда дело было сделано, он тут же выпроваживал девиц. Обиженные бесцеремонным обращением, они распускали слухи, что парень слишком быстро спускает курок, что он противный маленький хрен и вообще - черт бы побрал его самого и его бандану в звездах.
"Больше ты меня не увидишь, приятель", - заявляли красотки, взмахивая распутно-блондинистыми волосами.
Но их слова не имели никакого значения, потому что не одна, так другая, девиц было много; а еще потому, что Дайэмонд знал, что он уже принял основные решения и что он неуклонно скатывается в самый низ страницы, где мелким шрифтом выписано, как он будет жить дальше. В его судьбе не было никого, кто бы замедлил его падение любовью. Иногда езда на быке занимала лишь малую толику времени Дайэмонда, но только эти несколько секунд турбулентности давали ему невыразимый восторг, возносили на вершину счастья. На арене все было настоящим, потому что там все было ненастоящее за исключением возможности умереть. И, размышлял Дайэмонд, этот мощный разряд кайфа он получал потому, что оставался живым.
Как-то вечером в Коди, когда он торопился на парковку, чтобы не попасть в пробку в час пик, его окликнул Пэйк Биттс, здоровый роупер, любитель Иисуса:
- Ты не в Розуэлл?
- Туда.
Биттс побежал параллельным с ним курсом, крупный плотный парень с почти белыми волосами и ярким румянцем. На его сумке с упряжью был наклеен стикер со словами "Слава Богу".
- Не подвезешь? Мой грузовик, чтоб его, сдох в Ливингстоне. Пришлось взять напрокат какую-то жалкую машинку, она еле тянула мой трейлер. Ну и сжег трансмиссию. Ти Дав сказал, что ты вроде собираешься в Розуэлл?
- А то. Поехали. Если ты готов.
Они подцепили трейлер с лошадью Биттса, оставив арендованную легковушку на стоянке.
- Двигай, брат, у нас нет времени, - сказал роупер, запрыгивая в кабину. Не успел он закрыть дверцу, а Дайэмонд уже газанул так, что из-под колес брызнула щебенка.
Он ожидал, что поездка будет нудной, с молитвами на обочине и поднятыми к небу глазами, но Пэйк Биттс оказался спокойным компаньоном: следил за уровнем бензина, улаживал бытовые проблемы и не приставал с проповедями.
Одно выступление сменяло другое, вместе они побывали в Моллале, Туске, Розуэлле, Гутри, Кэйси, Бэйкере и Бенде. По прошествии нескольких недель Пэйк сказал, что если Дайэмонд хочет иметь постоянного дорожного партнера, то он, Пэйк, не против. Дайэмонд согласился, хотя лишь в немногих штатах разрешались соревнования по ловле бычков арканом, и Пэйку приходилось совершать долгие переезды с места на место. Его основной территорией были скотоводческие округи Оклахомы, Вайоминга, Орегона и Нью-Мексико. Расписания соревнований Дайэмонда и Пэйка не совпадали, приходилось долго и терпеливо их увязывать. Зато Пэйк знал сотни коротких проездов по сельским дорогам, по полям и холмам, через безлюдные края, по желто-рыжим равнинам, где еще сохранились колеи от повозок первых поселенцев, через раннюю тьму и весенние ливни, после которых на асфальте оставалась ледяная корка, через яркие оранжевые рассветы, дымящиеся, извивающие змейки пыльных дьяволов на голой почве, через жар, льющийся из солнца и плавящий краску на капоте, через косматые паутины сухого дождя, который так и не достигал земли, через маленькие городишки с их редкими автомобилями и скотиной на улицах, табуны лошадей в утреннем тумане, мимо двух рыжеволосых ковбоев, перевозящих дом, который занял всю проезжую часть, так что Пэйку пришлось свернуть в кювет, чтобы его объехать, мимо свалок и мексиканских кафе, выискивая в ночи подъезды к мотелям с табличками "Звоните" или отъезжая в черную прерию, чтобы на час-другой забыться сном.
