- Я хочу их увидеть, - сказала Сара, - я хочу увидеть их всех, я сгораю от любопытства. Ты можешь пригласить меня на чай?
- Я запрещаю тебе перешагивать порог их проклятого дома, - сказала Элспет. - Это место заражено злом и безумием. Вы наверняка должны это чувствовать, или вы уже тоже рехнулись?
- Там не зло, - сказал Эдвард. - Там странное место. Вы его не знаете и не можете понять. Там есть что-то доброе и невинное.
- А что говорилось в письме?
- В письме миссис Бэлтрам? Мне бы хотелось, чтобы вы перестали задавать мне вопросы.
- Что говорилось в письме?
- Она просила меня приехать. Она писала, что прочла в газете о моем печальном случае…
- Она именно так и написала? Это забавно! Вы, наверное, были сильно не в себе, когда приняли такое приглашение. Я уж не говорю о том, что Джесс относился к вашей матери так, словно она - грязь под ногами. И для чего, по-вашему, они вас пригласили?
- Они сочувствуют мне. Ну а как вы думаете, для чего?
Элспет Макран улыбнулась, обнажив белейшие протезы.
- Не знаю. Но можете не сомневаться - не ради вашего блага. Вы, надеюсь, не считаете, что это идея старого идиота? Он давно потерял разум.
- Не нужно быть такой агрессивной, ма, - сказала Сара. - А то доведешь бедного Эдварда до слез.
- Не доведет, - сказал Эдвард. - Ну, я, пожалуй, пойду. Я только хотел узнать, как пройти к морю.
- Как пройти к морю!
- Я думаю, если идти по железной дороге…
Элспет и Сара посмотрели друг на друга. Сара вскочила на ноги.
- Позвать ее?
- Зови, - разрешила Элспет. - Она все равно слышала наш разговор. Так пусть теперь посмотрит на него. Вдруг ей поможет, если она увидит того…
Сара открыла дверь. Девушка, которую Эдвард видел сегодня уже дважды, вошла в комнату. Эдвард встал.
- Это Бренда Уилсден, - сказала Элспет. - Сестра Марка.
- Ее все зовут Брауни, - добавила Сара. - Брауни, это Эдвард Бэлтрам.
Сестра Марка (Эдвард сразу же увидел сходство) ничего не сказала. Ее глаза внимательно смотрели на Эдварда, бледное мрачное лицо можно было вполне принять за мальчишеское, точно так же, как лицо Марка - за девичье. Удлиненная голова, большие карие глаза, густые каштановые волосы, доходившие почти до плеч, подчеркивали ее "египетские" черты, как у ее брата. Впрочем, она была не такая стройная и красивая. Одетая в мешковатое платье, руки она держала у груди, как при предыдущем своем появлении. Пока она смотрела на Эдварда, ее лицо как-то тянулось вперед, словно выглядывало сквозь прозрачную кисейную маску. Она стояла, как раскрашенная статуя, и с ее появлением вся комната замерла.
Эта мучительная немая сцена длилась несколько мгновений, а потом Эдвард внезапно заговорил, извергая неожиданные для самого себя слова:
- Я дал ему эту дрянь. Он не знал, он ненавидел наркотики. Я дал ему наркотик в сэндвиче, я оставался с ним, а потом вышел всего на двадцать минут…
- Больше чем на двадцать, - уточнила Сара.
- Когда я оставил его, он крепко спал, и я думал…
- Да замолчите! - сказала Элспет Макран.
Он умолк, и все замерли, затаив дыхание. Когда Эдвард потом вспоминал эту жуткую сцену, она представлялась ему одной из картин Джесса, где в воздухе висели роковые предчувствия, страх, ожидание катастрофы. Наконец сестра Марка развернулась и исчезла за дверью, откуда только что вышла.
- Иди к ней! - велела Элспет Саре, и та послушалась.
Дверь за ней закрылась.
- Вам бы лучше убраться отсюда, - сказала Элспет Эдварду. - И зачем вы тут объявились? Она вполне могла бы обойтись без этого. Не хочу показаться невежливой, но вас тут не очень любят. Не хотела бы я оказаться на вашем месте. Бегите лучше к своей матушке Мэй.
