- И все-таки мы любим его, и вот почему… Ведь он не знает, что он прирожденный преступник. И никогда этого не узнает, даже если когда-нибудь убьет Пауло.
Они разговаривают о Пауло. Китаец находит его очень красивым, и Чанха тоже. Он говорит, что их можно принять за братьев, Пауло и Чанха.
Она не слушает его. Она говорит:
- После "Каскада" мы поедем за деньгами. Потом я вернусь вместе с ними в гостиницу "Шарнер". Когда мама приезжает в Сайгон, я всегда ночую там вместе с ней, как когда-то, когда я была маленькой, там у нас есть возможность поговорить.
- О чем?
- О жизни - девочка улыбается - о ее смерти - она улыбается - как и ты в Маньчжурии также разговаривал со своей матерью, особенно после той истории с девушкой из Кантона.
- Она, видно, много чего знает, твоя мать.
Да нет же, говорит девочка, нет, совсем наоборот, теперь она уже ничего не знает. То есть как бы знает все. И ничего. Серединка наполовинку: кое что она еще помнит, только неизвестно что, ни ей, ни нам, ее детям. Возможно, она до сих пор помнит названия деревень на севере Франции: Фрож, Бонни, Дуллан, и еще городов: Дюнкерк, например, помнит, где начинала свою преподавательскую деятельность, помнит, как выходила замуж за инспектора начальной школы.
"Каскад" находится над маленькой речушкой, которую питают источники, в диком парке недалеко от Сайгона. Всей компанией они поднялись на танцплощадку, она прямо над источниками, от которых тянет свежестью. Пока здесь еще никого нет, кроме двух метисок, в баре - платных партнерш, которые поджидают клиентов. Как только появляются клиенты, они ставят пластинки. Молодой вьетнамец принимает заказы. Весь персонал одет в белое.
Китаец с девочкой танцуют.
Старший брат смотрит на них. Хмыкает с издевкой.
Несчастье снова рядом. Оно здесь, в его непристойном, натужном смехе.
- Что его так смешит? - спрашивает китаец девочку.
- То, что я танцую с тобой.
Девочка с китайцем тоже начинают смеяться. А потом все меняется. Смех старшего брата становится лживым, резким. Он говорит, кричит:
- Прошу прощения, у меня это нервное. Не могу сдержаться… вы… вы так плохо подходите друг другу… Я просто умираю от смеха.
Китаец оставляет девочку. Пересекает танцплощадку. Подходит к старшему брату, который сидит за столом рядом с матерью. Подходит очень близко к нему. Методично рассматривает его, словно ему это очень интересно.
Старший брат пугается.
Тогда китаец говорит очень спокойно, очень ласково, с улыбкой:
- Извините, я вас плохо знаю, но вы меня интригуете… Зачем вы заставляете себя смеяться… Что вы имеете в виду?
Старший брат испуган:
- Я не ищу ссоры… но если речь идет об этом… драться я всегда готов.
Китаец искренне смеется:
- Я занимался китайской борьбой. Я всегда об этом предупреждаю.
Теперь пугается еще и мать.
- Не обращайте на него внимания, мсье, - кричит она. - Он пьян…
Старший брат пугается все больше и больше:
- Я что не имею права смеяться?
- Нет, - смеясь отвечает китаец.
- А чем это мой смех так вам не нравится?
Китаец ищет подходящее слово. Сначала ему ничего не приходит в голову. Он так и говорит, что, возможно, подходящего слова просто нет. Но тут же находит его:
- Лживый, ваш смех насквозь лживый. Вот оно, это самое слово: лживый. Один только вы и думаете, что смеетесь. На самом деле это не очень похоже на смех.
Младший брат поднимается, идет к бару, приглашает танцевать метиску. Он не слушает разговор китайца с Пьером.
Старший брат стоит возле своего стула, не приближаясь к китайцу. Потом садится и говорит совсем тихо:
- За кого он себя принимает, этот тип?…
Китаец продолжает танцевать с девочкой. Танец заканчивается.
