Внезапно до них доносится американский блюз: "Регтайм" Дюка Эллингтона. Потом, неизвестно откуда, "Вальс-Отчаяние", кто-то играет его на пианино - этот Вальс будет звучать и в конце фильма. Таким образом, возвращение во Францию пока еще очень далекое - проникает в комнату любовников и одновременно в книгу.
Девочка и китаец слушают Вальс. Девочка говорит:
- Этот человек всегда играет его в одно и то же время… наверное, вернувшись с работы.
- Наверное. Он совсем недавно поселился где-то неподалеку. Думаю, он метис.
- Прямо, как в кино, одна мелодия все возвращается и возвращается… и и с каждым разом звучит все грустнее и грустнее…
Китаец спрашивает, откуда взялся Чанх.
Девочка объясняет, что мать нашла его на вершине горы на границе между Сиамом и Камбоджей, возвращаясь как-то вечером со сбора перца вместе с детьми.
Они смотрят друг на друга. Слушают Вальс. Она садится рядом с ним.
- Я куплю пластинки и буду слушать их, когда ты уедешь во Францию, - говорит китаец.
- Да.
Китаец закрывает руками лицо и говорит совсем тихо:
- Когда ты умрешь… это ведь одно и то же.
- Да.
Они замолкают.
Она подходит и прижимается к нему. Она ни о чем не спрашивает.
- Ведь мы и правда скоро расстанемся навсегда. Наверное, лучше об этом не думать?
- Не могу. Я все время помню, что тебе придется вернуться. Я этого не вынесу. Но и мне тоже придется жениться. Одна мысль об этом невыносима, но все же я сделаю это.
Девочка молчит. Ей словно стыдно за него.
- Подойди ко мне, - говорит китаец.
Он берет ее за подбородок, поднимает ее лицо и заставляет смотреть ему в глаза:
- Когда вы возвращаетесь во Францию? Сейчас же назови мне число!
- В конце учебного года. После экзаменов, но это еще не точно. Моей матери очень не хочется уезжать из колонии. Каждый раз перед отпуском она собирается уехать, а потом все же остается. Говорит, что превратилась здесь в настоящую туземку, как и мы с Пауло. Таких, как она, очень много…
- Но в этом году она все-таки уедет… Ты это знаешь.
- В этом году она попросила о репатриации Пьера, и она обязательно захочет повидаться с ним. Она без него жить не может, совсем не может…
Молчание. Потом китаец говорит:
- А я всю свою жизнь проживу здесь, в Садеке. Даже если мне придется путешествовать, я все равно вернусь сюда. Потому что моя судьба здесь. Уехать для меня невозможно. Разве что война начнется.
Девочка смотрит на него. Она не понимает.
- Уже много лет, как я помолвлен с девушкой из Маньчжурии.
Девочка улыбается. Она говорит, что знает об этом.
- Я знаю. Чанх рассказал мне. Тут все про всех знают, служанки обожают сплетни.
Молчание.
- Я могла бы сколько угодно слушать твои рассказы про Китай, - говорит девочка.
Она берет его руки, подносит их к своему лицу, целует. Просит его рассказать еще о Китае.
Не отрывая глаз от белой девочки, китаец рассказывает ей историю из жизни прежнего Китая.
- Наши семьи обручили нас чуть ли не в детстве. Мне-то было семнадцать, а вот ей - всего семь. Главное - наши семьи одинаково богаты. Таков обычай. Наследство должно быть защищено от превратностей судьбы. Это почти закон, против него не пойдешь.
Он смотрит на нее:
- Тебе, наверное, скучно.
- Нет, совсем не скучно.
- После свадьбы сразу появляются дети. Обязанности. Любовницы. И ты уже ничего не можешь изменить в своей жизни. Китайцы, даже не очень богатые, тоже обзаводятся любовницами. Их жены это знают. И чувствуют себя спокойно: хотя их мужья имеют женщин на стороне, они всегда возвращаются домой.
- Так происходит не только в Китае.
- Конечно, но только в Китае это как бы узаконено.
- И ты скоро женишься на этой своей невесте.