Эдвард постоял секунду-другую, а потом вышел на воздух и с удивлением оглядел окружающий пейзаж - тот же, что и прежде, но залитый солнечным светом, безмолвный, пустой. Солнце высвечивало вдали мягкую светлую зелень наклонного поля. Он прошел немного по платформе в ту сторону, откуда пришел, потом остановился, переполненный острой болью и сильными эмоциями, от которых он чуть не падал на землю. Потом повернулся и посмотрел на коттедж, маленький станционный дом, такой аккуратный рядом с большим тисом. Эдвард увидел гладко отшлифованный камень, вернулся назад и остановился у маленького квадратного окна, почти перекрытого тисом. Он заглянул внутрь. Сестра Марка сидела на стуле, опустив голову на грудь, и казалась теперь похожей на манекен или металлическую чушку. Сара стояла перед ней на коленях и нагибала голову почти до пола, чтобы заглянуть в спрятанное лицо.
Эдвард почувствовал, что его вот-вот стошнит. Он быстро пошел прочь по платформе и вниз по склону на заросшие травой пути. Он автоматически шагал назад, в сторону дороги. Голова у него кружилась. Солнце появлялось и пропадало, а воздух был полон каких-то крохотных черных насекомых.
Он шел уже несколько минут, когда вдруг услышал, как кто-то зовет его, и остановился.
Сара босиком бежала за ним по мокрой траве. Она остановилась в нескольких ярдах от Эдварда и взглянула ему в глаза с возбужденным и враждебным выражением, как у загнанного в угол животного.
- Что? - спросил Эдвард необычным хрипловатым голосом.
- Ты пришел. Ты шпионил за нами.
- Я и не знал, что ты знакома с сестрой Марка, - ответил он.
Сара захлебывалась словами:
- Я знала ее немного, я немного знала и Марка, ты был не единственный. Она была в Америке, когда ты… когда он умер. Потом она вернулась, и я пришла к ней, а моя мать пришла к ее матери. Мы хотели помочь. Мы пригласили ее сюда. А тут надо же было подвернуться тебе.
- Я не знал… - сказал Эдвард.
- Так вот, больше не приходи и никогда не пытайся увидеть Брауни. Она не хочет слышать твои извинения. Она ненавидит тебя, как ненавидит тебя ее мать. Они никогда не оправятся от этого удара. Не преследуй ее и не пиши ей. Единственное, что ты можешь для нее сделать, - это поступить порядочно и не показываться ей на глаза.
- Хорошо, - произнес Эдвард.
Он развернулся и, не оглядываясь, пошел вдоль путей.
Я бы хотела встретиться и поговорить о смерти моего брата. Завтра в пять часов я буду на болоте, где ряд ив растет вдоль реки. Там еще есть дикая вишня, перевешивающаяся на другой берег.
Бренда Уилсден.
Эдвард смял письмо в руке и сунул в карман. Это случилось на следующий день после его посещения Железнодорожного коттеджа. Человек, передавший письмо, с любопытством глядел на адресата. Ростом он не уступал Эдварду, носил бороду и баки, на голове его росла грива неухоженных жестких волос, и из-под этой гривы внимательно смотрело красное лицо с крупными чертами. Седины в волосах не было видно, но он был немолод, кожу вокруг глаз бороздили глубокие морщины. Лицо и волосы да и весь он целиком был покрыт мелкой волокнистой пылью, осевшей в складках морщин. Посыльный был одет в красную рубаху, на шее повязан красный платок, а на талии затянут широкий кожаный ремень со старой медной пряжкой, отшлифованной до блеска. Когда этот человек вдруг безмолвно возник перед Эдвардом в огороде, тот сразу понял, что видит одного из лесовиков.
- Спасибо, - сказал Эдвард.
Человек стоял близко и глазел с нескрываемым любопытством. Эдвард чувствовал запах его пота и слышал его дыхание.
- Он теперь как студень, что ли?
- Кто?
- Студень, желе. Ну, хозяин здешний там, наверху. Да?
