Так вот, спрашивается, зачем эта тётка Анна, которая ко всем нам касательство имела ничтожное, и в рассказе моём появилась по анекдотическому случаю "нападения на караван"? Однако, появившись, заставила о себе говорить чуть ли не с гимназических времён и до конца дней своих? Зачем? Или я рассказчик плохой, или жизнь триединству не подчинишь, и течёт она, от нас не завися, в больших и малых проявлениях, то вперёд забегая, то возвращаясь к прошлому… Не знаю. Рассказываю, как получается, но всё-таки… Пора и к новогоднему вечеру вернуться.
Говоря о тётке Анне, я вновь Аргентинца упомянул. В то время друзьями мы ещё не были - приятелями скорее. Появился он на нашем горизонте из-за экватора, когда мы с ребятами уже заканчивали мужскую десятилетку, и особого впечатления не произвёл. Неярким показался и даже трусоватым. И вот почему. Учился в нашем классе парень, сын шефа школы, красавец двоечник, которому "двойки" никогда не ставили по причине необходимости ежегодного ремонта школьных помещений. Этот закон взаимозависимости он усвоил прекрасно, однако был с учителями мягок, старался не ставить их в затруднительное положение и, когда мог, списывал задания недвоечников. Однажды он и к Аргентинцу обратился на контрольной, а тот замешкался, и Валера, сын шефа, вынужден был подтолкнуть его локтем в бок. Аргентинец ни с того ни с сего взъерошился, пампасы вспомнил, что ли?.. Короче, у них прямо на уроке потасовка произошла, и Валера, можно сказать, схлопотал, к чему не привык, и тут же принял меры. Сел и написал классному руководителю письмо-заявление, что, дескать, подвергся опасному нападению со стороны лица, недавно прибывшего из-за рубежа, и просит обратить внимание на личность, внедряющую у нас чуждые взгляды.
Ну и перепугался Аргентинец! Не зря, впрочем. Тогда к чуждым нравам отношение строгое было. Попробовал бы охломон какой майку с американским флагом нацепить! Да о чём я говорю! Такое и в голову прийти не могло. Это сейчас приёмщик бутылок с нашей улицы на свою машину новозеландский флажок с южным крестом пристроил и разъезжает - на груди золотой крест, литой, на машине зелёный, а ведь эта Зеландия, хотя и называется Новой, к старому миру принадлежит и даже в блок АНЗЮС, нам враждебный, входит. Далеко ушли, далеко, ничего не скажешь, а ведь всего четверть века!
Таким нам Аргентинец и запомнился надолго, побледневшим, хотя всё уладилось благополучно и политическое обвинение с него сняли. А вскоре и послабления начались, и Аргентинец из подозрительного в популярного превратился и стал охотно про пампу рассказывать, а в школе, хорошо помню, помалкивал, будто южнее Адлера и не бывал никогда. Понимал, наверно, что чуждых нравов пусть и немного, а нахватался всё-таки. Вот и таил, а когда можно стало, слегка распоясался, а на новогоднем вечере даже такую нам историю рассказал:
- Был со мной один случай…
Сидели в мужской компании, и Олег куражился, перебивал и задавал вопросы, иногда остроумно, а иногда нет.
- Корову вместе со шкурой слопали?
- При чём тут корова! - обиделся Аргентинец. - Если неинтересно…
- Ладно. Не лезь в бутылку. Освети быт и нравы за рубежом.
"Осветить" Аргентинцу хотелось, и он продолжил:
- Пошли мы с одним парнем пошляться по Байресу, - назвал он столицу Аргентины на местном жаргоне, - там в порту кабачки, забегаловки дешёвые - красное вино и мясо. Но публика, понятно, сомнительная, и нам, ребятам, особенно не рекомендовалось…
- Ну, таких ребят не запугаешь!
- Брось, Олег, - остановил Игорь, - дай рассказать человеку.
- Сидим, жуём говядину, по стаканчику сухого взяли. Там это как ситро у нас. Вдруг две сеньориты к столику подсаживаются.
- Влюбились с первого взгляда?