- Да! - вырывается у него с рыданием. - Не на тебе. На тебе я никогда не смогу жениться. Никогда! Даже в другой жизни.
Она плачет, спрятав лицо в его ладони. Она плачет, потому что плачет он.
- И даже если бы я была богатой китаянкой, и мы встретились бы по-другому, все равно ничего бы не изменилось?…
Он смотрит на нее. Не отвечает. Потом говорит:
- Наверное нет, но об этом я не думал… Иди ко мне.
Она ложится рядом с ним на кровать, вытягивается. Дотрагивается до его лба.
- Ты такой горячий.
Он смотрит на нее до рези в глазах.
- Это из-за того, что я сейчас тебе рассказывал. Я очень разволновался.
Он откидывает с лица девочки волосы, чтобы они не мешали ему смотреть на нее.
- А мне бы хотелось, чтобы мы поженились. И стали женатыми любовниками, - говорит девочка.
- Чтобы причинять друг другу боль.
Она не улыбается.
Она плачет. И говорит о том, что представляется ей счастьем:
- Да, для этого, чтобы сделать друг другу как можно больнее. А потом снова быть вместе.
Молчание.
- Уж кумушки в Садеке позаботятся, чтобы твоя невеста поскорее узнала о нас с тобой, - говорит девочка. - Она будет страдать. Может, она уже знает. И потому как бы из-за меня она сразу почувствует себя твоей настоящей женой.
- Да.
- Семьи с нетерпением ждут первого ребенка, - говорит он, - наследника… с первой же ночи… Вот чего я боюсь… боюсь, что не смогу…
Она не отвечает. Потом говорит:
- Когда вы поженитесь, вы сразу отправитесь в кругосветное путешествие.
- Да. Верно. Но в это время ты еще будешь плыть пароходе во Францию.
Молчание.
- Где я буду плыть…? - спрашивает она.
- В Индийском океане. Далеко от Коломбо.
- А почему именно там?
- Я сказал наугад.
Молчание. Потом китаец говорит:
- Мы с тобой скоро поедем в Лонган. Я снял там комнату.
- Поедем? Когда?
- Когда захочешь. Сегодня вечером. Сегодня ночью.
- А как же лицей?
Китаец неожиданно обращается к ней на "вы":
- А что тут такого? Вы ведь и раньше пропускали занятия в лицее. Вы ходили в зоопарк, и довольно часто. Я справлялся.
Девочка отпрянула от него. Ей страшно.
- А зачем нам ехать в этот Лонган? - кричит она шепотом.
Китаец очень пристально смотрит на нее, и вдруг глаза его закрываются от страшной мысли, что он может ее потерять.
- Я уже сейчас страдаю, что мне придется расстаться с тобой, - говорит он. - Я с ума схожу… Я не могу потерять тебя, это невозможно, но это случится, я знаю.
Он не смотрит на нее. С закрытыми глазами он гладит ее по голове. Она отодвигается еще дальше, встает, подходит к "другой" двери, к той, что никуда не ведет.
- А чем тебе не нравится Лонган? - спрашивает он.
- Мы ездили туда всей семьей, и однажды я ужасно перепугалась… там тигры, они купаются по ночам, и мы с Пауло рано утром наткнулись на совсем свежие тигриные следы, и хотя тигр, видно, был совсем маленький, мы убежали, нам было так страшно. И потом, там один пустой пляж и все, даже поселка нет, и людей совсем нет, только сумасшедшие и нищие, которые молятся в буддийских молельнях…
Девочка закрывает глаза. Она бледна. Китаец подходит к ней.
- Ты кого больше боишься? Тигров или людей?
- Людей, - кричит она во весь голос. - Тебя. Тебя, китаец!
Долгое молчание, девочке вдруг кажется, что китаец стал каким-то другим.
- Какие там люди? - спрашивает он.
- Приходят с Аннамских гор. С островов бухты Алонг, что в Тонкинском заливе. С побережья. Есть и каторжники, сбежавшие из тюрьмы… Пауло Кондоре. И еще очень много полоумных. И женщин, которых выгнали из поселков. В молельнях им дают горячий рис и чай, а иногда эти люди убивают бездомную собаку и зажаривают ее прямо на пляже, и тогда на сотни километров вокруг такая вонь…
- Теми же дорогами сюда приходят и китайцы.
