Буфетчица должна ежедневно ездить на кухню за едой на все отделение. Тяжелые бидоны, тяжелые, неповоротливые металлические тележки, небольшой оклад. Да еще надо раздать пищу и перемыть всю посуду. И так три раза в день.
Раздавать пищу буфетчицам помогают медсестры, за это буфетчицы их кормят из больничного котла. Санитары помогают тащить тележку на кухню и обратно. Им тоже перепадает еды, как и положено – до отвала. Многие врачи, не привыкшие упускать даже малую выгоду, тоже не прочь пообедать на халяву. Вот и получается, что у каждой буфетчицы есть дополнительно от пяти до десяти едоков, каждый из которых меньше двойной порции не наворачивает. Да и домой каждый день чего-то там надо унести, без этого вся работа теряет смысл. Вот и разбавляют, ополовинивают, а то и попросту недодают.
Выгонишь одну буфетчицу – на ее место придет другая, ничем не лучше первой. Да еще, пока ставка не закрыта, ездить на кухню придется старшей сестре. Поэтому буфетчицами не разбрасываются и попусту их не увольняют. Некоторым даже позволяют жить на территории больницы – свободный угол для нужного человека всегда найдется.
- Я все понимаю, но прошу усилить контроль! - сказал главный врач. - Ведь если жалобы будут идти таким же потоком, то рано или поздно придется принимать меры. Вплоть до крайних! Вы меня поняли?
Заведующие нестройно покивали, подтверждая, что поняли все прекрасно.
- Вообще давно пора всех на сухой паек переводить! - осторожно пошутил Владимир Владимирович. - Удобно и никакой головной боли.
- Тут не казарма, а больница, - привычно поправил главный врач. - Ты не путай, привыкай к гражданской жизни.
- Оно и видно – в казарме порядку не в пример больше, - так же привычно отшутился заместитель по АХЧ. - И жалоб нет – одни благодарности в приказе. А тут пять лет работаю – и ни одной благодарности…
"Только дом у себя в Раменском построил да дочери квартиру в Москве купил. И тачки меняешь ежегодно", - подумал главный врач, в глубине души высоко ценивший своего оборотистого и хваткого заместителя. Во всяком случае, ежемесячной "пользы" в конвертике от Владимира Васильевича было много больше, чем от любого другого заместителя.
- И последнее! - Главный врач постучал ладонью о стол, призывая собравшихся замолчать. - Не знаю… не помню уже, в который раз я это говорю, но…
Многозначительная пауза должна была подчеркнуть важность сказанного.
- …больных надо обследовать согласно стандартам и выдерживать на койке столько, сколько положено. За прошлый месяц нам не оплатили четырнадцать случаев! Че-тыр-над-цать! Конечно, на тысячу шестьсот коек это не так уж и много, но все вы знаете мой принцип – неоплаченных историй не должно быть вообще! Ни одной! Потому что каждая такая история – это брак. Это свидетельство того, что мы с вами сработали вхолостую и больница не получит причитавшихся ей денег! Денег, которые ушли буквально из-под носа!
Пациенты лечатся, а потом после их выписки лечение оплачивается страховыми компаниями. Разумеется, если у пациента есть полис медицинского страхования. Страховые компании всячески придираются к историям болезни, представленным "к оплате". Малейший просчет – неполное обследование, выписка днем раньше положенного срока и все такое приводят к тому, что история болезни оказывается неоплаченной.
Уполномоченные сотрудники страховых компаний, рассматривающие истории болезни, роют носом землю, чтобы отыскать хоть малейший повод, самую незначительную зацепочку, придравшись к которой, можно счесть историю "дефектной", не подлежащей оплате. Кому охота оплачивать брак? Ясное дело – никому!
- Вы хоть читайте то, что приносят вам на подпись подчиненные, - потребовал главный врач. - И повесьте в ординаторской плакаты с нормами пребывания при той или иной патологии. Может, хоть это поможет докторам правильно оформлять истории? А то ведь начну штрафовать вас за грехи!