- Да нет. Они из этих… Проститутки, короче. Они нас за американских матросов приняли. Друг мой немного по-английски спикал, вот он и стал на своём волапюке с ними тары-бары. Я сижу молча, надуваю щёки, как Киса. Тут одна берёт мою руку и… себе под юбку тянет.
- Что же дальше, кабальеро?
Врать Аргентинец не стал.
- Испугался.
Все захохотали.
- А что вы думаете? Это могла быть и провокация.
- Но не на тех напали! - не унимался Олег. - Родина нами гордится! А я бы поддался на происки…
- Для этого, между прочим, песо иметь надо было.
- И вы позорно бежали?
- Почему позорно? Извинились, сказали, что нам жалованье задерживают.
- Орлы! Высоко флаг держали. Но какие нравы! Загнивают не по дням, а по часам, факт, - паясничал Олег.
Несмотря на общий смех, каждый испытал некоторое волнение, хотя Аргентинец и шляпа оказался, - возможно, если б поторговались ребята, сеньориты и сбросили бы, назначили цену доступную, ведь с клиентурой у них явно туго было, раз к подросткам привязались.
И на самого Аргентинца воспоминание подействовало волнительно, как теперь говорят, потому что вскоре он стал описывать круги вокруг "вдовицы". Но это был пустой номер. По темпераменту её до аргентинских девчат далеко было, да и по воспитанию знала твёрдо, что руки распускать не положено. К тому же "вдовица" вжилась в роль пострадавшей от необузданных страстей, так что Аргентинцу светило тут не больше, чем в кабачке в Байресе. Но это понимать нужно было, а он не сообразил и затеял с ней разговор о Ремарке, которого недавно открыли.
- Вы прочитали Ремарка? - спросил Аргентинец в надежде, что собеседница разделяет некоторые свободные принципы героев этого романиста.
- Да, я читала, - ответила "вдовица" строго. - Вам, конечно, понравилось?
- Конечно, - признался Аргентинец простодушно, ибо, как и всякий писатель, даже будущий, в людях, не созданных воображением, разбирался плохо.
- Я так и думала.
- Разве это удивительно?
- Ничуть. Всем мужчинам нравится.
- А вам нет?
- Я понимаю, что Ремарк большой мастер слова, - с достоинством пояснила "вдова", - но он слишком откровенен в изображении мужской мечты.
- Мужской мечты?
- Да, о лёгкой жизни.
- Мне показалось, напротив, что жизнь его героев совсем не лёгкая.
"Вдова" улыбнулась снисходительно.
- В этом и заключается художественный дар. Нельзя же откровенно оправдывать тот образ жизни, который ведут эти люди!
- Какой образ жизни?
- Направленный прежде всего на удовлетворение инстинктов. В романе это выглядит привлекательно, но представьте, что вы сами живёте подобным образом. Как бы вы выглядели в глазах товарищей?
- Вот уж не думал. Значит, вы против Ремарка?
- Я просто не восхищаюсь им, как другие.
Аргентинец почувствовал, наконец, дистанцию и понял, что лучше сойти с круга.
К счастью, подоспел Олег.
- Безутешная! - обратился он к "вдове". - О чём ты можешь говорить с этим завсегдатаем аргентинских притонов? Ему ли понять твою тонкую душу! Только я, твой верный друг…
- Олег! Почему ты всегда так неумно шутишь? - прервала "вдова". - Меня поражает твоё удивительное легкомыслие. Оно идёт от незнания жизни, её сложности…
Аргентинец облегчённо подался к столу.
Думаю, что в то время о подлинных сложностях жизни не догадывался никто из нас, а сама "вдова" и до сих пор не знает. Так уж ей посчастливилось - мужей много, а сложностей мало. Бывает и так. Зато другим пришлось познать, столкнуться. Ведь сложности не по желанию постигаются и не по плану, а подобно любви, что, по словам поэта, "нечаянно нагрянет, когда её совсем не ждёшь".