Старший сын идет к бару. Заказывает мартель перрье… Старается держаться подальше от китайца. Китаец садится рядом с матерью, которая все еще напугана. Она спрашивает его дрожащим голосом:
- Вы правда занимались китайской борьбой, мсье?
Китаец смеется:
- О, нет… Никогда… Никогда, мадам. Вы даже не можете себе представить, до какой степени я далек от этого… мне просто это противопоказано, мадам…
- Спасибо, мсье, спасибо, - улыбается мать и добавляет. - Но ведь это правда, что все состоятельные люди в Китае ею занимаются.
Китаец не знает. Он не слушает мать. Он, как завороженный, смотрит на старшего брата:
- Просто удивительно, мадам, когда смотришь на вашего сына, прямо руки чешутся… Простите меня.
Мать наклоняется к китайцу, говорит совсем тихо, что она это знает и что это настоящая беда.
- Наверно, дочь вам рассказывала… - добавляет она. - Извините его, мсье, а главное, извините меня, я плохо воспитала своих детей, и больше всех за это наказана.
Мать. Она ищет сына глазами возле бара, говорит, что отвезет его обратно в гостиницу, что он пьян.
Китаец улыбается:
- Это я должен извиняться, мадам. Мне не надо было отвечать ему… но я почему-то не смог сдержаться. Не уходите из-за этого.
- Спасибо, мсье. А то, что вы сказали про него, я давно это знаю. Мой мальчик сам напрашивается на кулаки.
- Возможно, он очень злой?
Мать в нерешительности. Потом говорит:
- Может и так… но главное - жестокий. Понимаете, самое ужасное, что в нем есть - это жестокость, все его злобные выходки доставляют ему удовольствие, вот что удивительно. И ведь как он умеет досаждать людям, он делает это просто виртуозно. - Мать становится задумчивой. - По-французски это называется дьявольской изобретательностью.
- А в Китае в таком случае говорят про демонические силы и злых духов.
- Все это одно и то же, мсье.
- Согласен, мадам.
Китаец устремляет на мать долгий взгляд, и ей становится страшно. Она спрашивает, в чем дело.
- Я бы хотел, чтобы вы мне сказали правду, мадам, о вашей дочери… Ваш сын когда-нибудь бил ее?
Испуганная мать тихонько стонет. Старший брат ничего не слышит. Мать в нерешительности долго смотрит на китайца:
- Нет, ее била я сама, мсье, потому что боялась, что он ее убьет - отвечает она наконец.
Китаец улыбается матери.
- Но ведь это он вас заставлял, ваш старший сын?
- … пожалуй, да… но все не так просто… я делала это из любви к нему, чтобы ему угодить… чтобы хотя бы изредка он чувствовал себя правым… понимаете…
Мать плачет. Старший сын наконец кое-что заметил. Подходит к ним. Останавливается в тот момент, когда китаец поднимает на него глаза. Мать не обращает на это внимания. Она шепотом спрашивает у китайца, рассказывала ли ему об этом девочка…
Китаец говорит, что нет, никогда, он догадался об этом только что, прямо здесь, но подозрения у него были давно, потому что чувствовал в девочке постоянную тревогу, она вела себя, как ребенок, который мучается детскими страхами, боялась всего: грозы, темноты, нищих, моря… китайцев - он улыбается матери - меня, всего.
Мать тихо плачет. Китаец смотрит на старшего сына, пытаясь объективно оценить его: красиво ли его лицо, заботится ли он о своем туалете, претендует ли на элегантность. Не отрывая от него взгляда, спрашивает у матери, какие именно слова употреблял тогда Пьер. Он говорил, отвечает мать, что девочку надо держать "в узде", чаще всего употреблял слово "пропащая", уверял, что, если они с матерью вместе ничего не будут делать, девочка совсем пропадет, потому что по доброй воле ни одному мужчине не откажет.