"В "левом" смысле или в "правом"?" – читалось во взглядах заведующих отделениями.
"Во всех смыслах", - так же взглядом ответил главный врач.
Была у него мечта – разогнать к чертям собачьим всех или почти всех заведующих отделениями, набрать на их место ответственных, добросовестных специалистов и спокойно доработать с ними до пенсии.
Мечта так и оставалась мечтой, без всякой надежды на претворение в жизнь. Легко захотеть заполучить "ответственных и добросовестных специалистов", только где вот их возьмешь? Где?
Вот и приходится работать с тем, что есть. Руководить кем попало. И это ведь лучшие из лучших, вот что страшно. О господи, куда катится этот мир?
В очередной раз посмотрев на настольные часы, главный врач сказал:
- На сегодня это все. Михаил Михайлович, задержитесь, пожалуйста.
С заведующим отделением физиотерапии предстояло обсудить вопрос ремонта в его отделении, то есть определиться, что следует сделать реально, а что можно "показать" только на бумаге, а деньги полюбовно разделить между собой.
Полюбовный дележ – это когда половину забирает себе главный врач, тридцать – тридцать пять процентов идет его заместителю по АХЧ, а оставшаяся часть достается заведующему отделением. Все справедливо, в полном соответствии с риском и занимаемой должностью.
Глава одиннадцатая, короткая и бессвязная
Предрассветные мысли
"Что ты хочешь увидеть в окне?"
"Ничего. Начинает светать в одно и то же время. День, кажется, и не прибавляется".
"Прибавляется, только незаметно. Спать не хочется?"
"Какой там сон, без таблеток не спится, а если не спится, то нетрудно спиться, шутят люди".
"Ты уже чуть было не спился, Вольдемар…"
"Чуть – не считается. История не знает сослагательного наклонения".
"Зато его знает жизнь".
"Жизнь осталась там, по ту сторону…"
"А как тебе живется по эту сторону?"
"Хреново. Я всю жизнь, ну – всю свою сознательную, взрослую жизнь провел по ту сторону баррикад и оказаться по эту… да еще в дурдоме… Это был шок, настоящий шок!"
"Почему?"
"Почему шок? Ну, ты спросил…"
"Нет, я не о том. Почему ты был уверен, что никогда не окажешься по эту сторону?"
"Я не был уверен, просто я был другой. И я был врач, а врачи всегда по ту сторону".
"Почему всегда? Потому что они врачи?"
"Нет, не потому… Или потому? Заткнись, дай еще немного поспать!"
"Сон и тревога несовместимы. Успокойся – тогда заснешь".
"Спасибо за совет!"
"Не ерничай, лучше скажи – как тебе живется в роли больного?"
"Так же, как и тебе! Здесь все не так! И никто не хочет меня понять".
"Может быть, это невозможно?!"
"Возможно! Я же себя понимаю!"
"Это только кажется".
"Не кажется. Просто здесь все не так! Хотя бы потому, что пациенты здесь умнее врачей".
"Ты – пациент и потому так считаешь. Помнишь, когда ты был врачом, ты думал иначе?"
"Я никогда не считал себя выше тех, кто обращался ко мне за помощью, и никогда не противопоставлял себя им!"
"Но ты и не пытался представить себя на их месте. Или я ошибаюсь?"
"Зачем мне было это делать?"
"Чтобы понять их и лучше понять себя".
"Слова, слова… Я всегда делал то, что должен был делать и даже немного сверх того!"
"Молодец! Возьми с полки пирожок и выпили лобзиком себе медальку".
"Мне не нужны медальки. И никогда не были нужны".
"Я знаю. Тебе было нужно другое. Чувствовать себя посвященным, вершителем…"
"Ты с кем-то меня спутал".
"Как я могу спутать тебя с кем-то? Ведь ты – это я!"
"А я – это ты. Классический пример раздвоения личности. Или в нашем, то есть моем случае это не раздвоение, а расхождение? В противоположные стороны?"
