- Мне кажется - каждый день.
- Когда она умерла?
- Десять лет назад, мне было семнадцать, она умерла от чумы, за два дня, здесь, в Садеке. - Он смеется и плачет одновременно. - Ты видишь… я же не умер от горя.
Она плачет вместе с ним. Он говорит, что его мать тоже была смешная и очень веселая.
Во дворе пансиона "Льотей" Элен Лагонель поджидает свою подругу. Она опять растянулась на той же скамейке напротив главного входа в затененной части двора.
- Где ты была…
- С ним.
Молчание. Элен Лагонель волновалась. На нее напал обычный ее страх, что ее бросили. Она до сих пор напугана. Расплетает косы девочки. Вдыхает в себя аромат ее волос.
- В лицей ты тоже не ходила.
- Нет, мы были у него.
Молчание. Элен Лагонель говорит не без удовольствия:
- В один прекрасный день случится настоящая катастрофа… тебя выгонят из лицея и из пансиона… отовсюду.
Девочка успокаивает Элен: ее только радует мысль, что когда-нибудь это действительно произойдет.
- А как же я?…
- Ты… тебя я никогда, никогда не забуду…
Элен Лагонель говорит, что звонили из лицея. Что этого следовало ожидать.
- Они просили меня передать тебе, чтобы ты зашла к дежурной воспитательнице. Сказали, что это срочно. Она - метиска. Милая, молодая, как мы.
Девочка идет к воспитательнице. Воспитательница улыбающаяся, молодая.
- Вы хотели меня видеть, - говорит девочка. - Мне передала Элен.
- Мы были вынуждены связаться с вашей матерью. Нам звонили из лицея… Надзиратель…
Девочка не удивлена. Она смеется. Говорит, что не догадалась сразу.
- Вы могли не сообщать матери, - говорит она, - она и так все знает, и ей это безразлично. Возможно, она уже все забыла… Она делает вид, что очень следит за нами, но это не так… Моей матери наплевать на все… Она мне кажется какой-то королевой, понимаете… королевой… без родины… королевой… как бы это сказать… нищеты что ли… безумия…
Воспитательница видит, что девочка плачет, сама того не замечая.
- Я знаю историю вашей матери, - говорит она. - И вы совершенно правы. Она очень хороший педагог… Ее обожают в Индокитае, потому что она страстно любит свою профессию… Она воспитала тысячи детей…
- А что о ней говорят?
- Говорят, что она никогда не отпускает ребенка, не научив его читать и писать. Никогда. Что она устраивала поздние вечерние занятия для детей рабочих, которым самим предстояло стать рабочими, "эксплуатируемыми", так она говорила. Она всегда добивались, чтобы они по крайней мере научились читать контракт по найму на работу.
Девочка рассказывает, что тех детей, которые жили слишком далеко, чтобы возвращаться вечером домой, мать оставляла ночевать у себя в гостиной на циновках или на крытом дворике. Девочка говорит, что это было замечательно, когда весь их дом заполнялся детьми.
Воспитательница долго смотрит на девочку. Потом спрашивает напрямик:
- Это у вас любовник-китаец.
- … Да, у меня.
Они улыбаются друг другу.
- Это стало известно во всех школах и коллежах. Такое случилось здесь впервые.
- А как это объяснить?
- Думаю, в этом виноваты сами китайцы - старые китайцы, которые не желали видеть белых девушек рядом со своими сыновьями, даже просто в качестве любовниц.
- А как же получилось с вами?
- Мой отец был белым… он работал на таможне… А ваш?
- Преподаватель. Учитель математики.
Обе смеются, как школьницы.
- Ваша мама должна зайти к директрисе, - говорит воспитательница, - иначе у меня будут неприятности. Я вынуждена вас об этом попросить…
Девочка обещает.
Утро, еще очень рано. Мать, видимо, выехала вечером вместе с Чанхом.
