- Нет! - хором ответили собеседники, а Безменцева на всякий случай уточнила: – Валентин Савельевич, так я ваш первый обход подправлю?
- Лучше перепишите, Тамара Александровна, вы же знаете, что помарки и исправления в истории болезни всегда наводят на размышления. Да и смотрятся они неэстетично. И статусы подправьте, чтобы соответствовали, а то что у вас все "Жалоб нет" да "Жалоб нет". Вон их у него сколько! А в сегодняшнем обходе отразите подтверждение диагноза, ухудшение состояния со вчерашнего дня, вызванное… м-м-м… тоской по дому, хотя бы… ладно, это на ваше усмотрение, придумайте причину сами и обоснуйте усиление терапии. И повнимательнее к нему, как бы чего не вышло!
- Хорошо, Валентин Савельевич! - кивнула Безменцева.
- Я прослежу, - сказал Геннадий Анатольевич.
- Разумеется, - согласился профессор, - ведь это в ваших прямых интересах. Кстати, Геннадий Анатольевич, вы все знаете – что там за очередной скандал в "Корсаковке"?
"Корсаковкой" в просторечии назывался Государственный научный центр судебной психиатрии имени Корсакова.
- Не скандал, а большой шухер, - улыбнулся Лычкин, любивший посудачить о чужих проблемах.
- Какая разница между этими понятиями? - Профессор любил точность в формулировках.
- Скандал – это когда крики-вопли и жалобы в министерство, а большой шухер – это уголовное дело с явной "посадочной" перспективой.
- Даже так? - оживился профессор, тоже любивший покопаться в чужом белье. - Давайте же подробности, не томите!
- Подробности вот такие: мужик совершает наезд на молодую девчонку. Она умирает в реанимации. Виновника, поскольку он пытался скрыться с места аварии и даже оказывал сопротивление при задержании, берут под стражу. Родственники подсуетились и нашли подход к заведующему консультативно-диагностическим отделением "Корсаковки". Тот и связал их с нужными людьми, причем с родственников за посредничество денег брать не стал, видимо не хотел руки пачкать, а договорился с коллегами, что те выплатят ему процент от своего куша.
- Так надежнее и спокойнее, - кивнул Снежков.
- Не всегда, - усмехнулся Лычкин. - Итак, мужик изменил показания, сказав, что не помнит, как все произошло, поскольку потерял контроль над действительностью буквально за несколько секунд до наезда, а затем, когда наезд уже был совершен, убегал и сопротивлялся, потому что испытывал неясную тревогу, разумеется – не зная и не ведая за собой никакой вины.
- Детский сад! - фыркнула Безменцева.
- Если приложить к "детскому саду" сорок или пятьдесят тысяч баксов, то это уже будет не "детский сад", а хороший, нужный диагноз, - поправил ее заведующий отделением. - А мужик оказался не из бедных, владелец то ли автосервисов, то ли ресторанов. Нашлись свидетели, "вспомнившие", что да, замечали за ним такие потери сознания – без причины, мол, в обморок падал, и судебно-психиатрическая экспертиза прошла без сучка и задоринки. Суд это дело утвердил, и все бы было прекрасно, если б исполнителей, сполна получивших свои деньги, не заела жадность. Сговорившись, они решили кинуть посредника, своего коллегу – заведующего консультативно-диагностическим отделением. Дали ему чуть ли не вчетверо меньше положенного. Наверное, решили, что жаловаться он не побежит, чего бы не сэкономить?
- А он их всех заложил? - догадался профессор.
- Хуже, Валентин Савельевич, много хуже. Без доказательств ведь особо не заложишь, еще и за клевету отвечать придется. Он их "подставил" с поличным. Стакнулся с ментами и привел коллегам под видом очередного клиента оперативника, заряженного мечеными деньгами, якобы брата некоего типа, обвиняемого в двойном убийстве…
- И те клюнули?! - не поверил профессор. - После того как кинули его на деньги? Уму непостижимо!