"Не уверен, впрочем, тебе лучше знать. Но каково врачу оказаться в роли пациента, а?"
"Да что ты пристал! Мне уже приходилось быть в шкуре пациента после того, как меня огрели железкой по голове!"
"Тогда было другое. Совершенно другое. Тогда ты был героем, жертвой рокового стечения обстоятельств…"
"А сейчас я жертва собственной глупости, ты это хотел сказать?"
"Я говорю лишь то, что ты хочешь услышать".
"Не уверен. Скорее – наоборот. Ты говоришь то, что мешает мне заснуть".
"Хорошо, я скажу что-нибудь приятное. Через месяц ты выйдешь отсюда совершенно изменившимся. Ты начал познавать изнанку жизни, и если это знание не убьет тебя, то, несомненно, сделает сильнее. И умнее".
"Я и так не дурак. И никогда им не был".
"Разумеется. Вешаться пробуют только умные…"
"Мне было тяжело, и потому я…"
"А сейчас что – легче?"
"Нет, не легче. Наверное, еще тяжелее. Но с другой стороны – спокойнее".
"Почему? Ты же перестал пить таблетки?"
"Зря, наверное, перестал. Если бы пил, то сейчас бы спал, а не разговаривал с тобой".
"Иногда полезно поговорить с самим собой".
"Самое то занятие для сумасшедшего дома!"
"Но ведь ты-то знаешь, что с тобой все в порядке".
"Со мной не все в порядке, но я не сумасшедший".
"Да, просто ты психопат, склонный к депрессии. Или как там звучит правильная формулировка?"
"Заткнись!"
"Я не могу заткнуться, пока нам есть о чем поговорить".
"Нам не о чем больше говорить! Уже светает, пора, наконец, заснуть".
"Ты пробовал считать слонов? Говорят, помогает. Только считать надо правильно. Не "один, два, три, четыре…", а "один слон и один слон – два слона, два слона и один слон – три слона, три слона и один слон…"
"Четыре слона".
"Молодец, все правильно понял. Можешь начинать считать".
"Я не хочу начинать считать. Мне бы закончить наш разговор и заснуть. Все, больше не стану тебе отвечать! И слушать тебя не стану! Болтай сколько вздумается, а я буду спать…"
"Дело хозяйское. Поговорить по душам мы всегда успеем… Просто ночью разговаривать куда удобнее, чем днем – никто не отвлекает, обстановка умиротворяющая, лунный свет – он вообще располагает к откровенности… Ты ведь согласен, что откровенность очень важна? Нельзя же врать самому себе…"
"Иногда можно. Надо только следить, чтобы это не вошло в привычку".
Глава двенадцатая
Первое свидание
Притворяться оказалось несложно – здорово помогало однообразие окружающей обстановки и сонное умиротворение, царящее вокруг. Все вокруг вроде бы свои, примелькавшиеся, но – каждый сам по себе. Миша, бывший сосед по палате, сталкиваясь с Даниловым в коридоре, не узнавал его. Равнодушно скользил взглядом и шел себе дальше.
Персонал жил своей жизнью, руководствуясь вечным принципом: "Ты меня не трогай, и я тебе больно не сделаю". Безменцева ежедневно заглядывала в палату, около Данилова задерживалась на несколько минут дольше, спрашивала о жалобах, интересовалась переносимостью лечения, роняла несколько фраз на отвлеченные темы, щупала пульс и пальпировала печень. Раз в неделю являлась вооруженная фонендоскопом с тонометром и мерила всем четверым давление. На вопрос: "Сколько там, доктор?" – неизменно отвечала: "Сто двадцать на восемьдесят". По субботам и воскресеньям дежурные врачи приходили лишь тогда, когда их звали. По два-три раза на дню мельком заглядывали медсестры, убеждались, что все в порядке, и исчезали.
