- Был заяц - нету зайца, - затягиваясь, сказал старик. - Твой приятель не промахнется. А ты - цирлих-манирлих.
- Что это такое - цирлих-манирлих? - спросил я. - Что означает эта фольклорная идиома?
- Так, ничего, - ответил старик. - Это я просто так. Дядя шутит.
- Может быть, это ругательство? - обрадовался я. - Не стесняйтесь, пожалуйста, обругайте меня еще как-нибудь.
- С чего же мне тебя ругать, ты плохого мне не сделал. Да и не под градусом я. Вот лекарства своего приму - тогда, может, поругаюсь. Идем, я тебе аптеку свою покажу, где лекарство мое варится.
Он повел меня на кухню, а из кухни - в небольшую пристройку. Там сильно пахло чем-то. Запах был какой-то странный - и неприятный, и в то же время чем-то приятный. На старинной электрической плите стояли какие-то баки, тянулись трубки. В баках что-то клокотало. Из одной трубочки в пластмассовую миску капала пахучая жидкость.
- Что это? - спросил я. - Химическая лаборатория?
- Она самая, - бодро ответил старик, отливая жидкость из миски в стакан и протягивая стакан мне.
Я медлил, начиная подозревать самое худшее.
- Да ты бери, пей. Как слеза! К своему будущему дню рождения гоню. Выпей ты, а потом и я хватану.
- Вы - Чепьювин! - воскликнул я. - Как несовместимо это с вашим почтенным возрастом!
- Пей, - ласково повторил старик. - А то обидишь меня.
- А вы скажете мне бранные выражения?
- Скажу, скажу. Только пей. Все скажу.
Решив пожертвовать своим здоровьем для науки и не желая обижать старика, я сделал несколько глотков. Сперва мне было противно, но затем это чувство начало проходить.
- Пей да закусывай! - отечески сказал Смотритель, сунув мне в руку кусок сыра.
Я закусил и, чтобы не обижать старика, выпил стакан до дна. Мне стало совсем хорошо и весело. Это было новое состояние души и тела. Затем выпил и старик, и мы вернулись в комнату.
- Нейдет что-то Охотничек-то наш, - сказал Смотритель. - И девчонка куда-то делась, верно в лес побежала... А парень он, видать, с головой. Отобьет он ее у тебя. Я-то заметил, как она на него поглядывает. Даст она тебе отскоч.
- Что это такое "отскоч"? - спросил я.
В ответ старый Чепьювин запел нетвердым голосом:
Эх, сама садочек я садила,
Сама, как вишенка, цвела,
Сама я милого любила,
Сама отскоч ему дала.
И закончил так:
- Отошьет она тебя - вот что. Забудет - и вся недолга.
- Вы мне обещали обругать меня некоторыми фольклорными словами, - напомнил я старику.
- Это пожалуйста, это мы за милую душу, - ответил Чепьювин. - Этого добра я много помню. Бывало, дед мой как начнет загибать, а я запоминаю.
И Смотритель действительно стал произносить бранные слова, а я их повторял - и мой карманный микромагнитофон все это записывал. СОСУД пополнялся. Но в это время в комнату вошел Андрей, а за ним Нина, наша беседа со старым Чепьювином прервалась. Андрей поставил ружье в угол, отдал убитого зайца Смотрителю, и тот понес его на кухню.
- Неприятно было его убивать, - сказал Андрей. - Они совсем ручные... А что это с тобой? - спросил он, пристально поглядев на меня.
- Со мной ничего, - ответил я и, неожиданно для себя самого, запел:
Эх, сама садочек я садила,
Сама, как вишенка, цвела...
- Что с тобой творится? - засмеялась Нина. - Никогда я тебя таким не знала.
- Э, да он выпил! Он стал Чепьювином! - догадался Андрей. - Вот тебе и будущий Профессор.
- Только для пользы науки! - заплетающимся языком сказал я. - Только ради пополнения СОСУДа!
В этот миг появился старый Чепьювин, неся полный стакан своего "лекарства". Он преподнес его Андрею.
