5. Заслуженное наказание
Но возвращаюсь к тому, с чего я начал свое повествование.
Через несколько дней после "марочного бунта" Андрей пришел ко мне в гости. Вид у него был грустный.
- Говори, что такое случилось? - спросил я его. - Опять очередной неудачный опыт? Пора бы тебе привыкнуть к неудачам. Ты в них как рыба в воде.
- Нет, неприятность другого рода, - ответил Андрей, пропустив мою шпильку мимо ушей и не оценив скрытого в ней каламбура. - Ты понимаешь, на общем собрании я рассказал о своем поступке, о том, что обругал девушку...
- Ну, еще бы ты умолчал об этом! Скрывающий плохое - лжет... Что же решило общее собрание?
- Решили наказать меня охотой. Я должен отправиться в Лужский заповедник и убить одного зайца. Их там развелось очень много, и они портят плодовые сады в окрестностях заповедника.
- Неприятное дело, - поморщился я. - Но это заслуженное наказание. Только подумать - объявить девушке, что она - кикимора!
- Ты не полетел бы со мной туда, в заповедник? - спросил Андрей. - Как-то тоскливо идти на это дело одному. Задание я, разумеется, сам выполню.
Я вспомнил, что один Студент рассказывал мне, будто Смотритель этого заповедника - глубокий старик, знает старинный фольклор, древние заклинания, прибаутки и бранные слова. "Может быть, мне удастся пополнить мой СОСУД", - подумал я и согласился сопровождать Андрея. Андрей ушел, обрадованный моим решением.
В тот же час я сообщил Нине, что завтра улетаю на один-два дня, и попросил ее не прерывать работы над сбором материала для "Антологии". Но, узнав, что я отправляюсь в заповедник, Нина тоже захотела лететь со мной.
- Как, ты хочешь видеть, как убивают зверей? - удивился я. - Вот уж не ожидал!
- Да нет, что ты! - возразила Нина. - Просто я хочу побыть среди природы. И лишний раз посмотреть на живых зверей.
- Ну, это другое дело, - сказал я. - Тогда завтра утром я зайду за тобой.
В глубине души я был очень рад, что Нина отправится со мной в заповедник. Я решил, что дело тут не в природе, а во мне. Быть может, она ждет от меня объяснения... И ради этого она даже согласилась отправиться на охоту.
Охота для Людей давно перестала быть удовольствием и превратилась в неприятную обязанность, которая возникала время от времени, когда зверей в заповедниках становилось слишком много. С тех пор как на Земле навсегда прекратились войны и исчезли нищета и социальное неравенство, нравы Человечества смягчились и преступность сошла на нет. Перестав быть жестокими друг к другу, Люди изменили и свое отношение к животным. Еще задолго до моего рождения вышел всемирный закон, запрещающий производить опыты над животными, - их теперь вполне заменили электронно-бионические модели. Держать зверей в неволе, в так называемых зоологических садах, было признано жестоким, и зоосады были раскассированы. Это никого не огорчало, так как совершенство и быстрота путей сообщения позволяли каждому видеть зверей в местах их естественных обиталищ - в заповедниках. Человек уже не нуждался в охоте - ни для мяса, ни для шкур, ни даже для мехов. Звериные меха давно заменила синтетика, и синтемы (синтетические меха) были теперь гораздо красивее и теплее естественного меха. Таким образом, экономическая нужда в охоте давно отпала, а морально она теперь Человеку претила, как всякое насилие и убийство. Помню, что, когда мы в школе проходили старинных классиков, мы всегда с удивлением читали превосходно написанные сцены охоты. Нам казалось странным это любование жестокостью.
На следующее утро я направился к Нине. Она жила не в общежитии, а дома, вместе с матерью. Отец Нины погиб во время подводной экспедиции, и хоть это произошло давно, но у Нининой матери порой бывал такой вид, будто это произошло только вчера. Однако в доме у них было уютно, мне нравилось бывать там. В то утро и Нина, и ее мать встретили меня, как всегда, приветливо. Это утро запомнилось мне очень хорошо, потому что именно с этого дня в судьбе моей и Нининой начались большие изменения.
- Вам надо поесть как следует перед дорогой, - сказала мне Нинина мать. - Там, в университетской столовой, вы едите то, что предлагает вам САВАОФ, а у него фантазия небогатая. Я же сама программирую наш ДИВЭР и он накопил уже большой опыт.
- Я с удовольствием поем домашней еды, - согласился я. - Закажите, пожалуйста, ДИВЭРу две синтетбараньих отбивных.
