Несмотря на некоторые странности своего характера, Андрей был хорошим товарищем. Иногда мы с ним спорили, но почти никогда не ссорились. Раз только он вспылил по пустякам и даже обидел меня. Когда мы в седьмом классе проходили теорию Эйнштейна, мне не все было в ней понятно, и дома я прибег к помощи ЭРАЗМа. Я знаю, что сейчас этот агрегат не применяется, он признан непедагогичным и давно снят с производства, но в мои юные годы некоторые ученики прибегали к его помощи. Андрей же к ЭРАЗМу относился неуважительно и даже дал ему грубую кличку - Зубрильник.
Я вложил книгу в отверстие агрегата, включил контакт, и механические пальцы начали листать страницы. ЭРАЗМ стал читать книгу вслух, пояснять ее зрительно на экране и давать свои, упрощенные и доходчивые, пояснения.
И вдруг Андрей, который до этого тихо сидел за своим столом, ничего не делая и уставясь в одну точку, сказал сердитым голосом:
- Да выключи ты этот несчастный Зубрильник! Неужели ты не понимаешь таких простых вещей!
- Андрей, ты груб! - сказал я. - Этот прибор называется ЭРАЗМ, а никакой он не Зубрильник.
- И кто придумывает всем этим агрегатам такие названия! - буркнул Андрей. - Тоже мне - "ЭРАЗМ"!
- Названия всем агрегатам придумывает Специальная Добровольная Наименовательная Комиссия, состоящая из Поэтов, - ответил я. - Поэтому, оскорбляя агрегат, ты тем самым оскорбляешь Поэтов, которые добровольно и безвозмездно дают названия механизмам. А поскольку я пользуюсь услугами ЭРАЗМа, ты оскорбляешь и меня.
- Прости, я вовсе не хотел обидеть тебя, - проговорил Андрей. - Дай мне книгу, и я поясню тебе эту главу.
Он стал втолковывать мне смысл Теории, но пояснения его были какие-то странные, парадоксальные и совсем непонятные мне. Я сказал об этом Андрею, и он искренне удивился.
- Но ведь все это так просто. Эта книга случайно попалась мне, когда мы учились еще во втором классе, и я ничего непонятного в ней не нашел.
- Ты не нашел, а я вот нахожу! - ответил я и вновь включил ЭРАЗМ.
Но эта размолвка не нарушила нашей дружбы. И когда нам исполнилось по шестнадцать лет и мы получили право пользоваться Усилительной Станцией Мыслепередач, мы с Андреем взяли общую волну и стали двойниками по мыслепередачам. Вскоре это пришлось очень кстати - моя помощь понадобилась Андрею.
Случилось это так. Ранней весной родители наши взяли отпуск и улетели на Мадагаскар, предварительно дав нам соответствующие наставления. Андрей, пользуясь отсутствием родителей, стал до глубокой ночи пропадать в Вольной лаборатории. Он приходил туда один и проделывал опыты с водой, на которой он, как в старину говорилось, совсем помешался. Как потом выяснилось, некоторые из этих опытов были отнюдь не безопасны, и ДРАКОН не раз делал Андрею замечания и даже выключал электропитание в лаборатории, дабы прервать эти опыты. За это Андрей невзлюбил ни в чем не повинного ДРАКОНа и даже дал ему нелепую кличку Дылдон.
Однажды Андрей задержался в лаборатории очень уж надолго, но я не слишком беспокоился за него, так как был уверен, что, поскольку он производит свои опыты в присутствии дежурного ДРАКОНа, ему ничто не угрожает. И я спокойно лег спать.
Я начал уже засыпать, как вдруг услышал мыслесигнал Андрея.
- Что случилось? - спросил я.
- Состояние опасности, - сообщил Андрей. - Иди в лабораторию. Все. Мыслепередача окончена.
Я тотчас оделся и выбежал на улицу. У ворот меня окликнул дежурный ВАКХ:
- Вы встревожены? Поручений нет?
- Благодарю вас, поручений нет, - ответил я и побежал по самосветящейся пластмассовой мостовой по направлению к школе. Улица была пустынна, только на скамейках бульвара кое-где сидели парочки. Навстречу мне попался ГОНОРАРУС. Он нес в своей пластмассовой руке букетик розовых цветов, а на лбу его горела розовая лампочка. Розовый цвет означал, что родилась девочка, - ГОНОРАРУС шел извещать об этом отца. Я едва не сшиб с ног этот агрегат, так я торопился.