- Выпей половину, а потом девчонке передай, - сказал он. - Не выпьете за мой будущий день рождения - обижусь. Вот только обеда хорошего нет, старуха моя в Австралию улетела кенгуровые заповедники осматривать. А ДИВЭР наш испортился - я его хотел научить самогон гнать, а он возьми да и сломайся. Несознательный агрегат! - С этими словами Смотритель поставил на стол несколько банок консервов и начал их открывать старинным охотничьим ножом.
Андрей отпил половину стакана и протянул его Нине.
- Нина, Нина, что ты делаешь! Опомнись, Нина! - воскликнул я, ибо хоть я и был в состоянии опьянения, но все-таки сознание еще не покинуло меня.
- Э, что там! - засмеялась Нина и, к моему ужасу, выпила стакан до дна.
- Правильно! - вскричал старый Чепьювин. - Молодцы, ребята! Знаете, какая примета в старину была? Если парень с девушкой из одного стакана выпили - быть свадьбе.
Мне почему-то стало очень грустно, и я заплакал. Но старик принес мне еще стакан напитка, и, выпив его, я вновь развеселился. Тем временем старый Чепьювин вытащил откуда-то старинный, дедовский магнитофон, включил его - и стал плясать под какую-то странную древнюю музыку. Андрей и Нина присоединились к нему. Я же сидел и улыбался. Все вокруг казалось мне очень милым и приятным, но с места встать я не мог. Потом голова у меня закружилась, и больше я ничего не помню.
8. Мост без перил
Утром я проснулся оттого, что белка прямо из открытого окна прыгнула на старинный диван, на котором я спал. Голова у меня болела, но старый Чепьювин дал мне выпить какого-то снадобья, и я вновь почувствовал себя здоровым.
Все давно уже встали. Смотритель накормил нас завтраком, дал еды на дорогу, и мы втроем отправились к лесному озеру. Дорогу туда нам объяснил старый Чепьювин, сказав, что там очень красиво.
Мы не спеша - Андрей и я с рюкзаками, а Нина налегке - зашагали по лесной дороге, потом свернули на тропку и шли по ней километра три - сперва лесом, потом через моховое болото. Затем начались невысокие холмы, поросшие вереском и можжевельником. Солнце поднималось все выше, было уже тепло, даже жарко. Вскоре с одного из холмов нам открылись озеро и небольшая река, впадающая в него.
- Пойдемте на тот берег, - сказала Нина. - Смотрите, как хорошо!
Тот берег действительно был очень красив. На пологом берегу виднелись серые валуны, немного подальше начинался лес. На берегу стояла маленькая бревенчатая избушка. Однако все это было довольно далеко.
- Стоит ли идти туда? - сказал я. - Разве плох этот берег?
- А тот лучше! - возразил Андрей. И Нина присоединилась к нему.
Я примкнул к большинству, и мы пошли под изволок к реке. Мост через нее никак не походил на то, что мы обычно подразумеваем под этим словом. Просто в двух местах были вбиты сваи, и с берега на берег были перекинуты три связки из бревен, по два бревна в каждой. Никаких перил не было.
Андрей первый вступил на этот мост, за ним Нина, я же замыкал шествие. Мы шли осторожно. Вода внизу была темна от глубины, она бурлила у свай, здесь чувствовалась сила течения. Слева от моста река сразу расширялась - там был омут. Маленькие водовороты тихо двигались по его поверхности.
- Как хорошо! - сказала Нина, остановясь и заглядывая вниз, в глубину. И вдруг, потеряв равновесие, испуганно вскрикнув, она упала вниз, в эту темную от глубины воду.
И в то же мгновение Андрей кинулся за ней с моста. Он забыл снять рюкзак, и я понял, что он может утонуть - ведь плавать-то он так и не научился. Тогда, скинув с плеч свой рюкзак, я положил его на бревна, затем быстро снял ботинки и швырнул их на берег. После этого я нырнул в воду. Когда я вынырнул, то увидал, что Нину уже далеко отнесло течением и она плывет к берегу. Я за нее не боялся, так как знал, что она хороший пловец. Андрея же нигде не было видно. Я стал нырять и наконец нашел его под водой. Сорвав с него рюкзак, я вытащил своего друга на поверхность и поплыл с ним к берегу. Вскоре ноги мои коснулись дна. Я вынес Андрея на берег - на тот самый, куда мы направлялись, - и тут ко мне подбежала Нина.