Биттс был родом из Вайоминга, из города Роулинса. Он всегда хотел поспеть на следующее родео, мечтал отхватить крупный приз и не обращал внимания ни на одну женщину, кроме своей толстоногой беременной жены Нэнси, пылкой христианки, которая училась, как гордо поведал Биттс, на геолога.
- Хочешь поговорить с умным человеком, - хвастался он, - поговори с Нэнси. Боже праведный, да она тебе все расскажет о скальных формированиях.
- Как, интересно, геолог может верить в то, что Землю создали за семь дней?
- Ха, она христианский геолог. Для Бога нет невозможного, и он мог создать за семь дней все что угодно, включая ископаемые и окаменелости. Жизнь полна чудес. - Биттс заложил за щеку порцию жевательного табака, поскольку и он был не без греха.
- А как получилось, что ты занялся этим? - спросил Дайэмонд. - Рос на ферме?
- Чем, родео? Да я с детства в нем. А на ферме сроду не бывал. И не имел такого желания. Вырос я в Ханствилле, что в Техасе. Слышал, чем он знаменит?
- Большой тюрьмой.
- Точно. Мой отец сейчас работает охранником в роулинской кутузке, а раньше-то он служил в Хантсвилле. Там много лет осуществлялась очень хорошая программа по тюремному родео, и отец водил меня на все соревнования. И даже записал в детскую школу "Маленькие бриджи". А дед мой Биттс почти всю свою жизнь бросал лассо в Хантсвилле. Мог веревкой открутить нос с лица. Работал на ранчо, старый ковбой, и на шее у него было вытатуировано лассо, а на запястьях - свинячьи шнурки. Потом он увидел свет и принял Иисуса в свое сердце, и это перешло сначала к отцу, а потом и ко мне. И я пытаюсь жить по-христиански и помогать людям.
Следующие полчаса они ехали молча. Из-за легкой облачности трава в ложбинах была цвета затертых медных монеток. Потом Пэйк заговорил снова:
- Кстати, давно хотел тебе сказать. О твоем бул-райдинге. В смысле, о родео. Понимаешь, бык не может быть образцом для подражания, он твой противник, и ты должен одолеть его, так же как бычок - мой противник, и я должен как следует напрячься и все сделать правильно, чтобы поймать и завалить его, а иначе я не завалю его.
- Эй, я вообще-то в курсе. - Он так и знал, что раньше или позже, но ему не избежать дурацкой проповеди.
- Нет, не знаешь. Потому что если бы ты знал, то не изображал бы из себя быка день за днем, не связывался бы с женами своих приятелей - назовем насильственным проникновением то, что ты сделал, - а вместо этого присмотрел бы себе жену, с которой бы стал растить детишек. Если бы знал, то брал бы пример с Иисуса, а не со своенравного быка, чтоб его. А ты именно так и делаешь. Пора бы тебе уже перестать играть в эти бычьи игры.
- С каких это пор Иисус стал женатым человеком?
- Пусть Он и не был женатым человеком, зато Иисус был ковбоем, настоящим ковбоем родео. Так прямо в Библии написано. И у Матфея, и у Марка, и у Луки, и даже у Иоанна. - И Биттс загнусавил постным голосом: - "Пойдите в противолежащее селение; войдя в него, найдете молодого осла привязанного, на которого никто из людей никогда не садился; отвязав его, приведите; он надобен Господу. Посланные пошли и нашли, как Он сказал им. И привели его к Иисусу, и, накинув одежды свои на осленка, посадили на него Иисуса". И если это не описание езды без седла, то я не знаю, что это такое.
- Я езжу на быке, бык - мой партнер, и, умей быки водить машину, не сомневайся, сейчас бы за рулем сидел не кто-нибудь, а бык. И не понимаю, с чего ты взял, будто я связываюсь с кем попало и как вдруг узнал про, как ты выражаешься, насильственное проникновение.