- Поверили на свою голову…
- Идиоты! - высказалась Безменцева.
- Конечно, не по-умному они поступили. А после того как их взяли с поличным, начали перетрясать и старые дела…
- Ясно. - Профессор взялся за дверную ручку. - Ну этот, кто сдал, еще наплачется. И из "Корсаковки" его выпрут, найдут за что, и родственники тех, чьи дела перетрясут, счет предъявят.
Валентин Савельевич не любил стукачей, но при случае был не прочь "настучать" на кого-то ради собственной пользы.
Вслед за профессором вышла Безменцева. Уселась в ординаторской по соседству, открыла историю болезни Данилова, вырвала из нее два листа, вклеила чистые и начала заполнять их своим бисерным, хорошо читающимся, совершенно не "врачебным" почерком. Во время обсуждения слово "шизофрения" не произносилось, но и без того было ясно, под каким диагнозом должен лежать скандалист из числа врачей. Шизофреникам веры мало, что бы они там ни несли.
Титульный лист менять не пришлось – по принятому в больнице правилу клинический диагноз поначалу всегда писался карандашом. Ручкой – это потом, когда уже нет никаких сомнений.
Написав оба профессорских обхода, первый и сегодняшний (они же и обходы заведующего отделением), Безменцева подправила дневники и напоследок занялась титульным листом. Резинкой стерла то, что было написано карандашом, и не без удовольствия вывела ручкой новый, окончательный, диагноз. Одним шизофреником в мире стало больше.
Мир не содрогнулся – ему было все равно.
Глава девятая
Наказания без вины не бывает
На Мишино место положили Николая – тертого мужика лет пятидесяти с небольшим.
- Здорово, народ! - гаркнул он, входя в палату.
- У нас орать нельзя, - сделал замечание санитар.
- Так я же не ору, - удивился Николай. - Это голос такой, командирский.
Санитар махнул рукой и ушел.
- У меня с этими кандидатами в доктора свои счеты, - сказал Николай, остановившись возле своей койки. - Еще смолоду. Помнится, демобилизовался я – из погранвойск, между прочим, рубежи родины охранял от китайцев – и решил податься в милицию. Здоровье у меня было о-го-го, и медкомиссию я прошел как по маслу. А на психиатре споткнулся – не прошел, и все. Там такая грымза сидела, плоская, как доска, и страшная, как атомная война. Я зашел, улыбнулся, поздоровался, а она мне с ходу заявляет: "А вы, наверное, бабник – как видите женщину, так рот до ушей…"
Говоря за психиатра, Николай менял свой бас на тонюсенький дискант.
- Ну, ладно, думаю, хрен с тобой, бабник так бабник. "Присаживайтесь", - говорит она мне и показывает своей клешней на хлипкий старый стул. Я присаживаюсь, осторожно так, на краешек, чтобы стул не развалился, а она мне лепит новый диагноз: "Что это вы так осторожно садитесь? Сомневаетесь в себе?" Да нет, говорю – просто стул у вас на соплях держится. А она опять крючок закидывает: "А вы всегда как чуть что, так сразу в спор?" Я не сдержался и резанул ей правду-матку в глаза!
- И что? - спросил Юра.
- Не взяли в милицию. Пришлось на док идти, чтобы общежитие дали. Ну, поговорили, теперь давайте знакомиться. Меня Николаем зовут.
После обмена рукопожатиями с соседями Николай счел себя вправе лечь на свою койку.
- Сезонное обострение, - сказал он. - Думаю, пора уже группу получать. Из вас, мужики, никого с группой нет?
- Нет, - ответил Юра. - Но зато Вова – доктор. И права качает – заслушаешься…
- Я по группам не специалист, - поспешно сказал Данилов.
- Жаль, - вздохнул Николай. - А то ведь время идет, а дело стоит…
- А какие у тебя симптомы? - в свою очередь поинтересовался Юра.