- Вы поверили ему, мадам?
- Я и сейчас ему верю, мсье. - Она смотрит на него. - А вы, мсье?
- Мадам, я верю в это с первого же дня. Как только увидел ее на пароме и полюбил ее.
Они улыбаются друг другу со слезами на глазах.
- Но даже совсем пропащую я все равно любил бы ее всю жизнь… И до каких пор длились эти побои?
- До того дня, когда Пауло обнаружил нас все троих запертыми в комнате. Он не вынес этого. Он бросился на него.
Ничего страшнее я в своей жизни не переживала, - добавляет мать.
- За которого из ваших сыновей вы тогда испугались, мадам? - совсем тихо выдыхает он.
Мать смотрит на китайца, встает, чтобы уйти, потом снова садится.
- Я прошу у вас прощения, - говорит китаец.
Мать берет себя в руки:
- Вы должны это знать, мсье, даже любовь к собаке - она священна. И у человека есть право, такое же священное, как и право жить, ни перед кем за это не оправдываться.
Китаец опускает глаза, он плачет. Говорит, что никогда не забудет: "даже к собаке"…
Девочка танцует с Чанхом. Разговаривает с ним шепотом:
- Скоро я дам тебе пятьсот пиастров для матери. Но матери ты их не отдашь. Сначала ты их спрячешь, и так, чтобы Пьер про это не проведал.
Чанх говорит, что сумеет это сделать:
- Да я и под страхом смерти ни слова Пьеру не скажу о деньгах. К тому же с тех пор, как он курит опиум, я сильнее его.
Продолжая танцевать, Чанх вдыхает аромат ее волос, целует ее, словно они одни. Никто не обращает на это внимания, ни ее семейство, ни китаец. Китаец смотрит, как девочка танцует с Чанхом без всякой ревности. Он вновь бредет, потерянный и одинокий, в бескрайних пространствах их неизбежной разлуки. Мать видит его страдания. Она очаровательна, говорит ему:
- Как же вы страдаете из-за моей дочери, мсье!
Старший брат на том же месте, где и был, возле танцплощадки. Он видит, что опасность миновала, китаец отвлекся:
- Китайская обезьяна! - громко говорит он.
Китаец улыбается матери.
- Да, мадам, я страдаю из-за нее так, что у меня не хватает на это сил.
Мать, опьяневшая, прелестная, плачет из-за китайца.
- Это должно быть ужасно, мсье, я вам верю… но как это любезно с вашей стороны, что вы разговариваете со мной о моей дочери с такой искренностью… Мы могли бы разговаривать с вами ночи напролет, не правда ли…
- Да, мадам, это правда. Мы бы разговаривали о ней и о вас. (Пауза.) Так ваш сын говорил, что ее нужно бить для ее же блага, и он в это верил, как вы думаете?
- Да, мсье. Я знаю, что это странно, но это так. И в этом я могу вам поклясться.
Китаец берет руку матери, целует ее.
- Возможно он тоже понял, что она в опасности, - говорит он.
Мать восхищена, плачет.
- Если бы вы знали, как ужасна жизнь, мсье… - говорит она.
Девочка и Чанх перестали танцевать.
- В конверте есть отдельный пакет, в нем двести пиастров для тебя.
Чанх удивлен:
- От него?
- Да, от него. Не пытайся понять.
Чанх молчит. Потом говорит:
- Я сохраню. На потом - уехать в Сиам.
Китаец сел за столик. Ему надо побыть одному. Он одинок в городе и в жизни. А в сердце - любовь к этой девочке, которая уедет и уже больше никогда не будет рядом с ним, рядом с его телом. Он в безысходном горе. И белая девочка это знает.
Она смотрит на него и впервые понимает, что между ними, между ним и ею всегда стояло одиночество, и это одиночество, китайское одиночество, как бы охраняло ее, оно было ее крепостью, возведенной с ним рядом. Точно так же, как и местом слияния их тел, их любви.