Любовь и сложности, кстати, нередко рука об руку ходят, особенно в молодости; любовь этакой очаровательной девицей чуть впереди, а сложности, как галантный кавалер, хоть и чуть позади, но неотступно. Так что задумаешь поговорить о сложностях, начинать с любви приходится. А что такое любовь? Союз сердец или сон упоительный? Мы считали, что союз и, естественно, нерушимый. Особенно у Веры с Сергеем. Хотя, как я упоминал, мы охотнее сосватали бы нашей любимице будущего адмирала. Но Вера выбрала Сергея и этим исчерпала тему. Сомневаться в правоте своих поступков она никому не позволяла.
Так уж поставила себя, и отнюдь не чисто женской силой красоты. Красавицей Вера вовсе не была. Честно говоря, не вышла она ни фигурой, ни ростом, маленькая была и худощавая, хотя и не заморыш. Однако при всей миниатюрности сразу чувствовалась в Вере не беззащитность, а собранность, целеустремлённость и уверенность в себе, а эти качества в молодости нередко значат побольше, чем внешность. Отдаёшь, конечно, дань и формам, но не это душу захватывает, а душа широка и щедра, худая ключица чувство к ней не погасит. Однако в высоком полёте кое-что и не заметить, упустить можно. Скажем, за собранностью и уверенностью - самоуверенность и негибкость, за целеустремлённостью - переоценку собственных сил. Теперь-то я понимаю, что Верочку нашу именно эти, не замеченные качества и тяжкий и так рано прервавшийся путь толкнули, но тогда ни она, ни мы их не видели.
Перелистывал я недавно альбом семейный - там Вера на карточке есть - воротничок, фартук, коса с бантом, взгляд светлый радостно будущему открыт, и в нём решимость завоевать это будущее непременно.
Да, тогда она не сомневалась, что завоюет, и, видимо, завоевание особенно трудным не предполагала, так решимость завоевать сильна была. Недаром на фотографии написала: "Жить стоит только так, чтобы предъявлять безмерные требования к жизни: всё или ничего!.. А. Блок".
А через годы совсем другое из Блока процитировала:
"Как мало в этой жизни надо
Нам, детям, и тебе, и мне.
Ведь сердце радоваться радо
И самой малой новизне.
Я так не умела…"
Но нам казалось, что умеет Вера всё, а главное - писать стихи. Я уже говорил, что стихов её не помню, в голове не удержались, а тетрадки свои она сожгла, и те, что Сергей хранил, тоже сожгла. И получилось - на слух строчки почти восхищали, а в памяти надолго не задерживались. Почему? Ведь бывает, что человек и ерунду напишет, а она прилипнет, затаится в клетках и вдруг через много лет выскочит, сама собой - с языка сорвётся…
Вера старалась писать, прежде всего, не так, как другие, чтобы не были стихи её на те похожи, что по программе мы проходили. Это нас прежде всего и подкупало. Думали наивно, что поэты на "программных" и "непрограммных" делятся. Маяковский, скажем, программный, а Есенин - нет. А так как "программные" за десять лет зубрёжки поперёк горла стали, то предпочтение отдавали, разумеется, антиподам и гордились, что и среди нас есть поэт "непрограммный" Да ещё к нам, как к избранным, обращается. Эпиграфом к первой своей рукописной тетрадке, что читалась только "своим", слова "маргаритас анте поркас" поставила и охотно их переводила евангельской цитатой, от Матфея, кажется, - "не бросайте жемчуга вашего перед свиньями, чтобы они не попрали его ногами своими". Нам же жемчуг, он же бисер, был доверен. Как же было посвящённым не ценить жемчужины!..
Вижу, что воспоминания мои о Вере невольно звучат осуждающе, неодобрительно. Нет! Ничего плохого о ней я сказать не хочу. И не потому - раз уж латынь в ход пошла, что - "де мортиус аут бене, аут нихиль", а потому, что, принеся горе близким, себе она бед принесла много больше, и не могу я вспоминать её без той саднящей досады и обидного запоздалого сожаления, что всегда испытываешь при утрате человека, многое обещавшего и многого от жизни ожидавшего.
Все мы тогда ждали и уверены были, что ждать недолго.
Конечно, и в новогодний вечер Веру просили почитать стихи, но она отказалась:
- Это не для пьяных!