- У меня не симптомы, а голоса, - поправил Николай. - Очень шебутные. То велят простыни в шкафу перекладывать с места на место, то свет не включать, то приседания делать… Как я дурить начинаю, так моя сразу к психиатру тащит. А там – направление выписывают. Скажите-ка, Владимир, а рентгеном эти голоса убить нельзя? Рентген – он же все убивает. А то, боюсь, не было бы вреда печени от таблеток.
Судя по красному в прожилках носу Николая, куда больше вреда его печени доставляли спиртные напитки.
- Рентген не поможет, - ответил Данилов. - А просто послать эти голоса нельзя?
- Куда послать?
- Куда-нибудь подальше.
- Так они же меня не слушают, - словно маленькому ребенку, пояснил Николай. - Я их слушаюсь, а они меня нет. Такой вот у нас расклад. А то бы я их быстро заткнул! В момент!
"Чудны дела Твои, Господи! - подумал Данилов. - Где я? Что со мной? Что вообще происходит?"
Ночью ему снилась "скорая помощь". Выдалось какое-то неестественно спокойное дежурство, и они с диспетчером Люсей Сиротиной долго спорили, выбирая подходящую невесту для доктора Жгутикова. Почему-то засела во сне такая мысль – срочно спасать Жгутикова, то есть женить. Потом к ним присоединилась Елена и тоже стала предлагать кандидатуры, но придирчивая Люся во всех умудрялась находить какой-то изъян…
Бредовый сон, бредовая жизнь, дурдом в голове, дурдом вокруг. Еще немного, еще чуть-чуть – и начнет казаться, что здесь, в дурдоме, он, Вовка Данилов, родился и вырос, и жил до сих пор, и продолжает жить. Если, конечно, это убогое беспросветное существование на грани сна и реальности можно назвать жизнью. А чем его еще назвать? Не смертью же? О, как же все это тягостно, муторно и несправедливо. За что такое наказание? Говорят, что наказания без вины не бывает? Бывает, еще как бывает! Если не без вины, какую-нибудь вину всегда можно найти, то хотя бы несоразмерно вине. Натворишь дел, образно говоря, на копейку, а получишь от судьбы тумаков на целый рубль.
Поистине – не умеешь вешаться, так и нечего начинать! Не умеешь вовремя останавливаться – не пей! Пить, кстати, не хотелось совершенно – от таблеток и без того голова дурная, ватная. Не до водки сейчас, совершенно не до нее. Хоть какая-то, а польза от лечения.
Есть и еще польза – головная боль с каждым днем все больше меняла свой характер, превращаясь из боли в тяжесть. Тоже неприятно, но переносить гораздо легче. Жаловаться Тамаре Александровне на головную боль и просить чего-нибудь обезболивающего не хотелось. Все равно толку не будет, если и назначит что-нибудь, так явно не то, что надо.
Вчера лечащий врач удивила. Сильно удивила. Данилов ожидал, что после всех высказанных им претензий Тамара Александровна вернется и с глазу на глаз предъявит ему какой-нибудь ультиматум. Или начнет угрожать. Или передаст его скорее всего вместе со всей палатой другому врачу – Маргарите Леонидовне, флегматичной особе предпенсионного возраста.
Вышло совсем наоборот. Безменцева вернулась в палату, устроила всем полный терапевтический осмотр – даже искала отеки на ногах и пыталась пропальпировать селезенку. Затем подсела к Данилову, словно невзначай накрыла его руку своей, и долго ворковала о доверии, взаимопонимании и присущем всем врачам гуманизме.
- А насчет нейролептиков вы, Владимир Александрович, право, зря, - упрекнула она. - В каждой специальности свои основные препараты. В кардиологии – бета-блокаторы и антагонисты кальция, у инфекционистов – антибиотики, а у нас – нейролептики.
- Насчет кардиологов и инфекционистов я бы с вами не согласился… - завредничал Данилов.
- Но насчет психиатрии – примите к сведению, - улыбнулась Безменцева.