- Заработайте своим трудом эти отбивные, - засмеялась Нинина мать. - Спрограммируйте агрегат сами. Идемте, я вас научу. Ведь когда-нибудь на ком-нибудь вы женитесь, и это вам пригодится.
Она повела меня в кухню. При нашем приближении ДИВЭР вышел из ниши и протянул нам подобие металлической ладони, на которой была видна клавиатура с изображением цифр, букв и значков.
- Вот баранина для вас, - сказала Нинина мать, нажимая на какие-то значки и буквы, - а вот телячья отбивная для Нины. Все это так просто.
ДИВЭР опустил руку и застыл в позе готовности.
- А это не опасно - лететь на охоту? - спросила Нинина мать. - Я так боюсь за Нину, она такая неосторожная, вся в отца.
- Не беспокойтесь, я не взял бы ее с собой, если бы это было опасно, - ответил я.
- Да, да, вы правы. Когда она с вами, я за нее спокойна. Вы Человек выдержанный и рассудительный.
- К этому меня обязывает моя профессия, - скромно добавил я.
- Я хотела бы, - призналась Нинина мать, - чтобы у Нины был муж безопасной профессии, вроде вашей... Однако покинем кухню, а то мы не даем ДИВЭРу работать.
Мы вышли из кухни, и ДИВЭР принялся за работу. При людях работать он не мог, ибо был снабжен эффектом стыдливости. За все минувшие века женщинам настолько надоело возиться в кухнях, приготовляя обеды и моя посуду, что теперь это дело считалось неэстетичным, и при людях ДИВЭР не действовал, дабы не портить им настроение. Если вы входили в кухню, он прерывал работу в ожидании ваших указаний. Получив же их, он почтительно ждал, когда вы уйдете, чтобы приняться за дело.
Мы вернулись в комнату, и Нина завела разговор об "Антологии Забытых Поэтов" и о том, что надо включить стихи Вадима Шефнера.
- А что он за Человек был? - спросила Нинина мать. - Он не был Чепьювином?
- Этого я сказать точно не могу, - ответил я. - Вот Чекуртабом он был определенно: у него в стихах где-то упоминаются папиросы. Но вполне возможно, что он был и Чепьювином. От этих Поэтов Двадцатого века всего ожидать можно.
- О людях нужно судить по их достоинствам, а не по их недостаткам, - заявила вдруг Нина.
- Это не научный подход, - возразил я. - Для меня и моей науки важно не только то, что Писатель писал, но и то, как он вел себя в быту.
- Как вы правы! - воскликнула Нинина мать. - А скажите, этот Светочев, с которым вы отправляетесь на охоту, - уравновешенный Человек? Ведь от Человека, которого так строго наказали, можно ждать самых неожиданных поступков.
- Андрей - хороший товарищ, - успокоил я ее. - Он никого никогда еще не подводил. Кроме самого себя.
- Ты, мама, не беспокойся, - вмешалась Нина. - Я хоть никогда и не видела этого Андрея, но вполне представляю его по рассказам Матвея. Это, по-моему, неплохой Человек, только он из породы неудачников. Все ищет чего-то и все ошибается. Мне его почему-то жалко.
- Да, он хороший Человек, - добавил я. - Звезд с неба он не достанет и пороху не выдумает, но это не мешает ему быть хорошим Человеком и моим другом.
6. По пути в заповедник
Вскоре мы с Ниной вышли из ее дома и направились к авиастоянке, расположенной на крыше высотного дома. Поднявшись лифтом на крышу, мы встретили здесь Андрея. Я познакомил его с Ниной, и мы сели в четырехместный легколет. Я занял место рядом с ЭОЛом, а Нина и Андрей расположились на задних сиденьях.
- Полеты бесплатные, - сказал ЭОЛ. - Дайте курс и закажите нужную вам скорость: прогулочную, деловую, ускоренную или экстренную.
Мы задали курс и выбрали прогулочную скорость. Погода стояла хорошая, и лететь было одно удовольствие. Город медленно плыл под нами, затем показались огромные белые кубы заводов синтетических продуктов, башни зерновых элеваторов. Вскоре потянулись зеленеющие поля; через равные промежутки среди полей возвышались башни дистанционного управления электротракторами. Через поля, уходя вдаль, тянулись прямые дороги дальнего следования, крытые желтоватыми и серыми пластмассовыми плитами; видны были лаковые спины многоместных элмобилей. То параллельно этим дорогам, то отбегая от них в сторону, то совсем уходя в лес, петляя вдоль берегов речек, вились неширокие грунтовые дороги для всадников. Возле этих дорог кое-где стояли небольшие гостиницы, где каждый всадник мог отдохнуть сам, накормить и напоить своего коня и показать его дежурному ФАВНу, если конь заболел. Хоть население Земли росло и множилось, но с переходом на синтетическое мясо высвободилось столь много земли, что Человечество могло позволить себе роскошь ездить на верховых конях. Впрочем, Ученые доказали, что это, в сущности, даже не роскошь, а выгода. При мне начали создавать конные клубы, начались массовые состязания всадников. Многие теперь предпочитали ездить на недальние расстояния верхом. Молодые Люди бросали свои элциклы и в свободное время овладевали конным делом. Некоторые всадники ходили в суконных шлемах с красными звездами и в длиннополых кавалерийских шинелях с поперечными нашивками, воскрешая форму буденовцев. Старики предпочитали механические средства передвижения и были недовольны этим, как они говорили, парадоксом развития транспорта. Однако число коней и всадников росло и сейчас продолжает увеличиваться.