- Ничего подобного, - ответил Эдвард. - Он болен, но не до такой степени.
- Прежде все девки были его. Теперь-то этому конец.
- Спасибо, что принесли письмо.
- Как вас зовут?
- Эдвард Бэлтрам.
- Сын, значит.
- Эти чертовы бабы. Они вас на куски разрежут. Вы бы лучше сматывались, пока они не начали. Вы - его сын.
Эдвард презрительно махнул рукой и отвернулся.
- Все девки были его, - повторил ему вслед лесовик. - Теперь-то дряхлый стал, бедный старый пакостник.
Эдвард быстро зашагал в дом. Незадолго перед этим прошел дождь, но теперь воздух был теплый, солнце светило ярко, небо, полное света, аркой накрывало плоскую землю. Эдвард остановился в зале и вытащил смятое письмо, но не посмотрел на него. В Сигарде он, конечно, никому не сказал о своем посещении Железнодорожного коттеджа. Он немного разгладил письмо, снова сунул его в карман и медленно пошел по Переходу.
Илона и Беттина стояли на кухне у исцарапанного деревянного стола.
- Ты принес любисток? - спросила Беттина.
- Нет. Извини, я забыл.
- Спишь на ходу. Ладно, бог с ним. Нарежь-ка эту траву. Сделаешь?
- Все умирает, - сказала Илона.
- А ты, Илона, пойди и принеси пару луковиц.
- Ласточки умирают, они больше не возвращаются.
- Я сегодня видел одну, - отозвался Эдвард, нарезая траву.
- К нам они больше не возвращаются, а раньше гнездились под крышей конюшни. Наши ласточки все умерли.
- Илона, и не забудь корзинку, дубина ты стоеросовая!
- Ладно уж, - ответила Илона и вышла.
- Ты осторожнее с этой штукой, она такая острая.
В кухне стоял сильный приятный запах пекущегося хлеба, навевающий сон. Беттина рядом с Эдвардом разминала вареную картошку, делала из нее шарики и раскатывала на кружке рассыпанной муки. Эдвард смотрел, как ее сильные коричневатые пальцы в муке разминают одну за другой вареные картофелины. Краем глаза он видел длинную прядь рыжеватых волос, свисавшую по ее плечу до груди и касавшуюся руки. Рукав коричневого рабочего платья был испачкан в том месте, где Беттина закатала его до локтя. Ее руки покрывал золотистый пушок, совпадающий по цвету с бросающимися в глаза длинными тонкими волосками над ее верхней губой. Работая, она покашливала и шмыгала носом, не замечая этого. Эдвард вспомнил лесовика и подумал с недоумением: почему никто из них не пришел сюда и не изнасиловал этих женщин? Почему этого не случилось до сих пор? Размеренный ход двуручного ножа в форме ятагана производил гипнотизирующее действие, и Эдвард продолжал совершать им однообразные движения туда-сюда, увеличивая пахучую зеленую горку нарубленной душицы и петрушки. Он отпустил одну ручку, подвинул поросший листьями стебелек поближе к себе и вдруг почувствовал острую боль в одном из пальцев. Зеленые листики мгновенно окрасились кровью.
- Ах ты дурачина! - воскликнула Беттина. - Сунь руку под кран, иначе весь стол испачкаешь.
Кровь лилась из пальца фонтаном - ранка, похоже, была глубокой. Эдвард включил холодную воду и смотрел, как кровь и вода смешиваются в старой, покрытой пятнами фарфоровой раковине. Беттина уже отскребала кровь со стола, потом сунула испачканные листики в дуршлаг.
- Не мешай. - Она промыла зелень струей воды. - Пожалуйста, не изгваздай кровью эту скатерть.
- Ну и что же я должен делать? - спросил Эдвард. - Кровь-то не останавливается.
Он был готов расплакаться. Порез был болезненный и казался темным и жутким, как колотая штыковая рана во время атаки. Он все еще чувствовал острое лезвие в своей плоти.
- Держи его над раковиной. Я принесу бинт.