- Возможно. Про это я ничего не знаю. Я думала, что китайцы проходят через горы Юньнань.
Девочка говорит, что среди всех этих людей страшнее всего женщины. Потому что они смеются и плачут одновременно.
- А они откуда?
Вот этого девочка точно не знает. И начинает сочинять. Говорит что в голову придет. Что женщины приплывают по морю из Индии… Что они прячутся в джонки… Что они просто ума лишились, потому что все время чего-то боятся: боятся, что дети их умрут с голоду, боятся палящего солнца, леса, полчищ комаров, бешеных собак и тигров. Китаец говорит, что одна из таких нищенок бродит по ночам между Виньлонгом и Садеком, она кричит и смеется, и что-то бормочет, и поет. Она действительно очень страшная.
Девочка подтверждает, что знает эту нищенку, что все в Садеке и Виньлонге знают ее - она из Лаоса и поет она лаосские колыбельные песни.
Он смеется:
- Все ты выдумываешь… Откуда ты это знать?
Девочка пугается. А вдруг она действительно это выдумала? Она уже не помнит, откуда ей это известно, и не знает, правда это или нет.
- Кажется, про нее рассказывала Анна-Мария Стреттер, - говорит она. - Она сама из Лаоса, знает лаосский язык и поняла по песням откуда эта женщина. Как-то раз она рассказала о ней моей матери… когда они встретились в клубе… Вот.
Девочка повторяет наизусть первой куплет колыбельной, которую нищенка с Ганга поет по ночам на улице Пост.
- Вот видишь… - говорит она. - я знаю эту колыбельную…
Он говорит, что это еще ничего не доказывает. Смеется. Потом спрашивает:
- Ты так много знать про Лонган, кто тебе рассказывал?
- Мама и До. И Чанх тоже. Я много о чем наслышана.
- Интересно, зачем они тебе об этом рассказывают…
- Просто так…
- Твоя мать не ходит в клуб, потому что стыдится твоего старшего брата. А с госпожой Стреттер вы вообще не знакомы, ни ты, ни твоя мать… Ты сама не знаешь, что говоришь…
- Никому не запрещено видеться с Анной-Марией Стреттер! - Девочка внезапно переходит на крик. - Каждый вечер она сидит на террасе своего дома с дочерьми. И вообще, кто она такая, госпожа Стреттер? Все знают про того молодого человека из Вьентьяна, об этой истории писали в газетах…
Китаец слушает, смотрит на нее с обожанием.
- И вообще, я однажды видела ее на уроке латинского у кюре Виньлонга. Он учил латинскому французских детей, а она пришла со своими дочерьми. Она спросила у кюре, кто я такая. Он сказал: "Дочь директрисы французской школы". Она улыбнулась мне. И сказала кюре, что у меня странный взгляд. Я услышала. И рассказала об этом матери. На следующий день мать отвела меня на консультацию к доктору Самбуку: она испугалась, что я стану косить. Доктор успокоил ее, у меня не оказалось никакого косоглазия.
- А латинский ты выучила?
- Не очень. Скоро бросила.
Молчание.
- Тебе никогда еще не делали предложений? В Сайгоне это так модно…
- Делали. Мать сначала тут же соглашается, а потом я плачу, и она отказывает, выходят одни неприятности… Последним был один господин из транспортной конторы, лет тридцати пяти-тридцати восьми, не меньше… Богатый. Матери очень хотелось выдать меня за него, но я отказалась, потому что он очень жирный… и очень красный… понимаешь?
Молчание. Потом китаец спрашивает:
- Тебе было страшно только что?
- Да. И тебе тоже.
- Да.
- Как бы ты убил меня в Лонгане?
- Как настоящий китаец. С особой жестокостью.