Мать пересекает пустынный двор. Идет к кабинету, где накануне девочка разговаривала с воспитательницей. На ней старые серые хлопчатобумажные чулки, старые черные туфли, седые волосы заправлены под колониальную каску, в руках огромная старая сумка, которая всегда при ней, насколько дети ее помнят, и неизменный черный креп на белой каске - траур по отцу, который она носит уже тринадцать лет.
Мать принимает пожилая женщина, тоже француженка.
Директриса пансиона "Льотей". Они знакомы. Обе приехали в Индокитай в 1905 году с первым потоком преподавателей из метрополии, когда только начали открывать школы для детей туземцев. Мать рассказывает директрисе о своей дочери:
- Для этой девочки главное - свобода, ею она дорожит больше всего. Даже я, ее мать, ничего тут не могу поделать…, силой ее не удержать.
Внезапно они узнают друг друга, переходят на "ты". Обе с севера, из департамента Па-де-Кале. Мать рассказывает о своей жизни:
- Возможно, ты этого не знаешь, но моя дочь, хоть я и дала ей полную свободу, прекрасно учится в лицее. Тебе, наверно, известно, что случилось с моим старшим сыном, здесь ничего не утаишь, и, понимаешь, это так ужасно, так страшно… Моя последняя надежда - это дочь, ее успехи в учебе.
Директриса слышала о девочке на собраниях преподавателей лицея "Шаслу-Лоба".
Мать рассказала о смерти отца, об эпидемии амебной дизентерии, о бедственном положении семей, лишившихся отца, о своих ошибках, своей полной растерянности, своем одиночестве.
Директриса поплакала вместе с матерью. Она разрешила девочке и дальше жить в пансионе, свободно, как в гостинице.
Мать вышла от директрисы. Снова пересекла двор. Девочка видела ее, но не подошла: ей было стыдно за мать. Она поднялась в спальню, спряталась, она плачет из-за матери, которой стыдится.
И которую так любит.
Коридор в лицее. Идет дождь. Все ученики во втором крытом дворике. Девочка одна в коридоре, который разделяет оба двора. Ей объявлен бойкот. Она ничего не имеет против, ей даже нравится теперешнее ее положение. Она смотрит, как дождь поливает большой пустой двор.
До нее доносится шум перемены, этот шум уже не имеет к ней никакого отношения, и она предчувствует, что теперь так будет всегда. Девочка знает, что у нее уже нет ничего общего с теми, другими. Она не пытается понять, почему. Она просто знает, что это так.
В тот день автомобиль китайца появляется возле лицея. В нем один шофер. Он выходит и говорит с девочкой по-французски:
- Молодой хозяин опять уехал в Садек. Его отец заболел.
Он говорит, что ему велено провожать ее в лицей и в пансион, пока не будет хозяина.
В "Льотей" молодые слуги поют во дворе. Элен Лагонель спит.
На следующий день на том же месте, возле лицея шофер уже не один. С ним в автомобиле его молодой хозяин. Только что закончились занятия в лицее. Девочка идет к нему. Без единого слова прямо на глазах прохожих, учеников они обнимаются и застывают в долгом поцелуе, позабыв обо всем на свете.
Китаец говорит:
- С моим отцом все в порядке. Но он отказал мне, сказал, что предпочел бы видеть меня мертвым.
Китаец выпил рисовой водки. Девочка совершенно не понимает, о чем он ей рассказывает. Но не говорит ему об этом. Внимательно слушает. Она понятия не имела об истинных причинах его поездки в Садек. Он говорит с ней на плохом французском китайцев из колонии, которые к тому же слегка пьяны:
- Я его умолял. Сказал ему, что и в его жизни хоть раз должна была случиться вот такая любовь, иначе быть не может. Я просил его жениться на тебя один год, а потом отправить тебя во Францию. Потому что для меня сейчас совсем невозможно оставить мою любовь к тебе.