Медсестры в общем-то все как одна были не очень старательными и добросовестными, но зато и не слишком вредными. Данилову казалось, что они просто ленятся. Ленятся выполнять свои обязанности, ленятся вредничать, ленятся жить. "Интересно, какая она дома? - думал он, разглядывая кого-нибудь из медсестер. - Такая же сонная рыбина или, выходя за пределы больницы, преображается в резвушку-хохотушку?"
"Невредность" медсестер заключалась в том, что они разрешали Данилову по вечерам звонить с поста. Данилов не злоупотреблял – звонил не ежедневно и говорил не дольше двух-трех минут. Кроме Елены, разок позвонил Полянскому. Тот обрадовался звонку и с места в карьер понес какую-то хрень о своих связях среди светил современной психиатрии, у кого-то рекомендовал проконсультироваться и так заморочил голову, что Данилов просто повесил трубку. Он надеялся, что Игорь не обиделся: что с психа взять.
Он жил, точнее – выживал под девизом: "День прошел – и слава богу". В конце концов, никто не станет его задерживать сверх положенного. В психиатрии, как и во всей медицине, существуют определенные нормативы пребывания больных. А это означает, что с каждым днем свобода все ближе и ближе.
Именно – свобода. Это из обычных больниц выписываются, а из психиатрических выходят на волю. Как из тюрьмы.
- С завтрашнего дня вы можете гулять, - наконец-то обрадовала Безменцева. - На прогулку у нас выходят организованно, в сопровождении кого-нибудь из персонала. Обычно – сразу после обеда. Если хотите гулять, то присоединяйтесь к тем, кто ждет около двери. Вас проводят. Разумеется, во время прогулки следует вести себя хорошо, иначе они прекратятся. Свидания вам тоже разрешены, можете сообщить близким.
- Свидания тоже проходят организованно? - уточнил Данилов.
- Конечно. - Безменцева не уловила иронии. - Я выписываю пропуск, посетитель приходит в комнату для встреч, которая находится за входной дверью, как раз напротив ординаторской, звонит оттуда к нам на пост, и медсестра вас выпускает. Вы должны понимать, что дальше комнаты для встреч вам уходить нельзя. Свидания с родственниками разрешены у нас ежедневно, с десяти до шестнадцати часов.
- Почему такое странное время? - удивился Данилов. - Обычно же разрешают вечером…
- У нас особое отделение, особая больница. Поэтому все выходы-приходы разрешаются только в рабочее время, когда все сотрудники на месте, а то ведь дежурному персоналу за всем не уследить. Потом, свидания возбуждают, нужно время для того, чтобы успокоиться и заснуть без помех. Вы, кстати, спите как, хорошо?
- Как убитый! - соврал Данилов. - Только голову на подушку положу, как тут же засыпаю!
Уличить его во лжи никто не мог – соседи по палате спали крепко и не слышали, как он в ожидании сна ворочается с бока на бок.
Во время телефонного разговора Данилову показалось, что Елена не особо и обрадовалась возможности увидеться.
- Тебе там пряники не надоели? - только и спросила она.
- Надоели, - подтвердил Данилов. - Привези лучше какого-нибудь простого печенья, только не очень много. И – парочку чизбургеров из "Макдоналдса", если не затруднит…
Обе постовые медсестры при упоминании о чизбургерах улыбнулись.
- Не затруднит, - заверила Елена. - Жди завтра к двум.
В работе заведующей подстанцией "скорой помощи", кроме множества минусов, есть и плюсы, в частности – возможность при необходимости выкроить время в середине рабочего дня.
- Жду и надеюсь. Пока. - Данилов положил трубку.
- Надеяться надо всегда, - тоном заслуженной учительницы сказала одна из медсестер.
- Надежда, как известно, умирает последней, - точно таким же тоном добавила другая.
- Сказала Вера, придушив Любовь, - словами из старого анекдота ответил Данилов, не сразу понявший, что слово "пока" медсестры связали со словом "надеюсь", хотя на самом деле оно обозначало "конец связи".