И уже тогда она понимала, что их история - это история большой любви.
Младший брат идет танцевать с метиской из бара, Чанх смотрит на Пауло: он танцует с удивительным изяществом. Пауло никогда не учился танцевать. Девочка говорит об этом Чанху, который этого не знал.
В этой сцене только мать и старший брат как бы в стороне. Каждый в одиночестве смотрит, как танцует Пауло.
Младший брат возвращается. Приглашает танцевать сестру. Они часто танцевали вместе, на них приятно смотреть: младший брат танцует как бы во сне, можно подумать, что он делает это бессознательно. Он не смотрит на сестру, и сестра тоже не смотрит на него. Они танцует вместе, даже не понимая, как. Больше так танцевать они уже не будут никогда. "Когда они танцуют, они похожи на наследников престола", - говорит мать. Иногда они смеются своим особым смехом, непонятным для других, хитроватым, неповторимым. Они не говорят ни слова, смеются, просто переглянувшись. И все вокруг смотрят на них и радуются. Они этого не знают.
Китаец плачет, глядя на них. Шепотом произносит слово: обожание.
Мать услышала. Она говорит, что да, это так… ее дети именно так относятся друг к другу.
Слышен голос старшего брата. Он обращается к матери:
- Пауло не должен показываться вот так, на людях, он танцует, как чурбан… Это надо прекратить… раз и навсегда…
Никто, кажется, не слышит его, кроме девочки, но и она не показывает вида.
Младший брат с сестрой кончили танцевать. Она подходит к китайцу, который один сидит за столом. Хочет танцевать с ним. Они танцуют.
- Я так испугалась, - говорит девочка.
- Что я его убью?
- Да.
Девочка снова улыбается китайцу:
- Ты не можешь это понять.
- Я немножко понимаю.
- Может быть, ты и прав, что я никогда не полюблю тебя. Я говорю про сейчас. И только. Сегодня, сейчас я тебя не люблю и не полюблю.
Китаец ничего не отвечает. Девочка продолжает:
- Я предпочла бы, чтобы ты меня не любил. Чтобы все было как обычно, как с другими. Мне так хочется. Не надо любить меня больше других.
Молчание.
- Мы все уедем, даже Пауло. Останется только Чанх. Ты будешь один со своей женой в Голубом Доме.
Он говорит, что знает это так хорошо, как только возможно.
Они продолжают танцевать.
К этой теме больше не возвращаются.
Танец заканчивается, они останавливаются.
- Я бы хотела, чтобы ты потанцевал с одной из здешних девушек. Что бы я хоть раз могла посмотреть на тебя с другой.
Китаец в нерешительности. Потом идет и приглашает самую красивую из профессиональных танцовщиц, ту, что танцевала с Пауло.
Они танцуют танго.
Девочка облокотилась о балюстраду танцплощадки, прямо напротив китайца и его партнерши, смотрит на китайца, на того самого мужчину с парома в светлом, шелковом костюме: он так подтянут, элегантен, точно на роскошном южном курорте, только здесь это кажется лишним, неуместным. И даже оскорбительным.
Девочка не отрывает от него глаз.
Китаец полностью отдался своему горю. Он горюет, потому что знает: у него все равно не хватит сил украсть ее у закона. Знает, что он совершенно бессилен и с собой тоже ничего не может поделать: он никогда не убьет отца, никогда ничего у него не украдет, никогда не увезет с собой девочку ни на поезде, ни на пароходе, чтобы спрятаться вместе с ней далеко, далеко. Точно так же, как он знает закон, он знает и то, что никогда не пойдет против закона.
Танго кончилось. Китаец возвращается к девочке.
Девочка говорит о деньгах, о том, как она их ненавидит, потому что без них вообще ничего невозможно, ни остаться, ни уехать:
- Самое ужасное, это долги. Правда, про них ты ничего знать не можешь… но они доводят до безумия. Зарплата матери почти вся уходит на них, на оплату процентов с долгов. Это самые большие наши расходы. Мы до сих пор платим за погибшие рисовые поля, которые ни на что не годны, их даже нищим не подаришь.