Девочка молчит, потом спрашивает, где у него состоялся этот разговор с отцом. Китаец говорит: в спальне отца, в их доме в Садеке. Девочка спрашивает, там ли они обычно разговаривают с отцом. Китаец отвечает, что теперь его отец весь день лежит в постели, потому что он старый, благородный и богатый. Но что раньше он принимал посетителей в своем кабинете, обставленном в американском стиле. И что он, сын своего отца, почти все время слушал его простершись ниц.
Девочке смешно, но она не смеется.
Китаец продолжает свой рассказ все на том же немного корявом французском. Но для девочки это не важно, ее интересует все, что касается его отца.
- Я сказал ему, все это так ново, сильно, я сказал, что мне ужасно расставаться с тобой. И он, мой отец, должен понять, что такое наша с тобой любовь, такая огромная, что никогда, никогда в жизни она не повторится.
Китаец плачет, произнося слова: "никогда в жизни".
- Но мой отец… ему плевать на все!
Девочка спрашивает, была ли в жизни отца вот такая любовь. Китаец не знает. Думает, старается вспомнить. В конце концов говорит, что несомненно была. В ранней молодости, с девушкой из Кантона, она тогда тоже училась в лицее.
Девочка спрашивает, рассказывал ли ему отец об этом.
- Никогда и никому, - говорит китаец и добавляет, - кроме моей матери, но когда уже все было кончено. Моя мать тогда страдала.
Китаец замолкает.
Девочка закрывает глаза, она видит реку возле дома из голубой керамики. Вспоминает, что возле дома, кажется, была лестница со ступеньками прямо в воду. Китаец подтверждает, что ступеньки действительно были и сохранились до сих пор, они для того, чтобы женщины из бедных семей могли купаться и стирать в реке свою одежду. Его отец часто ложился на кровать напротив этой лестницы и смотрел, как женщины раздеваются, спускаются в воду и смеются. И он, его сын, маленький китаец, он тоже смотрел вместе с отцом, когда достиг того возраста, когда разрешается смотреть на женщин.
Китаец говорит, что отец дал ему незапечатанное письмо, предназначенное для ее матери, хотел, чтобы он прочел его. Он прочел и возвратил отцу. Только совершенно забыл, что было в нем. В это девочка не поверила. Она сказала, что, конечно, сама уже никогда не увидит те ступеньки и женщин, спускающихся к воде, но будет помнить о них всю жизнь.
Китаец говорит, что зато может прочитать ей второе письмо отца, которое тот написал уже ему, его сыну: он, его сын, сначала тоже его потерял, но потом нашел: отец отдал ему это второе письмо после первого, которое было для матери. Китаец вынимает из кармана письмо, собираясь перевести его для девочки:
"Я не могу согласиться на то, что ты просишь меня, твоего отца. И ты знаешь об этом. После этого года, о котором ты просишь, для тебя будет уже совершенно невозможно расстаться с ней. И значит ты потеряешь свою будущую жену и ее приданое. Она уже не сможет любить тебя. И потому я настаиваю на тех сроках, которые были установлены нашими семьями".
Китаец продолжает переводить письмо отца: "Мне известно положение матери этой девушки. Ты должен навести справки и узнать, сколько денег ей необходимо, чтобы расплатиться с долгами за плотины против океана. Я знаю эту женщину. Она заслуживает уважения. Она была обворована французскими чиновниками в Камбодже. И у нее очень дурной сын. Что касается дочери, я никогда ее не видел. Я вообще не знал, что в этой семье есть еще и дочь".
Девочка говорит, что она ничего не понимает в письме отца. Она едва сдерживает смех, потом больше не может сдерживаться и громко смеется. Неожиданно вместе с ней смеется и китаец.
Китаец заканчивает перевод письма: "Через несколько дней мне будет известна дата их отъезда. Ты должен пойти повидаться с матерью сегодня же по вопросу о деньгах. Потом будет слишком поздно. Ты должен быть очень вежлив с ней, очень почтителен, чтобы ей не было стыдно принять у тебя деньги".