Она все еще стоит у двери, он идет за ней. Она кажется совершенно измученной. Он относит ее на кровать. Она закрывает глаза, словно намереваясь спать, но не засыпает. Он обнимает ее. Говорит с ней по-китайски. Когда он говорит по-китайски, она всегда смеется.
- Ты мне еще спой по-китайски.
Он поет по-китайски. А потом плачет. Она плачет вместе с ним, сама не зная почему.
Они не смотрят друг на друга. Потом она смотрит на него с мольбой. Тогда он проникает в нее с такой нежностью, какой она еще не знала. На какое-то время он замирает, не двигается. Оба стонут от желания. Потом она закрывает глаза.
- Возьми меня, - говорит она.
Очень тихо китаец просит ее:
- Скажи мне сразу, как только узнаешь дату вашего отъезда.
- Нет.
Она снова просит его о том же. Он выполняет ее просьбу.
Она поворачивается, прижимается к нему. Обнимает его. Он говорит, что она его девочка, сестра, любимая. Они не улыбаются. Он тушит свет.
- Так как бы ты убил меня в Лонгане? Повтори еще раз.
- Как китаец. С особой жестокостью.
Она повторяет конец фразы, словно это строка из стихотворения.
Лицей. Коридоры заполнены учениками. Девочка ждет в конце коридора. Она стоит, глядя на улицу, как бы отъединившись от окружающих.
Мимо проходит надзиратель, трогает ее за плечо.
- Мне надо с вами поговорить, - говорит он.
Девочка следует за надзирателем в его кабинет.
- Дело вот в чем: матери наших учениц запретили своим дочерям всякое общение с вами. Этого следовало ожидать. Думаю, вам об этом известно.
Девочка улыбается. Ей об этом известно.
- Но есть кое-что посерьезнее. Матери учениц сообщили директрисе "Льотей", что вы не каждый вечер возвращаетесь в пансион. - Надзиратель впадает в легкое раздражение. - Как они об этом узнали… остается загадкой… Матери наших учениц из Сайгона - он улыбается - расставили вокруг вас полицейские посты. Они не хотят, чтобы их дочери хоть чем-то запятнали себя. Они говорят - держитесь! - "Зачем этой шлюхе степень бакалавра? Для таких, как она, хватит и начальной школы"…
Молчание.
- Вы решили предупредить меня из-за моей матери? - спрашивает девочка.
- Да. Вы же знаете с каким уважением я к ней отношусь. (Пауза.) Как вы считаете, что тут можно сделать?…
- Мы с вами можем вести себя, как вели до сих пор. Вы будете время от времени делать мне предупреждение, а я иногда не буду ночевать в "Льотей"… Ничего другого мне в голову не приходит… А вам?
Молчание.
- Пожалуй, и мне тоже. К тому же директриса "Льотей" связалась с вашей матерью…
- Это не страшно. Матери совершенно наплевать на нашу репутацию… наша семья не похожа на другие…
- А что хочет ваша мать для своих детей?
- Она хочет, чтобы ее дети как-нибудь пристроились. И дали бы ей умереть спокойно. Только она сама не понимает, что хочет именно этого.
Надзиратель продолжает играть роль доброго друга:
- Вы пропустили и занятия в лицее, но это уж я беру на себя.
- Я знала, что вы мне поможете.
Надзиратель смотрит на нее дружелюбно:
- Мы с вами друзья…
Девочка улыбается. Насчет этого она не так уверена, как он.
- Правда?
- Правда, - подтверждает надзиратель. Она снова улыбается.
Молчание.
- Это ваш последний учебный год в Индокитае…
- Да… возможно, даже последние недели… И если директор потребует, чтобы меня исключили, это уже не будет иметь никакого значения. Но я знаю, что он этого не сделает.
- Он никогда этого не сделает.
Надзиратель улыбается девочке:
- Я благодарю вас за доверие к нам. "Только учителя смогут спасти Индокитай от белого идиотизма" - так сказала мне однажды ваша мать. И я ни на минуту об этом не забываю.
Девочка во время всей этой беседы выглядит рассеянной и безразличной и никак не реагирует на оскорбления.