Взгляд ее из колючего стал доверительно-проникновенным, в голосе появилась несвойственная ему мягкость, и вообще она была такая милая, такая понимающая, такая уступчивая… "Умеет же, сволочь, гасить скандалы! - восхитился Данилов. - Прямо на все готова, лишь бы доказать мне, какая она хорошая!"
Чтобы поскорее отвязаться от Безменцевой, Данилову пришлось сделать вид, что он ей поверил. Расстались внешне довольные друг другом, словно два одноклассника после двадцатилетней разлуки.
- Я немного изменила схему лечения… - уже на выходе "вспомнила" Безменцева.
И дураку было ясно, что ничего она не вспоминала – намеренно затронула этот скользкий вопрос сейчас, чтобы не вдаваться в подробности.
- Хорошо, Тамара Александровна. - Данилов уже решил, что больше никаких таблеток пить не станет, а воспользуется Юриным "методом". Хватит, поразвлекались, и будет!
- До свидания.
Безменцева ушла.
Вечером Данилов опробовал "метод" – спрятал таблетки за щекой, затем незаметно для соседей по палате выплюнул их в руку и направился в туалет. Медсестра ничего не заподозрила – на тех, кто глотал таблетки с готовностью, она не обращала внимания, подвергая досмотру лишь сопротивляющихся и нуждавшихся в уговорах. Как и во всех прочих ситуациях сработало правило: "Чем увереннее и естественнее держишься – тем меньше подозрений".
Кстати, сам Юра таблетки принимал исправно. Именно принимал, а не выплевывал, потому что к концу прошлой недели стал апатичным. Предположить, что он симулирует, Данилов не мог – это ж какой талант и какую выдержку надо иметь, чтобы не расслабляться ни на минуту в течение всего дня! Однако для себя самого Данилов сделал вывод – хотя бы на глазах у персонала надо вести себя так же, как и все прочие постояльцы отделения. Ходить медленно, можно даже – пошатываясь, на вопросы отвечать не сразу, а подумав, взгляд иметь равнодушный, голос – негромкий и зевать время от времени. Тогда ни у кого не возникнет подозрений, что больной Данилов игнорирует назначенное ему лечение. Надо сказать, что "доктор Данилов" звучит куда лучше, чем "больной Данилов", впрочем, доктор всегда остается доктором, даже во время болезни…
- Добрый день, Владимир Александрович, я к вам!
- Добрый день. - Данилов открыл глаза.
Знакомое лицо – девица из профессорской свиты.
Единственная, кого без натяжки можно назвать красивой. Тонкие черты лица, высокий лоб, красивый разрез глаз, уголки полных губ слегка приподняты – то ли улыбается, то ли просто от природы так. В каштановых волосах, собранных на затылке в узел, искрится рыжинка. В других обстоятельствах внимание такой особы непременно порадовало бы Данилова.
- Меня зовут Екатерина Романовна, можно просто Екатерина. Я – аспирант кафедры.
Слова "я – аспирант кафедры" Екатерина произнесла с заметной гордостью, даже голос зазвенел. Явно – первый год аспирантуры. И вид такой деловитый.
- Очень приятно. - Данилов отодвинулся к стене и указал рукой на край койки. - Садитесь, пожалуйста.
Если бы не регулярные походы в столовую (о, парадокс – больничная еде день ото дня казалась все вкуснее, или так и должно было быть?), то можно было бы забыть о том, что на свете существуют стулья.
- Спасибо. - Екатерина достала из кармана халата блокнот и ручку и села.
Открыла блокнот, поморщила лоб, словно решая какую-то проблему, и сказала:
- Мне бы хотелось провести с вами несколько бесед в научных целях…
- Мы не мешаем? - поинтересовался Юра, не сводивший глаз с Екатерины.
- Если вы не станете меня перебивать, то совершенно не помешаете, - с улыбкой заверила его Екатерина.
Юра отвернулся к стене, демонстрируя полное отсутствие интереса к беседе, но Данилов мог бы смело побиться об заклад, что сосед навострил уши и не намерен пропустить хотя бы одно слово. Славик дремал, лежа на спине, а Николай сидел на своей койке, не то погрузившись в думы, не то слушая "свои" голоса. Короче говоря – в палате создалась обстановка, располагающая к откровенному разговору.