Когда китаец входит в дом матери, там уже сидят у стены прямо на полу и чего-то ждут еще два китайца. Это хозяева "Курильни Меконга".
Старший сын сидит в столовой за столом. Вид у него полусонный, он, словно, не очень понимает, что тут происходит. Бледное лицо, отвисшие губы кроваво-красного цвета - все выдает в нем заядлого курильщика опиума.
Младший брат, Пауло, тоже здесь. Пристроился у стены в столовой. Они с китайцем улыбаются друг другу. Младший брат улыбается совсем как сестра. Рядом с Пауло еще один юноша, очень красивый - это тот, кого называют Чанхом. Чем-то неуловимым он похож на младшего брата и сестру: возможно, выражением глаз, где затаился наивный, детский страх.
В этой сцене почти ничего не происходит. Никто не двигается. Никто ни с кем не здоровается.
Только трое китайцев спокойно обмениваются несколькими фразами. Потом замолкают.
Китаец - любовник подходит к старшему брату и объясняет ему:
- Они говорят, что подадут на вас жалобу. Это владельцы "Курильни Меконга". Вы их не знаете. Вы имели дело только с обслугой.
Старший брат не отвечает.
Появляется мать, она только что из душа, босая, в широком платье, которое сшила ей До из сампо, у нее мокрые, растрепанные волосы. Младший брат остается у стены, вдалеке от центра событий. Пожалуй, он заинтригован, ему интересно, почему по его дому бродит столько незнакомых людей.
Китаец смотрит на мать с жадным любопытством.
Она улыбается ему. При виде этой улыбки, китаец вдруг понимает, как похожи мать и дочь. Такой же улыбкой улыбается и младший брат.
Мать не придает никакого значения присутствию в доме третьего китайца, пусть даже так роскошно, по-европейскому одетому. Для нее все китайцы вышли из курилен.
- Сколько ты должен? - спрашивает она старшего сына.
- Спроси у них. Впрочем, эти мерзавцы все равно соврут.
Мать наконец замечает китайца, который совершенно ей незнаком:
- Это правда, мсье, то, что говорит мой сын?
- Да, мадам - отвечает китаец и добавляет, улыбаясь, - Простите меня, но они не уступят… ни за что… Боюсь, они не дадут вам уехать… Если хотите от них избавиться, лучше заплатить.
Мать обнаруживает, что третий китаец не заодно с теми двумя. Она улыбается ему.
Китаец разговаривает со своими соотечественниками по-китайски. Как только те узнают сына китайца из Голубого Дома, они сейчас же удаляются.
Старший брат спрашивает незнакомого китайца:
- А вы-то здесь зачем?
Китаец поворачивается к матери. И отвечает ей:
- Вы хотели видеть меня, мадам.
Мать пытается сообразить, кто это:
- Кто вы?… Я что-то не припомню…
- Вы не помните… Это насчет вашей дочери…
Старший брат смеется, словно это шутка.
- Что случилось с моей дочерью? - спрашивает мать.
Китаец не опускает глаза. Улыбается матери. Сегодня в нем чувствуется какая-то счастливая бесцеремонность, уверенность в себе, возможно, потому, что он наконец попал сюда, в этот дом, принадлежащий, хоть и нищим, но белым людям, и мать проявляет к нему явный интерес, смотрит на него, улыбается ему.
- Я думал, вам все известно: я ее любовник.
Молчание. Мать удивлена, но не очень.
- Давно?
- Два месяца. Так вы знали об этом?
Мать смотрит на старшего сына.
- И да, и нет… понимаете… в том положении, в каком я теперь оказалась… - неуверенно говорит она.
- Об этом знают все, - вмешивается старший брат. - И чего вам надо?
- Мне ничего не надо. Но вы, мадам, отправили письмо моему отцу. Там вы писали, что хотите повидаться со мной.
Мать смотрит на старшего сына, в ее взгляде - вопрос.