- Что с ним? Что с ним? - крикнула она. - Это я во всем виновата!
- Ни в чем ты не виновата, - успокоил я ее. - Просто ему не следовало кидаться за тобой. Не зная броду - не суйся в воду - так говорит старинная пословица. Ведь он плавать не умеет! А ты, чем попусту плакать, лучше окажи ему помощь.
Мы сняли с Андрея куртку и рубашку. Он не шевелился и не дышал, тело его было совсем бледное, и только у плеча синел небольшой шрам - след разорванной золотой трубы, когда он производил опыты в Вольной лаборатории.
Мы стали делать ему искусственное дыхание, но он оставался недвижим. Поняв, что дело серьезное, я решил вызвать Врача. Я никогда не снимал с запястья Личного Прибора, и теперь он пригодился. Я нажал кнопочку автокоординатора и кнопочку с красным крестом и восклицательным знаком - срочный вызов Врача.
- Нина, я буду делать ему искусственное дыхание, а ты беги вон на ту полянку и маши руками. Или, еще лучше, сними свою блузку и размахивай ею. Тогда Врач из экстролета скорее обнаружит нас.
Я взглянул на Личный Прибор. Рядом с кнопкой вызова уже засветилась зеленая точка - знак, что вызов принят. Но я продолжал делать Андрею искусственное дыхание, хоть от этого и было мало толку.
Вдруг из лесу послышался хруст валежника, шум раздвигаемых веток - и на берег выбежал Человек. Вид у него был такой, будто он спрыгнул с ленты старинного фильма. Рукава его рубашки были засучены по локоть, в правой руке он держал опущенный дулом вниз старинный дуэльный пистолет. На запястье одной руки его блестел Личный Прибор, - что было вполне современно, - но на запястье другой виднелось нечто напоминавшее ручные часы. "Болен потерей чувства времени, бедняга", - успел подумать я.
Человек бросил пистолет на песок и, подбежав к лежащему без движения Андрею, положил руку с приборчиком, который я принял за часы, ему на лоб. Тогда я догадался, что никакие это не часы, а просто ЭСКУЛАППП. Значит, Человек этот был Врачом.
Едва Врач приложил ЭСКУЛАППП ко лбу Андрея, как на приборе засветилась тонкая зеленая черточка. Затем ЭСКУЛАППП негромко, но внятно заговорил:
"Семьдесят восемь болевых единиц по восходящей. Летальный исход предотвратим. Внутренних повреждений нет. Состояние по Мюллеру и Борщенко - альфа семь дробь восемь. Делать искусственное дыхание типа А три. Делать искусственное дыхание. Летальный исход предотвратим".
- Ну, это уж я сам знаю, - сказал Врач, обращаясь не то к прибору, не то к нам, не то к самому себе, и стал делать Андрею искусственное дыхание по всем медицинским правилам.
Вскоре Андрей начал подавать признаки жизни. Врач снова приложил ЭСКУЛАППП к его лбу. Зеленая черточка на приборе теперь не дрожала, она стала шире. Прибор снова заговорил:
"Летальный исход предотвращен. Одиннадцать болевых единиц по нисходящей. Данные по Степанову и Брозиусу - бета один плюс зет семь. Больному нужен полный отдых четверо суток. Питание обычное. Летальный исход предотвращен".
Андрей тем временем совсем ожил. Он только был очень бледен после пережитого.
- Пусть он полежит еще немного, - сказал Врач. - А потом отведите его в ту избушку, и пусть он отоспится. А затем его надо как следует накормить. Моя помощь больше не нужна. Сейчас мне предстоит куда более неприятное дело, пойду убивать зайца. Понимаете, я только прицелился - и вдруг ваш вызов...
- А вас-то за что наказали охотой? - спросил я Врача.