Сидя рядом с ЭОЛом, я толком не слышал, о чем разговаривают Нина с Андреем. Но разговаривали они весьма оживленно, и до меня порой доносились обрывки их фраз и иногда даже смех. Смеялась не только Нина, но и Андрей.
"Странно, как может Андрей смеяться, - думал я. - Ведь он наказан, направляется на такое неприятное дело - и вдруг этот смех!"
- Что смешного рассказала тебе Нина, что ты так смеешься? - спросил я его, перегнувшись через спинку сиденья.
- Ничего особенного, - ответила за него Нина. - Просто я вспомнила, как однажды ради шутки вставила в рукопись "Антологии" пять четверостиший из Омара Хайяма, а ты прочел их и совершенно серьезно сказал, что эти упадочные стихи не отражают Двадцатого века.
- Я в этот момент думал о чем-то другом и ошибся, - ответил я. - Я отлично знаю, когда жил Хайям. Но разве Андрей знает его стихи?
- Представь себе, знает, - ответила Нина.
- Сейчас ему нужно думать не об Омаре Хайяме, а о том наказании, которое он заслужил. И тебе, Нина, совсем незачем настраивать его на веселый лад. Ведь всякий наказуемый должен не только понести наказание, но и внутренне осознать свою вину.
После этого моего, совершенно справедливого кстати, замечания смех на задних сиденьях прекратился. Однако разговаривать они продолжали, только стали говорить тише.
Вскоре мы приземлились у границы заповедника. ЭОЛ, получив задание вернуться в город на стоянку, поднял машину в воздух и лег на обратный курс.
Здесь, в районе заповедника, запрещалось строить современные сооружения, и мы перешли через речку по бревенчатому мостику и пошли по лесной дороге. Нам нужно было найти жилище Лесного Смотрителя, у которого Андрей должен был взять орудие убийства, чтобы выполнить задание.
Андрей шагал впереди, а я с Ниной шел несколько поодаль за ним. Порой через дорогу перебегали зайцы; в одном месте лисица воровато глянула на нас из подлеска и побежала дальше своим путем. На ветвях пели лесные птицы, и наше приближение ничуть их не пугало.
- Знаешь, я представляла твоего друга совсем другим, - сказала вдруг Нина. - Он лучше, чем ты рассказывал о нем.
- Я никогда не говорил тебе о нем ничего плохого, - возразил я. - Не понимаю, чего тебе еще надо!
- Ты говорил о нем слишком мало хорошего, - ответила Нина. - По-моему, он не совсем обыкновенный Человек. Ты плохо знаешь его.
- Как ты можешь так говорить, Нина, - спокойно сказал я. - Я его знаю всю жизнь, а ты знакома с ним полтора часа.
- И все-таки он не похож на других.
- Каждый Человек чем-то не похож на других.
- В нем чувствуется устремленность к какой-то высокой цели.
- Можно ставить себе большие цели и оставаться неудачником, - резонно возразил я.
- Что ж, может быть, он и неудачник, - задумчиво сказала Нина. - Но ведь большая неудача лучше маленьких удач.
- Не понимаю тебя, Нина. Удача - это всегда удача, а неудача - это всегда неудача.
- А по-моему, не так. Один Человек, скажем, решил подняться на вершину горы, а другой - стать на болотную кочку. Человек, не дошедший до вершины горы, поднимется все-таки выше того, кто стоит на болотной кочке.
Я не стал продолжать этот бесцельный спор, тем более что мы уже подошли к дому Лесного Смотрителя. Здесь жил тот самый старик, о котором мне сказали, что он знает старинный фольклор. Поэтому я включил свой карманный микромагнитофон, надеясь использовать запись разговора со Смотрителем для пополнения своего СОСУДа.