- Это письмо написал я, - говорит старший сын. По-моему в нем все ясно сказано. Отец не объяснил вам, чего мы хотим?
Китаец игнорирует сына. Обращается к матери:
- Отец не хочет, чтобы его сын женился на вашей дочери, мадам. Но готов дать вам денег, чтобы вы могли расплатиться с долгами и уехать из Индокитая.
- Это из-за того, что она обесчещена, ваш отец не хочет, чтобы вы женились на ней? - спрашивает старший брат.
Китаец молча смотрит на старшего брата и отвечает, улыбаясь:
- Не только. Еще потому, что она не китаянка.
- И потому что она бедна, - добавляет мать.
Китаец улыбается, словно это игра.
- Да. И еще слишком молода… немного слишком молода… но это не самое главное. Китайцы тоже любят очень молоденьких девушек.
Молчание. Потом китаец объясняет, зачем он пришел:
- Мадам, мой отец говорит, что готов заплатить некую сумму денег, чтобы постараться поправить зло, которое я причинил вашей семье.
Старший брат:
- Сколько?
Китаец делает вид, что ничего не слышал. Мать совершенно растеряна, у нее вырывается стон. Китаец улыбается ей. Мать говорит:
- Но, мсье… когда вы говорите вот так, мсье, я не понимаю вас, мсье… Как можно посчитать, сколько стоит бесчестье?
- Не надо ничего считать, мадам. Просто назовите сумму, которую вам хотелось бы иметь.
Мать смеется, китаец тоже. Мать смеется все громче, потом говорит:
- Я бы на вашем месте выражалась поосторожней, мсье. Посмотрите на меня… вид у меня нищенский… а долгов - как у главы государства.
Оба смеются, явно симпатизируя друг другу. Старший брат не присоединяется к ним.
- Естественно, мадам, я не смогу компенсировать вам все, что вы получили бы, если бы ваша дочь стала моей женой…
- А сколько бы это было… скажите, мсье… мне просто интересно…
- Точно не знаю, мадам. Но, конечно, немало. Учитывая недвижимость, золото, банковские бумаги… Но я все же могу вам помочь, - он смеется, - извините меня…
Китаец довел мать до полного безумия.
- Но как же быть, мсье? Как мне поступить?
- Я могу солгать. Немного обокрасть моего отца. - улыбается китаец.
Брат издалека, вполголоса бросает ему оскорбление:
- Мерзавец!.. (матери) Не дай этому проходимцу одурачить себя… Ты же видишь, он издевается над тобой…
Ни мать, ни китаец не обращают внимания на старшего брата. Мать занята только тем, что открывает для себя китайца, любовника своей дочери. И вот тут она забывает все свои трудности, все свои несчастья, начинает улыбаться ему, отвлекается от своей собственной судьбы, пытаясь понять, чем он живет, чем дышит, почему у него такое насмешливое и ласковое выражение лица. Его визит приводит ее в восторг. И жизнь уже не кажется такой ужасной.
Она спрашивает светским тоном, словно они беседуют в шикарном салоне:
- Мсье, так у вашего отца нет других наследников, кроме вас?
- Есть. Но я старший сын первой жены моего отца. И по китайским законам я единственный наследник всего состояния, потому что дробить его на части не позволяется.
Мать задумывается, ее интересует этот закон:
- Ах я уже слышала об этом… да, да, раньше… Все, что вы говорите, правда… А вы не можете… обойти закон… убедить вашего отца…
Китаец искренне смеется:
- Что вы!.. Смешно даже думать об этом… извините меня.
- Старые китайцы, они ужасны, да?
Китаец улыбается, говорит, что они действительно ужасны, но иногда бывают очень благородны…
Мать охотно слушала бы и слушала этого китайца.
- Наверно, я мог бы его убить, - говорит китаец, - но убедить его переступить закон, - никогда… Но вы можете рассчитывать на меня, мадам, я обязательно помогу вам.