- А, это? Легко. Майрон Сассер - мой сводный брат. - Биттс опустил окно и сплюнул. - Отец тоже думал одно время, что он бык. Но потом пришел в норму.
Через пару дней Пэйк опять завел свою волынку. Дайэмонда уже тошнило от этих бесед об Иисусе и семейных ценностях. Как-то Пэйк спросил:
- У тебя же вроде есть младший братишка, верно? Что-то я не видел его на родео. Разве ты не берешь его посмотреть на старшего брата? И как насчет папы с мамой?
- Притормози-ка на минутку.
Пэйк остановил грузовик у жесткого края прерии, заглушил двигатель, ошибочно предположив, что Дайэмонд хочет помочиться, вылез и сам, на ходу расстегивая ширинку.
- Подожди, - сказал Дайэмонд, обходя капот и вставая перед Пэйком. - Хочу, чтобы ты как следует рассмотрел меня. Ты хорошо меня видишь? - Он повернулся в ярких лучах солнца одним боком, потом другим, вновь встал лицом к Биттсу. - Я - это только то, что ты видишь. И ничего больше. А теперь займись своим делом. Поехали.
- Ох, - воскликнул Биттс, - да я только хотел сказать, что ты не понимаешь, что чувствуют другие, ты думаешь только о себе! До тебя никак не доходит, что нельзя построить забор только на одном столбе.
В конце адски жаркого августа, когда они выбирались из Майлз-сити, набитая картами голова Пэйка дала сбой, и их грузовик оказался южнее, в скалистых плоскогорьях. Перед ними катил свои огромные волны дикий край, на сотни миль кругом - ничего, только стада антилоп и скота, словно чернильные брызги, слетающие с гусиного пера, с нажимом выводящего цифры на старинных закладных. Ковбои развернулись, нашли нужный поворот, и в нескольких милях от Грейбула Дайэмонд указал на ряд грузовиков, что выстроились перед покосившимся ранчо из почти черных, побитых годами и погодой бревен, в котором теперь располагался бар.
- Гляди-ка, с краю стоит трейлер Свитса Масгроува, тебе не кажется? А вон колымага Начтигала. Чертовы роуперы, о своих лошадях они говорят так, как будто это их женщины. Ты слышал, что вчера вечером нес Начтигал? "Она честная, она добрая, она никогда меня не обманывала". И это про лошадь!
- Я то же самое могу сказать о своей.
- Остановись-ка. Хочу выпить пива.
- Нам повезет, если мы выберемся живыми оттуда, где засели эти парни. Начтигал просто сумасшедший. А остальные не могут говорить ни о чем, кроме своих трейлеров.
- Да мне плевать, Пэйк. Ты ведь пьешь свой кофе, а мне позарез нужно промочить горло пивом.
Над дверью была прибита толстая сосновая доска, на которой хозяева выжгли название заведения: "Стойка для седел". Дайэмонд толкнул дощатую дверь, изрешеченную пулями самого разного калибра. Бар был хороший, одно из настоящих заведений: внутри сумрачно, бревенчатые стены покрыты сотнями тавр, повсюду развешаны тусклые фотографии давно почивших ковбоев родео в облаках пыли и в окружении команды помощников в свитерах и шерстяных чапсах. В глубине зала стоял самый древний музыкальный автомат в мире - ржавый, мятый механизм. Неоновая подсветка давно сломалась, и для тех привередливых клиентов, которые непременно желали сделать собственный выбор, сбоку был подвешен на шнурке карманный фонарик. Высокий голос Мильтона Брауна, как модно было в тридцатые годы - в технике легато, выводил над цинковой барной стойкой и четырьмя столиками: "О бри-ии-ии-ииз".
Барменом здесь работал довольно угрюмый плешивый старик, остроносый и с ямкой на подбородке. Бутылки, крапы и грязное зеркало - вот и все его нехитрое хозяйство. Он молча взглянул на вновь пришедших, и Пэйк, оценив густую темную жидкость, подогреваемую на электрической плитке, сказал:
- Имбирного эля.