- Я бы хотела поговорить с вами о вас, - сказала Екатерина. - Ваш случай, разумеется, интересует меня с научной точки зрения…
- Я не против поговорить, - ответил Данилов. - Но только если это не превратится в ежедневное паломничество студентов и ординаторов.
Каждый врач знает, как тяжело порой приходится так называемым "тематическим" больным, активно используемым в учебном процессе.
- Нет-нет, что вы, никакого паломничества, только я, и то не чаще раза в неделю. И вы всегда можете прекратить наши встречи, если они станут вас раздражать.
- Тогда я готов, - улыбнулся Данилов. - Спрашивайте.
- Спасибо. - Екатерина улыбнулась в ответ. - Тогда первый вопрос – о ваших родителях и вообще о тех предках, которых вы помните или о которых вам что-то рассказывали. Что за люди, с каким характером…
- Скажите проще – что вас интересует моя наследственность.
- Ну да, конечно, Владимир Александрович, именно наследственность.
- Можно просто Владимир, без отчества… Что же касается наследственности, то кроме предрасположенности к гипертонии, пожалуй, ничего больше не назову.
- Я забыла вам сказать, что ваше имя и фамилия не будут фигурировать…
- Да я и так понимаю. "Больной Дэ" – вот мое имя.
- Примерно так. - Екатерина снова улыбнулась и что-то быстро записала в своем блокнотике. - А депрессии в роду не было?
- Я – первый, да и то только в последнее время.
- В анамнезе у вас травма черепа…
- Да, было такое.
- Как по-вашему, эта травма сильно повлияла на ваш характер?
- Да скорее всего никак не повлияла. Разве что головные боли сделали меня чуть больше раздражительным.
- Но в целом, глобально, никак?
- В целом – никак не повлияла.
- А вот ваша депрессия, она всегда вызвана какими-то посторонними факторами или же может возникать без видимых причин?
- Трудно сказать.
- Давайте иначе – беспричинной она бывает?
- Бывает.
Каждый ответ Данилова сопровождался пометкой в блокноте.
- Ваши мысли подчиняются вам?
- Да, конечно.
- Всегда?
- Всегда.
- Сила стрессового воздействия влияет на глубину депрессии?
- Конечно. Всегда влияет.
- Как вы чувствуете себя по вечерам? Лучше, чем утром?
- По-разному.
- А если подумать? Только не придумывайте, ладно?
- И если подумать, все равно по-разному. В зависимости от того, какой выдался день.
- Ну и самый любимый наш вопрос. - Еще одна улыбка. - Сами вы себя считаете больным?
- Я считаю себя нуждающимся в некоторой специальной помощи.
- А если точнее?
- Если точнее, то с точки зрения психиатров больными можно счесть все население планеты.
- Хорошо. А как вы себя чувствуете в периоды депрессии? Какие-либо соматические явления бывают?
- Только головная боль.
- И все?
- И все.
- Вы часто вините себя в своих неудачах?
- Всегда. Глупо было бы обвинять кого-то другого. Глупо и бесперспективно.
- Вы склонны строить далеко идущие планы?
- Иногда. - Далеко идущих планов Данилов не любил хотя бы потому, что они никогда не сбываются – всегда что-нибудь да помешает.
- Вы часто плачете?
- Практически никогда.
"А сейчас она спросит, как я сплю, - подумал Данилов. - И поинтересуется, что меня больше мучает – невозможность заснуть или раннее пробуждение?"
Откуда пришла эта мысль, он не понял. Просто подумал – и все.
- Вас мучает бессонница. Владимир?
- Иногда.
"Надо же – угадал! Мысли, что ли, читать научился?"
- Вы плохо засыпаете или рано просыпаетесь и больше не можете заснуть?
- По-разному бывает. Иногда и всю ночь не сплю, но это редко.
- То есть вы не можете выделить…
- Не могу.