И мы согласились.
А потом Вера с Игорем сидели на диване и разговаривали, а Сергей, охотно соглашавшийся на второстепенные роли, подходил и спрашивал:
- Тебе принести что-нибудь, Верусик?
- Пожалуйста, не надо.
- Ну, Верусик…
- Серёжка! Я тебя тысячу раз умоляла не называть меня Верусик. У меня простое и осмысленное русское имя, которое сюсюкающие суффиксы не украшают, а портят. Вера есть Вера. Понимаешь, Вера, Надежда, Любовь, а не Верусик, Надюсик и Любочка.
- И мамочка Соничка.
- Ты невыносим! Правда, Игорь? Ну, что мне с ним делать! Пойди с глаз… И возвращайся с пирожным.
- Айн момент, Верусик.
- Игорь! Зачем он шута горохового строит?
- От избытка чувств, я думаю.
- Влюблённый антропос.
- Антропос, между прочим, человек значит.
- Браво! Эрудит. Умница. Ты ведь умный, Игорь?
- Никто ещё не жаловался на недостаток ума.
- Нет, ты в самом деле умный, но ум твой…
- Какой же?
Вера остановилась.
- Не дерзкий, - нашла слово.
- Вот как? В чём же это заметно?
- Ну, хотя бы в том, что ты, подражая всем своим предкам, пойдёшь в адмиралы.
- Адмиралами были только два из них.
- Тем более. Зачем это тебе?
- Мне нравится быть адмиралом.
Он так и сказал - не хочется, а нравится.
- А если не будет войны? Это же бессмыслица - адмирал, не выигравший ни одного сражения! На что уйдёт твой ум? Лет тридцать будешь следить, чтобы матросы почище драили палубы? Представляю, в какого брюзгу ты превратишься! Молодые офицеры будут тихо тебя ненавидеть. Нельсон без Трафальгара! Нонсенс! И не возражай, пожалуйста! Тебе нечего возразить.
- Нечего.
- Значит, я права?
- Нет, - сказал Игорь спокойно.
- Нет, я права!
Игорь вздохнул.
- Хорошо. Ты права. Я не пойду в адмиралы. Я буду дерзким. Я стану великим комбинатором, раздобуду миллион и принесу тебе на блюдечке, как торт, который тащит Серёжка.
- Ох, мальчишки, как с вами трудно!
- Не сомневаюсь, что ты одолеешь трудности.
Вошёл Сергей с куском торта.
- Будь уверен, - улыбнулась Вера.
- Уверен, - подтвердил Игорь, глядя на торт. - Справишься?
А зачем было справляться с Сергеем! Редко мы понимаем, что труднее всего с собой справиться. Всё других одолеть хочется, и не только врагов, истинных или придуманных, почему-то усилия на близких направляем, на тех, кто любит нас. С ними иногда противоборство на долгие годы затягивается…
Но справилась ли Вера с Сергеем? По виду у них и борьбы не было, однако помучиться она его заставила, факт. Всё хотела другим сделать, а каким - и сама вряд ли знала. А он подчинялся почти безропотно и… оставался самим собой. Нет, он не укрывался под маской покорного подбашмачника, он любил Веру и рад был её желаниям уступать, только измениться не мог. Женщины это в нас редко понимают, ибо при всей своей хвалёной интуиции видимость весьма склонны за сущность принимать, особенно теперь, когда эмансипация самоуверенности прибавила. Однако не зря ещё Ломоносов заметил, что там, где прибавится, там и убывает неизбежно. Вот самоуверенности и прибавилось, а интуиция глохнуть стала.
Даже Лида, при всей трезвости ума, Сергея неправильно оценила. Она его, как и Вера, воском представляла, а он и не воск, и не мёд оказался. И хотя живут они, по нынешним временам, почти примерно, однако далеко не так, как это ей представлялось. Потому что одно дело жене торты подносить - он и Лиде подносит, - а другое - быть таким, как ей хочется. Тут, говоря по-одесски, две большие разницы.