Дайэмонд догадался, что его товарищ собирается серьезно напиться. За одним из столов, поснимав шляпы и открыв миру редеющие шевелюры, сидели Свите Масгроув, Начтигал, Айк Сут и Джим Джек. Джим Джек пил пиво, остальные - виски, и все уже полулежали на стульях. Сигары, которыми Начтигал угощал в честь первой победы своей дочери в родео, лежали в пепельнице наполовину не докуренные.
- Какого черта вы здесь делаете?
- Да хрен ли, кто ж проедет мимо "Стойки", не оросив глотку?
- Похоже на то.
Начтигал махнул рукой в сторону музыкального автомата:
- У тебя не найдется чего получше, а? Клинта Блэка? Или Дуайта Иоакама?
- Заткнись и радуйся тому, что есть, - сказал бармен. - Вы слушаете раннюю стальную педальную гитару. Это бесценная вещь. Вы, парни с родео, ничего не понимаете в музыке кантри.
- Дерьмо лошадиное. - Айк Сут вынул из кармана пару игральных костей.
- Брось-ка камни, посмотрим, кому платить.
- Платишь ты, Начтигал, - сказал Джим Джек. - У меня в карманах пусто. То немногое, что выиграл, все проиграл этому индейскому сукиному сыну, Блэку Весту тому, что работает на одного из скотоводов. Ну просто все до распоследнего цента. За один бросок. Ох, и играет у него пара костей, с одной точкой на два камня. Встряхнул, кинул - и всё.
- Я играл с ним. Хочешь совет?
- Нет.
Выпивка появлялась и исчезала, и через некоторое время Джим Джек сказал что-то насчет детей, жен и радостей семейной жизни, и Пэйк тут же завел одну из своих лекций о домашнем очаге, а на следующем стакане Айк Сут всплакнул и заявил, что счастливейшим днем в его жизни был тот, когда он вложил в ладонь отцу золотую пряжку со словами: "Я сделал это для тебя". Масгроув переплюнул всех, признавшись, что выигранные в последних соревнованиях восемь тысяч двести долларов он разделил между своей бабушкой и приютом для слепых сирот. Затем слово взял Дайэмонд, в желудке которого уже плескалось пять порций виски и четыре пива. Он обращался ко всем, даже к двум грязным, пропотевшим работникам с ближайшего ранчо - те зашли, чтобы прижаться лбами к кувшину холодного пива, что поставил между ними неразговорчивый бармен Рэнди.
- Я тут слушал, как вы распространяетесь о семье, о жене и детях, матери и отце, сестрах и братьях, но дома вы ведь почти не бываете, да и не хотите там сидеть, иначе не пошли бы в родео. Родео - вот наша семья. И плевать мы хотели на тех, кто ждет нас дома.
Один из потных работников шлепнул ладонью по стойке. Начтигал грозно глянул на него.
Дайэмонд поднял свой стакан.
- Так выпьем же за это. Никто не нагружает нас домашними делами, не обращается с нами, как с идиотами. Наши фотографии печатают в журналах, нас показывают по телевизору, с нашим мнением считаются, просят у нас автографы. Мы чего-то стоим, верно? Выпьем за это. За родео. Пусть нас называют тупицами, зато никто не скажет, что мы трусы. Я пью за большие деньги, которые можно отхватить за несколько секунд, за сломанный позвоночник и растянутый пах, пустые карманы, проклятые ночные переезды, за возможность подложить соломку - если у тебя есть хорошее лекарство, то ты не заболеешь. Знаете, что я думаю? Я думаю…
Но Дайэмонд и сам не знал, что он думал, кроме того, что прямо на него лезет Айк Сут. Только он дернулся, чтобы принять удар, как Айк повалился лицом в окурки. Именно в тот вечер Дайэмонд потерял свою бандану со звездами, и после этого его дела пошли на спад.
- Последний раз я видел твою тряпку, когда ею кто-то подтирал блевотину с пола, - сказал ему потом Биттс. - Но это был не я.