Но вот и школа. На площадке перед ней днем всегда висела статуя Ники Самофракийской, причем голова ее была восстановлена с помощью точнейших кибернетических расчетов, и вся статуя (точнее - ее копия) выглядела такой, какой ее сотворил скульптор. Она была отлита из нержавеющего металла и с помощью электромагнитов висела в воздухе над невысоким постаментом, как бы летя вперед. На ночь электромагниты выключались, и статуя плавно опускалась на постамент. А утром, когда луч солнца касался включающего устройства, Ника плавно подымалась в воздух, продолжая свой полет. В дни моей молодости было немало таких висящих в воздухе статуй. Теперь, к сожалению, от электромагнитов отказались, считая это дурным вкусом, и вновь вернулись к обычным пьедесталам. А жаль! Не слишком ли усердно нынешняя молодежь зачеркивает творческие достижения прошлого?
В окнах большого здания Вольной лаборатории горел свет. Я вошел в технический зал. Здесь, среди множества приборов и машин, я увидел Андрея. Он сидел на пластмассовой табуретке, и с руки его стекала кровь. Над ним, неуклюже наклонясь, стоял ДРАКОН и давал ему какие-то медицинские советы. Андрей был очень бледен. Я кинулся к аптечному шкафу, достал необходимые медикаменты и занялся оказанием помощи. Андрей был ранен в плечо и потерял много крови. Рана была небольшая, но довольно глубокая. Я залил ее Универсальным бальзамом и сделал перевязку, а затем вызвал по телефону Врача.
- Что здесь произошло? - спросил я Андрея.
- Небольшой просчет, - ответил он. - Я думал, что будет совсем другой эффект. Понимаешь, мне нужно было узнать поведение воды при некоторых особых условиях. Я переохладил ее под давлением и вбрызнул в раскаленную золотую трубу. Я думал, что перепад температур...
- А вы что смотрели? - строго обратился я к ДРАКОНу. - Ведь вы должны прерывать опасные опыты!
- Опыт безопасен, - бесстрастно ответил ДРАКОН. - Опыт целесообразен, нужен, необходим, обязателен, полезен, безопасен.
- Как же безопасен, если человека ранило! - рассердился я. - И посмотрите, что здесь делается!
Действительно, на полу лежали какие-то разбитые циферблаты, осколки плексигласа, обломки металла, лопнувшая искореженная золотая труба с довольно толстыми стенками...
- Дылдон не виноват, - сказал вдруг Андрей. - Если кто виноват - так это я. Я сказал Дылдону, что опыт безопасен.
- Значит, ты обманул его! Пусть это не Человек, а механизм, но все равно ты совершил обман. Обманывая механизм, ты обманываешь Общество!
- Я не обманул его, я убедил. Я внес поправки в его электронную схему. Он даже помогал мне делать опыт.
- Опыты не напрасны, безопасны, оправданны, обоснованны, объективны, перспективны, - глухо забормотал ДРАКОН.
- Ну, с вами толковать - что воду в ступе толочь! - сердито сказал я.
- Воду в ступе? Толочь? Новый опыт? - заинтересовался ДРАКОН.
- Никаких опытов мы делать не будем, - ответил я. - Лучше наведите здесь порядок.
ДРАКОН поспешно нагнулся над люком мусоропровода, выдвинул из своей ноги пластмассовую лопаточку и, пританцовывая, стал сбрасывать туда осколки и обломки. Столкнув остатки искалеченной золотой трубы, он захлопнул люк.
- Все. Могу выключаться?
- Да, - ответил я. - И скажите Людям, чтобы вас заменили. Вы неисправны.
В это время подоспел Врач.
Рана Андрея скоро зажила, остался только шрам. Самое странное, что за свою проделку Андрей, в сущности, не понес никакого наказания. Его только на короткий срок отстранили от опытов, а потом он опять принялся за свое. Уж чего-чего, а упрямства у него хватало.
4. Из юности
Однажды ранней осенью мы шли с Андреем по берегу залива. Поравнявшись с лодочной станцией, Андрей сказал:
- Возьмем лодку. Давно мы с тобой не катались на лодке.
Мы взяли шлюпку и стали выгребать в залив. Мимо нас проходили яхты, прогулочные электроходы, а мористее видны были не спеша идущие морские пассажирские корабли, грузовые суда и большие парусники. Эти парусники были очень красивы - совсем как на старинных гравюрах. Только на них не было команды: паруса поднимались и убирались специальными механизмами, которыми управлял КАПИТАН. Парусники эти перевозили несрочные грузы и вполне себя оправдывали. Правда, иногда из-за чрезвычайной сложности управляющего устройства с некоторыми из этих парусников происходили странные вещи. Они вдруг начинали блуждать по морям, не заходя ни в какие порты. Такие блуждающие корабли были опасны для мореплавания, и их старались выследить и обезвредить, что было не так-то просто. У КАПИТАНов вырабатывался эффект сопротивления, и они норовили уйти от преследования.