Я, впрочем, опять забежал вперёд. Подлинно, себя не переделаешь, даже для себя самого, не для жены. Всё с сегодняшнего дня на прожитую жизнь оглядываюсь, а нужно вспоминать последовательно. Вспомнить, как подошла Лида и вместе с Игорем на торт посмотрела. Наверно, оба нечто символическое в нём увидели. А был это обыкновенный торт. Правда, большой кусок, на двоих хватило. Лида ложку взяла и рядышком с Верой устроилась, а Сергей присел по-турецки и тарелочку в руках держал. Роль выдерживал, однако пошучивал.
- Кормление хищников.
- Пошлишь, - сказала Вера.
- Простите, хищниц.
- Я прощаю, - кивнула Лида, - пока меня кормят, я добрая.
- Ты, Лидка, чудо! Человек ест, чтобы жить, а ты живёшь, чтобы есть, - упрекнула Вера снисходительно.
При всей своей колючести она никогда не стремилась уколоть Лиду. Думаю, в душе Вера считала себя настолько выше подруги, что могла позволить себе любить её. Понимала ли это Лида? Возможно. Она и тогда была очень неглупа. Однако предпочитала подыгрывать Вере. Так уж у нас повелось - Вере не перечить.
- Ем сама и кормлю других, - согласилась Лида. - Обожаю готовить.
- Старосветская помещица!
- Хотела бы быть! Какие продукты - соленья, варенья…
- Лидка! Я тебе не верю. Неужели ты хотела бы прожить жизнь, как Пульхерия Ивановна?
- Почему бы и нет? Увы, не суждено. Другая нам досталась доля - "Кулинария", столовка… Бр-р-р…
- Ну, серьёзно, Лида! Неужели тебя привлекает сытая обывательская жизнь? Неужели тебе не хочется совершить что-нибудь необычное, выдающееся?
- Я реалистка, Верочка. Не совершу.
- Но хотя бы мечтать, стремиться!
- Ты хочешь? Стремишься? Ну и славно. Соверши и приходи ко мне в гости. Приготовлю что-нибудь вкусненькое, пальчики оближешь. Не всем же парить в поднебесье.
- Рождённый ползать летать не может, - изрёк Сергей, ссыпая в рот крошки, оставшиеся на тарелке.
- Спасибо за комплимент, - поклонилась Лида.
- Обиделась? Я ведь тебя ужихой обозвал. Не змеёй подколодной. А ужей дети любят.
Лида не успела ответить, помешал Олег. Он уже много выпил и освободился от гнёта своей ресторанной истории. Встав в дверях, он объявил.
- Я прибыл к вам, господа, чтобы сообщить пренеприятнейшее известие… - Олег покачнулся и пояснил: - То есть оно вовсе не пренеприятно, кажется пренеприятным, а, скорее, наоборот, очень даже приятным, как… русско-японская война. Итак, я приглашаю вас выслушать пренеприятнейшее известие. Коля решил жениться!
- Замечательно! - воскликнула Лида.
- Прямо сейчас? - спросил Игорь.
- Потрясающая новость! - усмехнулась Вера.
- Многая лета-а, - пропел Серёжка.
Собственно, будущий членкор и раньше своих серьёзных намерений не скрывал. Думаю, что торжественно объявить о предстоящем бракосочетании он решил потому, что, находясь в подпитии, почувствовал необходимость петь, а любимой его песней была студенческая песня о жене. Вот Коля и сделал заявление, чтобы собрать аудиторию и подвести базу.
Слушатели собрались немедленно, и Коля, приняв шумные поздравления, приступил с бокалом в руке. Скажу прямо, ни слухом, ни голосом он не обладал, если не считать достоинством голоса его громкость. Соль исполнения заключалась в другом. Коля подмигивал…
Вот как это происходило. Песня начиналась с сетований по поводу незавидной участи холостяка.
…жалок мне мужчина холостой, -
выкрикнул Коля, но тут же нашёл выход из положения:
…и тогда, друзья, я обзавёлся
молодой законною женой!
Жена и спасала молодого супруга во всех затруднительных случаях. Скажем, нужно гладить брюки, и что же?
У меня для этой самой штуки
есть своя законная жена!