Эдвард пустил воду на полную, стараясь смывать кровь с такой скоростью, чтобы можно было разглядеть ранку во всей ее глубине. "Ну вот, я ранен, и теперь это произойдет", - думал он. Но он никак не мог сообразить, связано это "теперь" с Беттиной, или с Джессом, или с ней. Он резко опустился на стул, натянул на палец рукав и стал смотреть, как расплывается по материи красное пятно.
Снова появились коричневатые руки Беттины - она принялась обматывать его палец белым змеистым бинтом. Красное пятно проступало на нем снова и снова.
Он сразу же понял, что бинт Беттины - ошибка. Она извлекла его из старой пыльной побитой жестянки с надписью "Первая помощь", которая, судя по виду, вполне могла быть выпущена во времена Первой мировой. В Сигарде даже лекарства не покупали. Кусок старой и явно грязной тряпки пропитался кровью и просто прилип к ранке. Палец (к счастью, на левой руке) не гнулся, горел и пульсировал от боли. На следующее утро Эдвард предпринял попытку снять бинт, но эта процедура показалась ему слишком болезненной, а потом и бесполезной. Он не знал, нужно ли дезинфицировать такой глубокий порез, не следует ли наложить швы. А вдруг начнется гангрена, потребуется ампутация? Возможно, он должен обратиться к врачу, вот только где его взять? В любом случае, в тот день он никуда не смог пойти. Вчера поздно вечером он слышал, как женщины спорили о чем-то в Восточном Селдене. Они говорили очень эмоционально, возвышая голоса. Он хотел подкрасться поближе и подслушать, но не осмелился. За завтраком ему сказали, что Джесс все еще "отсутствует", пребывает в трансе, и посетить его невозможно. Раньше Эдвард планировал настоять на встрече с ним, может быть, попытаться его разбудить. Но теперь вместо этого он стоял у реки, около ряда ив, и смотрел на дикую вишню.
В том, как сестра Марка описала это место, было что-то странное, немного пугающее, словно после рассказа о смерти брата поэтическое описание пейзажа казалось неуместным. Назначенное место Эдвард легко узнал, потому что других ив здесь не росло и заканчивались они прямо у реки, которая была скрыта паводком, когда он приходил сюда в первый раз. Теперь в этой части болота стало сравнительно сухо, и шагать между мелкими прудиками не составляло труда. Но чуть дальше за ивами снова разливались воды, простирающиеся до горизонта, где моря не было видно, хотя день стоял ясный и довольно солнечный. Деревьев там было немного, и маленькая дикая вишня, только-только начавшая цвести, стала хорошим ориентиром. Река цвета темного пива, более широкая в этом месте, резво текла между крутых берегов, а в излучинах образовывала водовороты и маленькие закрытые спокойные заводи. Эдварда переполняли эмоции, и он сразу огляделся вокруг, однако никого не увидел. Конечно, он пришел рано. Возможно, она решила не приходить, потому что это слишком тяжело, потому что ненависть ее слишком велика. Ведь Сара сказала, что девушка ненавидит его. Эдвард подумал о письмах ее матери. Как невыносима, видимо, такая ненависть, а цель у нее наверняка одна - убийство того, кто ее вызывает. Эдвард посмотрел на свой распухший палец и почерневший бинт, сел на берегу на травяной коврик, и его сердце тоже пронзила боль.
И тут же над самой водой, словно небольшой взрыв, мелькнула синяя вспышка. Эдвард дернул головой и уставился на реку, но ничего не увидел - лишь темный поток воды и светящиеся белые цветы маленькой вишни, склонившейся над рекой, где она отражалась в спокойной воде. Эдвард моргнул. Потом из ниоткуда внезапно возникла птица - зимородок, сидевший на склоненной к воде ветке. Зимородок тут же вспорхнул, очень быстро скользнул над песчаным берегом и нырнул - словно серебряная стрела вонзилась в спокойную воду излучины, - а потом вернулся на свою ветку. Эдвард увидел сильный клюв птицы и рыбку, мгновенно исчезнувшую в нем. Эдвард тихо глядел на неподвижного зимородка, освещенного солнцем; маленькая птичка с яркими синими крылышками и коричневатой грудкой сидела над вишневыми цветами.