Мы с Андреем гребли все дальше в залив. Но вот двухпалубный атомоход прошел недалеко от нас, подняв большую волну. Андрей замешкался с веслами - греб он плохо, - но я успел поставить шлюпку носом к волне. Нас тряхнуло, немного воды перелилось через борт, но все обошлось благополучно.
- Могло кончиться и хуже, - сказал я Андрею. - Мы могли очутиться в воде, а ты ведь до сих пор не умеешь плавать. Как это странно: изучаешь воду, делаешь с ней опыты, а плавать не умеешь. Может быть, ты хочешь усмирить бури и штормы?
- Нет, бури и штормы останутся. Но вода, по моему убеждению, со временем станет слугой Человека. И время это, быть может, не так уж далеко.
Я промолчал. Я давно знал, что вода - пунктик Андрея, и не хотел с ним спорить. Это было бесполезно.
- К такому выводу можно прийти не только исследовательским, научно-техническим путем, но сама логика жизни говорит об этом, - продолжал Андрей. - У Человека есть друзья: металл, камень, дерево, стекло, пластмассы - друзья верные и испытанные. Но Человечество растет, ему нужен новый сильный друг и союзник. Такого друга у него пока нет. Зато у него есть враг - вода. Вода - враждебная стихия, вода антистабильна.
- Вода - это и есть вода, и ничего с ней не сделаешь, - вставил я словечко.
- Но когда Человек подчиняет себе сильного и опасного врага, то именно этот сильный и опасный враг становится самым верным и надежным союзником. А Человеку нужен сейчас великий новый союзник. Только подчинив себе воду, Человек станет полным властелином планеты.
- Мели, Емеля, твоя неделя, - сказал я Андрею, выслушав его слова.
- Какой Емеля? - удивился Андрей.
- Это просто есть такая старинная поговорка. Не буду тебе ее расшифровывать.
В то время я уже серьезно интересовался историей литературы и фольклором XX века и имел на этом пути несомненные успехи. В старинных книгах я выискивал древние поговорки, пословицы, прибаутки и выписывал их в отдельную тетрадь. Кроме того, я изучал Поэтов XX века, надеясь со временем написать о них историческое исследование. Одновременно я работал над моим любимым детищем - СОСУДом.
Одиннадцатые и двенадцатые классы в нашей школе были специализированные, и после окончания десятого класса я пошел на гуманитарное отделение. Андрей же - на техническое. Мы по-прежнему отправлялись в школу вместе, но, придя в нее, расставались до конца учебного дня. Мы, как и прежде, были с Андреем дружны, вместе ходили в театр и кино, а во время летних каникул вместе путешествовали то по Америке, то по Австралии, то по Швеции. Но лучше всего сохранились в моей памяти наши совместные прогулки по родному городу. Мы бродили и по старинным улицам, сохранившим свой вид в неприкосновенности с XX века, и по Новому городу, где высились новые здания, казавшиеся мне тогда очень высокими, - ведь аквалидного строительства еще не было.
Раз, проходя мимо одного здания, я заметил у входа надпись: "ОРФЕУС (Определитель Реальных Фактических Естественных Умственных Способностей)".
Я давненько уже хотел проверить свои умственные возможности, в широте которых я, при всей своей скромности, не сомневался. Поэтому я шутливо предложил Андрею:
- Давай зайдем сюда, узнаем, на сколько баллов тянут наши умы.
- Зайдем, если тебе хочется, - согласился Андрей. - Только я не очень верю в точность этого агрегата.
- Может быть, ты боишься, что кто-то из нас окажется потенциальным идиотом? - поддразнил я его.
- Все возможно, - ответил Андрей. - Иногда я чувствую себя таким глупцом...
Мы вошли в помещение, и вскоре нас повели каждого в отдельную комнату, обставленную какими-то приборами. Ассистент подвинул мне кресло, надел мне на голову какой-то пластмассовый шлем с идущими от него проводами.
- Думайте о том, что вас больше всего интересует и о чем вы чаще всего размышляете, - сказал Ассистент.
Я стал думать о своем любимом детище - СОСУДе, и вскоре на приборах задвигались стрелки, вспыхнули лампочки. Затем Ассистент подошел к какому-то экрану, поглядел на него - и выключил всю механику.