На шестой секунде бык остановился как вкопанный, потом внутри него все сместилось и тут же передвинулось обратно, и Дайэмонд потерял ориентацию, полетел вперед через левую руку и через плечо животного, в полете увидел влажный глаз быка, плечо вывернулось и хрястнуло. Дайэмонд повис, совершенно беспомощный. "Удержись на ногах, - сказал он себе вслух, - прыгай, аминь". Бык просто с ума сходил, так хотелось ему избавиться от ковбоя и от висящего в носу колокольчика. Дайэмонда подкидывало вверх при каждом броске животного, колотило как полотенце на ветру. Веревка обмоталась вокруг руки, примотав его кисть к шее быка, и он не мог развернуть ладонь и освободить пальцы. Парень изо всех сил пытался дотянуться ногами до земли, но бык был слишком велик, а он сам - слишком мал. Зверь вертелся с такой скоростью, что зрителям он казался пестрыми мазками краски, а подвешенный к быку ковбой - бьющимся на ветру лоскутом. К быку бросились бул-файтеры, стремительно, как терьеры. Каждый рывок быка взметал Дайэмонда к полярному кругу, а потом возвращал обратно к мексиканской границе. В рот ему набилась бычья шерсть, плечо вырывалось из сустава, и продолжалось это бесконечно. На этот раз он погибнет на виду у орущих незнакомцев. Очередной нырок быка подбросил ковбоя высоко вверх, и бул-файтер, ждавший своего шанса, просунул руку под плечо Дайэмонда, схватил конец веревки и резко дернул. Пальцы перчатки освободились, и Дайэмонд кубарем покатился прочь от копыт. В следующий миг бык уже цеплял его рогами. Ковбой свернулся калачиком, закрыв голову здоровой рукой.
- Эй, приятель, вставай, с ним шутки плохи! - крикнул кто-то издалека, и он на четвереньках, пятой точкой кверху, побежал к металлической ограде. Там стоял один из клоунов, быка тут же увели. Публика неожиданно для него разразилась хохотом; краем глаза Дайэмонд заметил, что другой клоун передразнивает его бесславный побег. Дайэмонд уткнулся в ограждение, спиной к зрителям, ошеломленный, не в силах шевельнуться. Все ждали, когда он покинет арену. Сквозь шум ливня пробивался слабый заунывный вой сирены.
Его дважды хлопнули по правому плечу, спросили:
- Идти можешь?
Весь дрожа, Дайэмонд попытался кивнуть и не смог. Левая рука безвольно повисла. Он был глубоко убежден, что сегодня смерть пометила его, дотащила почти до грани, но потом почему-то бросила. Кто-то подлез под его правую руку, еще кто-то обхватил за талию, и вдвоем они наполовину отвели, наполовину отнесли ковбоя в комнату, где сидел местный костоправ, болтая ногой и куря сигарету. О команде спортивных медиков здесь не могло быть и речи. Дайэмонд отстраненно подумал, что не хочет лечиться у врача, который курит. С арены гулким эхом доносился голос ведущего, как будто через водопроводную трубу:
- Вот это скачка, друзья, вот это езда! Сражался до самого конца, но все впустую, зеро для Дайэмонда Фелтса, но вы можете гордиться тем, что видели выступление этого молодого человека, давайте проводим его аплодисментами, с ним все будет в порядке, в сейчас мы встречаем Данни Скотуса из Випапа, штат Техас…
В нос ему били табачное дыхание врача и собственный резкий запах. Дайэмонд был весь скользкий от пота и ревущей боли.
- Можешь шевельнуть рукой? Пальцы что-нибудь чувствуют? А здесь? Так, давай теперь снимем рубашку. - Врач взял ножницы и стал разрезать рукав от манжеты вверх.
- Она стоит пятьдесят баксов, - прошептал Дайэмонд. Это была совсем новая рубаха с рисунком из красных перьев и черных стрел на рукавах и груди.