- Меня? А разве вы не слыхали об этом ужасном случае в районе Невского? Там умер Человек девяноста шести лет от роду. Не дожил до МИДЖа целых четырнадцать лет! А я - Врач-Профилактор, я отвечаю за длительность жизни Людей в этом районе. Я сам на собрании Врачей потребовал себе наказания.
- А почему вы избрали такое неудобное орудие убийства? - спросил я. - Ведь из ружья легче попасть.
- У меня есть друг - Смотритель Музея старинных предметов, он дал мне этот пистолет и научил из него стрелять. Пистолет легче носить.
Врач поднял свое оружие и направился в лес, а мы с Ниной остались возле Андрея. Вскоре он почувствовал себя настолько хорошо, что мог передвигаться. Я навьючил на себя рюкзаки, затем мы с Ниной взяли моего друга под руки и речным берегом повели его к озеру, где среди валунов виднелась старинная деревянная избушка в одно окно.
- Постойте! - спохватился я и, быстро вернувшись к месту происшествия, разделся и нырнул в омут, где довольно быстро отыскал рюкзак Андрея.
Вскоре мы добрели до избушки. Она была очень старая. Внутри там были печь, стол, стул, а на полу толстым слоем лежало сено - оно здесь хранилось для зимней подкормки лосей. На чердак вела лестница. Там тоже лежало сено.
- Чур, я на чердаке ночую! - крикнула Нина. - Здесь так уютно.
- О ночлеге думать еще рано, - резонно возразил я. - Прежде всего нам надо обсохнуть и поесть. Ты, Нина, иди по ту сторону избушки и раздевайся там, а мы расположимся по эту сторону.
Вскоре мы с Андреем уже лежали голышом на песке, а наша одежда была расстелена рядом. Я лежал на спине и смотрел на небо. Оно было светло-голубое, даже белесоватое, как всегда в жаркие безоблачные летние дни. Я думал о том, что это легкое, невесомое небо, как бы состоящее из ничего, всегда остается самим собой, а вот на прочной вещественной земле все меняется.
- Пока ты бегал вытаскивать мой рюкзак, Нина мне рассказала, как все произошло, - прервал мои размышления Андрей. - Мне обязательно надо выучиться плавать...
Я знал, что Андрей благодарен мне, но в наше время выражать благодарность было уже не принято. Ведь если А благодарит Б за то, что тот поступил как должно, то этим самым А как бы предполагает, что Б мог поступить и иначе.
Из-за избушки послышался смех Нины. Потом она закричала:
- Он бежит к вам, он мой платочек утащил!
- Кто бежит? - крикнул я. - Никого тут нет.
- Ежик! Подошел и платочек унес! Такой хитрый.
Действительно, из-за угла избушки показался еж. На его иглы был наколот платочек. Я взял этот платочек, еж сердито зафырчал, потоптался на месте и пошел в лес.
Вскоре у всех у нас одежда просохла, и мы втроем принялись за еду. Рюкзак Андрея промок, но в нем, к счастью, лежали консервы, и им ничего не сделалось. Хлеб же и дорожная посуда находились в моем рюкзаке. Лесные птицы летали и прыгали возле нас, собирая крошки, которые мы им бросали.
9. Девушка у обрыва
Утром я проснулся довольно поздно, очень хорошо было спать на сене. Когда я открыл глаза, то увидел, что Андрей сидит у окна за столом и что-то пишет. Он почувствовал мой взгляд и обернулся ко мне.
- Ничего, что я взял из твоего рюкзака тетрадь и рознял ее на листы? - спросил он. - В моем рюкзаке была бумага, да она вся промокла.
- Работай, работай, - ответил я. - Только там у меня записаны кое-какие мысли по поводу "Антологии", ты не вздумай делать поверх них свои записи.
- Нет, что ты! - сказал Андрей. - Я пишу на другой стороне.
Я встал и подошел к нему. Весь стол был покрыт исписанными листами.
- Только цифры, формулы, знаки и значки и ни одного человеческого слова, - сказал я. - И давно ты встал?
- С рассветом, - ответил Андрей. - Я спал очень крепко, но потом меня словно что-то толкнуло. Я проснулся и сел сюда.