7. Старый Чепьювин
Жилище Лесного Смотрителя стояло на зеленой поляне у ручья. Это была настоящая деревянно-пластмассовая изба конца XX века - со старинной телевизионной антенной на крыше, с крылечком и завалинкой. Возле избы стоял древний мотоцикл. В стороне, под деревьями, видны были зимние кормушки для лосей и оленей и маленькие ящики на столбах - кормушки для птиц. Все здесь так не походило на город!
Из избы, приветливо улыбаясь, вышел навстречу нам статный старик, учтиво поздоровался и повел нас в свое жилище. Комната, куда он ввел нас, была весьма уютна. Все в ней дышало стариной - и дряхлый телевизор в потрескавшемся футляре, и поролоновый диван невиданной конструкции, и высокий деревянный стол, и кресла с плетеными спинками. Довершая это впечатление, на отдельном столике с мраморной крышкой стоял блестящий электросамовар, а на стене висело два ружья.
- Как у вас тут интересно! - сказала Нина. - Хотела бы я пожить здесь.
- А кто вам мешает! - ответил Смотритель. - Приезжайте и живите, мы со старухой потеснимся. Мы всегда рады гостям.
- Видите ли, - вмешался Андрей, - мы по делу сюда прилетели. Нам, то есть мне, надо убить одного зайца.
- Да, я давал заявку на убийство, - подтвердил старик. - Зайцев много развелось. Тут садоферма есть в десяти километрах, так они стволы грызть начали... А за что же вам такое наказание?
Андрей объяснил, за что он наказан, и старик сказал с добродушной насмешкой:
- Строго у вас в городах! Мы с женой тут в глуши нет-нет да и поспорим. Если б мне за каждую "дуру" зверя убивать, тут в заповеднике живности бы не осталось... Ну бери, что ли, ружье. Идем к сараю, стрельбе тебя обучу, - закончил он свою речь.
Старик и Андрей вышли из избы и направились за одну из пристроек. Вскоре оттуда послышался выстрел, потом другой. Затем старик вернулся, за ним шел Андрей с ружьем.
- Понятливый парень, - похвалил Андрея Смотритель. - Ружье в первый раз в руки взял - и все понял. Сразу в яблочко попал.
- Ну, я пойду зайца убивать, - сказал нам Андрей. - Надо скорей покончить с этим неприятным делом... А что потом с ним делать? - спросил он у старика.
- Сюда принесешь, не пропадать же добру. Съедим - и вся недолга.
- Можно и я с вами пойду? - обратилась вдруг Нина к Андрею.
- Нет, Нина, что вы! Зачем вам-то видеть все это? Я уж один.
Он ушел в лес, а Нина вышла из дому и села на скамейку. К ней подошел олененок и начал тереться мордой о ее колени, а она стала гладить ему спину. Я смотрел на нее в окно, и в эти минуты она показалась мне даже привлекательнее, чем обычно.
- А славная девчонка, - сказал вдруг Смотритель, словно угадав мои мысли. - Девчонка что надо.
- Она не девчонка. Она уже на втором курсе, - поправил я старика.
- А по мне хоть на двадцать втором. Передо мной она девчонка. Мне Сто восемьдесят семь через неделю стукнет.
- Стукнет - значит, исполнится, - понимающе сказал я. - На вид вы моложе. Только подумать - МИДЖ плюс семьдесят семь! Вы, наверно, обращались в Комиссию продления жизни?
- Никуда я не обращался. Я сам себе жизнь продлеваю. Мы, Лесники, долго живем.
- А как вы себе продлеваете жизнь? - заинтересовался я. - Может быть, вы знаете какие-либо старинные лекарства, травы?
- И лекарство одно знаю, и о смерти и всякой ерунде не думаю - вот и продлеваюсь. А как тебя величать-то?
- Величать - значит, звать, - сказал я. - Меня зовут Матвей Людмилович.
- А меня - Степан Степанович. Я этих материнских отчеств не признаю, - добавил он с доброй стариковской усмешкой. - Завели новые моды - женские отчества, корабли с парусами, на конях по дорогам скачут... Нет, мне, старику, к этим новинкам уже не привыкнуть.
Окончив свою речь, Смотритель выдвинул ящик стола и вынул оттуда кожаный мешочек и пачечку бумаги.
- Что это такое? - заинтересовался я.
- Это кисет, а в кисете - махорка. Самосад.
- Как, неужели вы Чекуртаб! - изумился я. - И еще в такие годы!
- Никакой я не Чекуртаб, а просто курящий. Напридумывали словечек!
Он ловко загнул край одной бумажки, положил туда табаку, затем свернул бумажку в трубочку - и закурил. Тяжелый синий дым пополз ко мне, и я расчихался. В это время из лесу послышался выстрел.