- Готово, - сказал он. - У вас уклон к систематике.
- А сколько у меня баллов?
- Четыре балла. Совсем неплохо.
- Как, всего четыре балла?! - возмутился я. - Это при десятибалльной-то системе! Тут какая-то ошибка. Очевидно, ваш ОРФЕУС нуждается в ремонте.
- Четыре балла - совсем неплохая оценка, - возразил мне Ассистент. - Есть много Людей, которым ОРФЕУС дает гораздо меньшую оценку, и они работают в области науки, искусства и литературы и считаются очень умными Людьми. А Режиссеры и Сценаристы зачастую имеют по ОРФЕУСу оценку "единица", однако вы смотрите их фильмы да еще похваливаете.
- Это ваше утверждение лишний раз убеждает меня в неточности вашего агрегата. Если Кинорежиссер ставит картины, а Критик пишет о них статьи, то это одно уже доказывает, что ОРФЕУС ошибся, поставив им единицу.
- Это ничего не доказывает, - возразил Ассистент. - Можно быть глупым Ученым и можно быть мудрым работником ассенизационной системы.
- А дает ваш ОРФЕУС кому-нибудь высокие баллы? - поинтересовался я. - Ставит он восьмерки, девятки, десятки?
- Десяти баллов со дня его изобретения ОРФЕУС никому не присуждал. Десять баллов - это состояние гениальности. Гении не так часто рождаются. Уже девять баллов - преддверие гениальности... Вы знаете историю жизни Нилса Индестрома?
- Я знаю Теорию Недоступности. Мы ее проходили в восьмом классе. Неужели вы думаете, что если ваш ОРФЕУС поставил мне четверку, то я настолько глуп, что не знаю ТН Индестрома!
- Никто не сомневается, что вы знаете ТН, - успокоил меня Ассистент. - Я просто хочу напомнить вам историю его жизни. Тридцать лет тому назад в маленьком шведском городке Ультафиорде на сетевязальном заводе работал наладчиком станков молодой рабочий. У него было минимальное земное образование - двенадцатилетка с техническим уклоном. В свободное от работы время юный Нилс посещал теоретические курсы общей физики, а также читал книги по квантовой теории, космографии и сопромату. Кроме того, в уме он мог делать столь сложные и быстрые подсчеты, что обгонял кибернетическую машину среднего класса. Он готовился в вуз, но, отличаясь крайней скромностью, не спешил подавать туда заявление. Однажды товарищи, зная его чрезмерную скромность и необычайные способности, чуть ли не силком затащили Нилса к ОРФЕУСу, который присудил ему девять баллов. Вскоре Индестром был принят на второй курс Академии Высших Научных Знаний. Через два года он создал Теорию Недоступности. Памятники, воздвигнутые ему, стоят во всех крупных городах мира.
- Я все это знаю, - сказал я. - Но мне всегда казалось странным, что ставят памятники творцу негативного закона.
- Мудрость может быть и негативной, - возразил Ассистент. - Тем более что ТН, при всей своей негативности, играет положительную роль. Она предостерегает Человечество от напрасных попыток прорваться к Дальним Звездам. Индестром спас много человеческих жизней. Так что памятники свои он заслужил.
Я вышел в приемный зал и стал ждать Андрея. Он почему-то задержался в своей испытательной комнате. Мне пришлось ждать его чуть ли не час. Наконец он вышел в сопровождении своего Ассистента и еще каких-то двух пожилых Людей профессорского вида.
- Идем, - сказал он мне. - Кончилась эта пытка.
Мы попрощались с работниками испытательной станции, и мне показалось, что все они прощаются с Андреем чересчур уж почтительно, не по его возрасту. Один из Профессоров даже проводил его до подъезда.
- Что это тебя так долго испытывали? - спросил я Андрея.
- Давали разные дополнительные задания и анкеты. Совсем замучили. И вели зачем-то переговоры с нашей школой. И еще звонили во Всемирную Академию Наук.
- Видно, их ОРФЕУС очень несовершенен, вот они и берут дополнительную информацию, - сказал я, чтобы утешить Андрея. - Мне этот ОРФЕУС дал всего четыре балла, это явная ошибка.
- Да, это очень несовершенный агрегат, - согласился Андрей. - Мне он дал десять баллов. Я этого, конечно, не заслуживаю. Иногда я чувствую себя безмозглым щенком.
Окончив школу, я поступил в Университет на филологический факультет. Андрей же был принят в Академию Высших Знаний, сразу на третий курс. Жили мы теперь в разных общежитиях, но встречались довольно часто.