- Ты уже хорошо себя чувствуешь?
- Физически - не очень. Есть еще какая-то слабость, усталость. Но голова работает хорошо. Знаешь, я, кажется, прихожу к важному решению.
- Ты уже много раз приходил к разным важным решениям, а потом оказывалось, что это - ошибки.
- Нет, теперь - нет. Кажется, я на этот раз поймал черта за хвост. Совсем неожиданный вывод. Я даже сам не понимаю себя, как я мог до этого додуматься.
- По-моему, тебе следует как следует выспаться, отлежаться. А потом, на свежую голову, ты опять можешь заняться этим делом, - осторожно посоветовал я.
- Ты, кажется, думаешь, что я свихнулся? - засмеялся Андрей. - Если я и свихнулся, то со знаком плюс. Ты знаешь, если взять сто электронных машин и перед заданием расшатать их схемы, то девяносто девять машин впадут в технический идиотизм, а сотая может впасть в состояние гениальности и дать какое-то парадоксальное, но верное решение...
- Не буду спорить с тобой, - мягко ответил я. - А Нина все еще спит?
- Нет. Она на озере. Вот она стоит.
Я взглянул из окна вправо. Нина стояла на невысоком песчаном откосе и смотрела куда-то через озеро, вдаль. Ветер чуть шевелил ее платье. Солнце освещало ее сбоку, и она была очень хорошо видна.
- Девушка у обрыва, - сказал вдруг Андрей. - Как в одном стихотворении.
- Что за стихотворение? - поинтересовался я.
- Просто там девушка стоит у обрыва и смотрит вдаль. Перед ней озеро, кувшинки в воде; за ней - лес и утреннее солнце. А она стоит и смотрит вдаль. И кто-то смотрит на нее и думает: "Вот девушка стоит у обрыва и смотрит вдаль. Теперь я ее буду помнить всегда. Она уйдет в лес, а мне все будет казаться, что она стоит у обрыва. И когда я состарюсь, я приду к этому берегу и увижу: девушка стоит у обрыва и смотрит вдаль..."
- Не понимаю, чего хорошего нашел ты в этом стихотворении? Не люблю этих сантиментов... В Двадцатом веке и то лучше писали.
Андрей что-то пробормотал в ответ и уткнулся в свои записи, а я пошел на озеро. У самого берега росли в воде водяные лилии и купавы. Я пошел по шатким деревянным мосткам к открытой воде и долго умывался. Затем я пошел к Нине. Она все еще стояла на невысоком песчаном откосе и бесцельно смотрела куда-то через озеро.
- Нина, ты хорошо спала? - спросил я.
- Очень хорошо. Вначале мне мешали летучие мыши. Они все влетали в окошечко и вылетали. Но они совсем бесшумные. Сейчас они там спят вниз головой - такие забавные. А ведь когда-то люди боялись их.
- Нина, а ты не забыла об "Антологии"? - напомнил я. - Нам надо возвращаться в город.
- Нет, я останусь здесь на четыре дня, - спокойно ответила она. - Андрею нужно четыре дня покоя. Я буду готовить ему еду.
- Ну, не так уж он ослаб, чтобы ему нужно было готовить еду, - возразил я. - Больной Человек не встанет с рассветом и не сядет за стол, чтобы выводить какие-то бесконечные формулы. Если Человек болен, он лежит и не рыпается.
- Что? - переспросила Нина. - Лежит и что?..
- Не рыпается, - повторил я. - Это такое идиоматическое выражение Двадцатого века.
- Но я все-таки останусь, - сказала Нина.
- Что ж, поступай так, как считаешь нужным, - ответил я. - Как-никак, мы живем в Двадцать Втором веке и знаем, что разубеждать решившегося - недостойное дело. Если зрячий идет к пропасти - останавливающий его подобен слепцу.
- Ах, не читай мне школьных прописей, - досадливо ответила Нина. - И к пропасти я пока что не иду. - Она спрыгнула с невысокого откоса на береговой песок и, сбросив туфли, вошла в воду и стала рвать кувшинки.
- На тебе! - крикнула она, бросая мне цветок. - И не делай строгого лица.