- Думаю, теперь мою мать все это совершенно не трогает. Она попросила о репатриации старшего сына. Все остальное для нее просто не имеет значения.
Надзиратель ничего не знал об этом.
- Значит она наконец решилась…
- Да.
- Жаль… такой милый юноша… ваш Пьер. Я ведь знал его ребенком…
Да, девочке это известно. Глаза ее наполняются слезами. Надзиратель замечает это:
- Но он вел себя ужасно с вами и вашим младшим братом…
Звонок на урок. Надзиратель и девочка вместе выходят из его кабинета.
- Вы познакомились с матерью в Тонкине?… - спрашивает она.
Надзиратель удивлен - девочка никогда еще не разговаривала с ним о своей семье.
- Да. Вас тогда еще не было на свете.
- Расскажите, какая она была. Я совсем не представляю себе, какой она была в молодости.
Он удивлен, отвечает охотно:
- Зеленые глаза. Черные волосы: Красивая. Очень веселая и обаятельная. Она была безупречна…
- Возможно, слишком безупречна…
- Не знаю…
- А мой отец?
- Он был без ума от нее. А в остальном он был… выдающимся педагогом.
Девочке известна история жизни ее матери. Мать ей часто при себя рассказывала.
- Мне кажется, она все же была с ним счастлива, - говорит она.
- Вне всякого сомнения. Она выглядела так, словно она баловень судьбы. Но ведь никогда не знаешь, что может случиться. - Он поворачивается к девочке, повторяет. - Никогда. Это правда. Я хотел вам сказать… в дальнейшем, продолжайте делать то, что вам хочется, не слушая ничьих советов.
Она улыбается:
- Даже ваших?…
Он улыбается вместе с ней.
- Даже моих.
Комната китайца. Китаец говорит:
- Этой ночью я уезжаю в Садек по делам, вернусь через два дня. Шофер привезет тебе еду. И отвезет в пансион прежде, чем мы уедем.
Они вместе принимают душ. Она рассказывают ему о бойкоте, который устроили ей в лицее.
- Из-за тебя в лицее со мной больше не разговаривают, - смеется она.
- Наверно, тебе это только кажется.
- Да нет. Поступили жалобы от матерей учениц.
Он смеется вместе с ней. Спрашивает, чего они боятся.
- Сифилиса. Чумы. Чесотки. Холеры. Китайцев.
- Почему китайцев?
- Потому что китайцы, они сами по себе, они ведут себя так, словно они в Америке, они путешествуют. Их не поймаешь и не запрешь в колонии, о чем все очень сожалеют.
Китаец смеется. Она смеется вместе с ним, смотрит на него так, словно внезапно прозрела:
- Это правда, правда. Но все это пустяки. Пустяки.
Молчание.
- Сегодня вечером я должна быть в пансионе… Они сообщили маме…
Шофер приносит поднос с едой. Ставит его на стол. Суп, жареное мясо. Они едят. И разговаривают. Разговаривают друг с другом. Смотрят друг на друга.
- Мы оба устали. Это приятно, - улыбается китаец.
- Да. И проголодались, хотя и не подозревали об этом.
- Мне очень приятно с тобой разговаривать.
- Мне тоже. А с другими людьми ты когда-нибудь разговариваешь?
Он улыбается детской улыбкой. Она смотрит на него. Говорит себе, что никогда его не забудет.
- Я очень много разговаривал с моей матерью, - говорит он.
- О чем?
- О жизни.
Они смеются.
Она смотрит на него.
- Ты похож на нее?… - спрашивает она.
- Люди говорили, что похож, а я не знаю. Моя мама, она училась в Университете, в Америке. Кажется, я не рассказывал тебе… Она изучала право. Чтобы стать адвокатом.
- А потом отец, наверное, не захотел…
- Да, так оно и было… Да и она тоже уже не хотела, хотела быть с ним целый день. После свадьбы они уехали в кругосветное путешествие.
Молчание.
Девочка в задумчивости.
- Может быть я понравилась бы твоей матери, - говорит она.
Китаец улыбается.
- Может быть. Хотя она была такая ревнивая…
- Ты иногда думаешь о ней.