- Можете побриться перед свиданием, - предложила первая медсестра, - хотя… борода вам тоже идет.
Свои бритвы в отделении иметь было нельзя – ни обычные, ни электрические. Желающие брились одноразовыми станками, выдаваемыми медсестрами или санитарами. По негласному регламенту бриться полагалось не чаще двух раз в неделю, чтобы не переводить много станков. Станки выдавались стайке желающих привести себя в порядок после завтрака кем-то из санитаров. Брились в туалете возле шеренги грязно-желтых раковин. Брились на ощупь, так как ни одного зеркала в отделении не было. Зеркала, отражая реальность, смущают мятущиеся души, и, кроме того, их можно разбить, чтобы затем вскрыть вены осколком.
Данилов бриться не ходил – не видел в том смысла и не был уверен, что станки не используются по нескольку раз. К тому же почему-то было очень приятно проводить рукой по заросшим щекам. Реально успокаивало, причем сразу. Недаром, наверное, все бородачи так любят оглаживать свою бороду или хотя бы трепать ее.
- Спасибо, не надо, - отказался от предложения Данилов. - Я лучше потом, дома пробреюсь.
- Я же говорю – борода вам идет.
Улыбка медсестры была искренней и довольно-таки многообещающей. Данилов научился распознавать такие улыбки еще в десятом классе. Поначалу они его смущали, а потом просто давали понять, что он, при всех своих недостатках, может быть кому-то интересен.
"А что? - подумал Данилов, сдержанно улыбаясь в ответ. - Роман с медсестрой станет венцом всей этой истории с дурдомом. Самое то для сериала… А если наши отношения продолжатся и там, в настоящей жизни, то это будет уже не сериал, а комедия. Ни я, ни она не сможем забыть того, что когда-то мы находились по разную сторону баррикад (дались всем эти баррикады!), и жизнь наша будет похожа на фильм "Горькая луна".
Ох уж эта "Горькая луна"!
Когда-то Данилов с матерью вместе ходили в кино. Нечасто, где-то раз в месяц, но с удовольствием. Потом в доме появился первый видеомагнитофон, и походы прекратились. Однажды они попали на картину "Горькая луна", не до конца представляя себе, о чем она. Впрочем, сам по себе фильм был хороший, Данилову он понравился, и матери, кажется, тоже, но для совместного родительско-детского просмотра не подходил совершенно. По окончании сеанса сын и мать вышли на улицу немного ошарашенные и всю обратную дорогу говорили на отвлеченные темы, старательно избегая смотреть друг другу в глаза.
Как давно это было? Кажется, в девяносто четвертом… Надо отдать матери должное и как педагогу и как матери – не стала уводить сопливого отпрыска школьника из зала, а дала возможность досмотреть фильм до конца. И как его только пустили в зал? Впрочем, тогда, в далекие девяностые на многое смотрели проще, пофигистичнее. Билет купил? Заходи… да, конечно, если бы на афишах предупреждали о том, что фильм относится к категории "детям до шестнадцати", то мать бы не пошла смотреть его в компании с Даниловым.
Веселое было время… Беззаботное, несмотря ни на что (спасибо матери, просто изнурявшей себя репетиторством), детство переходило в безбашенную юность.
Было… все было. Было и прошло…
Комок подкатил к горлу так неожиданно, что Данилов еле успел уткнуться лицом в пропахшую множеством чужих запахов подушку. Частично ему удалось совладать с собой – он хоть и плакал, но почти беззвучно. Однако слез было много – через минуту дырявая (хорошо хоть – не пятнистая!) наволочка изрядно намокла.
- Слезы помогают нам производить дифференциальный диагноз между депрессией, вызванной посторонними факторами, и депрессией эндогенной, внутренней, шизоидной, - вспомнился фрагмент институтской лекции. - В первом случае больные не прочь "пустить слезу", а во втором – нет.
- То есть шизофрения и слезы несовместимы? - уточнил с места один из студентов.