- Я хочу поговорить с тобой о твоем брате Пьере, - вдруг говорит китаец. - На прошлой неделе я встретил его у курильни возле реки. Он попросил у меня сто пиастров. Я дал. Думаю, он будет продолжать с наркотиками, пока жив, и еще, - он способен на ужасные вещи. Он может сделать все что угодно, и даже самое худшее. Не представляю, что с ним будет во Франции, когда он останется без опиума. Тогда он перейдет на кокаин, а это очень опасно. Твоя мать должна прятать от него Пауло и поскорей. Да и тебя он может сделать проституткой, он не станет колебаться, он думает только о себе. Пока он немного тебя побаивается, но это ненадолго. У меня такое чувство, что вы живете рядом с убийцей.
- Он уже пытался продать меня одному врачу из Сайгона, который проездом был в Садеке, - рассказывает девочка. - Чанх узнал это от самого этого врача… И хотел убить Пьера. Ты сам дал ему сто пиастров. Скажи, ты бы дал их кому угодно?
- Да.
- Почему? - смеется девочка.
- Точно не знаю. Может ему я дал их, чтобы он не так изводил мать. Хотя нет. Я ведь сам люблю опиум. Да, да, дело только в этом. Теперь я это понимаю.
- Мы все готовы были его убить, даже мама. Сто пиастров, вот по его мнению, сколько я стою! Эту сумму он и попросил у того врача…
Молчание. Китаец спрашивает:
- Этот врач тебе не нравился?
- Нет. До тебя мне нравился Чанх.
Это китаец давно понял.
Он говорит, что уходит, поедет играть в карты в Шолон. Шофер вернется за девочкой в "Каскад" и отвезет на его квартиру за деньгами.
- Сегодня вечером я отдам эти деньги Чанху, а потом, уже в Садеке он отдаст их матери.
Китаец подходит попрощаться с матерью. Он забывает заплатить, но тут же спохватывается, кладет сто пиастров на блюдечко, которое специально для этой цели поставлено на их стол. Официант берет деньги, идет за сдачей, возвращается, кладет сдачу на блюдечко.
Тогда старший брат медленно поднимается и идет к бару. Потом возвращается к столу с блюдечком и прикрывает его ладонью.
Только девочка и Чанх видели, как старший брат взял деньги. Они смеются. Но ничего не говорят. Девочка и Чанх всегда смеяются, когда старший брат ворует деньги. Ну вот, он положил их в карман.
В тот вечер все испортил официант, который подошел к столу, чтоыбы взять чаевые и принялся жаловаться на клиентов, забывших заплатить "за обслуживание". Как только старший брат увидел его, он тут же, не дожидаясь остальных, удалился и уселся в свой "ситроен". Девочка совсем забыла о том, что старший брат очень труслив. Но и она тоже побаивается скандала. И даже Чанх боится за старшего брата.
Младший брат продолжает танцевать как ни в чем не бывало, он не видел этой сцены.
Старший брат вновь появляется и кричит: "Эй, вы там, уходим из этого притона!" Он в бешенстве, требует, чтобы младший брат немедленно прекратил танцевать. Девочка встает между братьями. Говорит, что Пьеру придется подождать, пока закончится танец.
Старший брат ждет.
Мать пьяна. Смеется по любому поводу: над тем, что ее старший сын украл деньги, над его испугом, его растерянностью, словно все это очень смешная, веселая и даже не лишенная спортивного интереса игра, которую она знает наизусть и которая не перестает веселить ее, как веселит ее всегда детская непосредственность.
Старший брат снова уходит к автомобилю.
Один из служащих "Каскада" предупреждает посетителей: дансинг закрывается. Музыка смолкает. Бар закрывается.
Девочка говорит Чанху:
- Мы и правда не семья, а какая-то шпана.