Вдруг рядом появилась тень, и Эдвард вскочил на ноги. Девушка пришла в своем синем плаще и высоких сапогах, только теперь на ней были не брюки, как в первую встречу, а бесформенное платье - то же, что в коттедже, довольно потрепанное, в синий цветочек. Она смотрела на Эдварда холодными карими глазами, более темными, чем глаза Марка, и ее каштановые волосы тоже были темнее, чем у брата. Тем не менее ее бледная чистая кожа, широкий лоб, задумчивый рот и живое внимательное выражение лица сильно напоминали Марка, словно его лицо растянули в маску большего размера, откуда все еще проглядывал он сам. Перед мысленным взглядом Эдварда, вытесняя девушку, возникло вдохновенное божественное лицо опьяненного Марка. Потом девушка заговорила, не глядя на него:
- Тут зимородок.
Эдвард повернулся, синяя вспышка мелькнула и исчезла за изгибом реки.
- Да, - сказал он. - Он… он такой красивый.
Девушка села у реки, свесив ноги в сапожках над крутым берегом, ее каблуки погрузились в мягкую песчаную землю. Эдвард - продолжать стоять теперь было нелепо - сел рядом с ней, откинув длинные ноги в сторону. Трава была сырая, к тому же с востока начал задувать холодный ветерок. Она принялась стаскивать плащ. Эдвард смотрел, подавляя в себе желание помочь ей. Но, почувствовав прохладу ветра или сочтя это действие слишком затруднительным, сестра Марка решила остаться в плаще, снова закуталась в него, застегнула пуговицы и нахмурилась. В профиль, когда она закинула назад свои густые волосы и вытянула губы, она тоже оказалась похожа на Марка. Но она была не так красива и явно старше брата, а дальше будет становиться все старше и старше.
Она молчала, глядя в водный поток, и Эдвард чувствовал ее легкое дыхание. Он боялся, что она расплачется. То черное болезненное слабое чувство, которое перебил зимородок, снова вернулось к нему, и он поспешно заговорил:
- Мисс Уилсден, с вашей стороны было очень мило…
- Слушай, - девушка повернула к нему свое строгое лицо с сухими глазами, - меня зовут Брауни, меня все так называют. И пожалуйста, давай так, чтобы без лишних эмоций.
Она говорила твердым, резким, не допускавшим возражений тоном, и этим напомнила Эдварду феминисток, подружек Сары. Он посмотрел на нее и подумал о ней как о Брауни.
- Ты хотела поговорить о Марке… - сказал он.
- Нет. Вообще-то я хотела, чтобы ты поговорил со мной о Марке. А это другое дело. Мне с тобой не нужно говорить.
- Извини…
- Извини, я не хотела быть грубой. Я хочу, чтобы ты точно мне рассказал, что случилось в тот вечер. Я никак не могу понять. Я должна осмыслить все это. Я не успела на похороны и на следствие, я была на каникулах, и меня не смогли найти… а здесь люди наговорили мне разного и… и… со всякими домыслами… Так вот, не мог бы ты, если у тебя есть такое желание, просто рассказать мне, что случилось.
- Ты младше или старше Марка?
- Старше.
- В тот вечер… понимаешь…
- Слушай, давай без тягомотины, расскажи мне суть. Я тебя не задержу.
- Марк был в моей комнате, и я дал ему…
- В котором часу? Я знаю, был вечер, но который час?
- Около шести. Я дал ему сэндвич, сунув туда наркотик…
- Он не знал…
- Я тебе хотел рассказать. Он не знал, он не одобрял наркотики.
- Но ты одобряешь.
- Одобрял. Он принял наркотик и… отключился.
- Я ненавижу и презираю наркотики, я к ним никогда не прикасалась, мы с Марком в этом были похожи. Продолжай. Хотя постой. Ты сам что-нибудь принял?
- Нет. Я собирался… приглядывать за ним…
- Так почему же не доглядел?
- Мне позвонила Сара. Сара Плоумейн…
- Да
- И я отправился к ней и пробыл у нее не больше получаса. А когда вернулся… окно было открыто и… он был… мертв.