Мы даже не добрались до этих идиотских "чашек". Пока мы прилетели и доехали до гостиницы, дело шло уже к вечеру. Только мы ступили на Главную улицу, с которой открывался вид на замок Золушки, как началась гроза. Ты сказала, что проголодалась, и мы свернули в старинное кафе-мороженое. Папа стоял в очереди, взяв тебя за руку, а мама как раз несла салфетки к столику, за которым сидела я.
- Смотри! - воскликнула я, указывая на громадного Гуфи, который пытался неуклюже погладить по голове кричащего младенца.
Б тот миг, когда мама выронила одну салфетку, а папа выпустил твою руку, чтобы достать кошелек, ты помчалась к окну - и поскользнулась на крохотном бумажном квадратике.
Мы все, словно в замедленной съемке, наблюдали, как у тебя подкашиваются ноги и ты с силой падаешь назад. Ты посмотрела на нас, и твои белки сверкнули голубой вспышкой - как бывало всегда, когда ты что-нибудь ломала.
Люди в Диснейленде как будто ожидали чего-то такого. Не успела мама объяснить мороженщику, что ты сломала ногу, как в кафе вбежали двое санитаров с носилками. Повинуясь маминым указаниям - она всегда указывает врачам, что им делать, - они кое-как взгромоздили тебя на носилки. Ты не плакала - с другой стороны, ты не плакала почти никогда. Однажды я сломала мизинец, играя в тетербол на школьной площадке, и закатила страшную истерику, когда палец покраснел и раздулся. Но ты не проронила ни слезинки даже тогда, когда сломанная кость в руке проткнула тебе кожу.
- Тебе не больно? - шепотом спросила я, пока санитары устанавливали носилки на колеса.
Прикусив нижнюю губу, ты кивнула.
У ворот нас уже ждала машина "скорой помощи". В последний раз взглянув на Главную улицу, на вершину металлического конуса, где примостилась "Космическая гора", на детей, которые вприпрыжку бежали внутрь, а не наружу, я забралась в машину, которую вызвали для нас с отцом, чтобы мы могли поехать вслед за "скорой" в больницу.
Мне было странно очутиться в другой приемной. В нашей больнице все тебя знали, а врачи слушались маму. Здесь же всем было на нее наплевать. Они сказали, что переломов в бедре может быть два, а из-за этого часто открывается внутреннее кровотечение. Мама пошла с тобою на рентген, а мы с папой остались сидеть на зеленых пластмассовых стульях в приемной.
- Мне очень жаль, Мел, - сказал он, но я только пожала плечами. - Может, перелом несложный и завтра мы сможем вернуться в парк.
Мужчина в черном костюме, которого мы встретили в Диснейленде, сказал, что даст нам какие-то "контрамарки", если мы вернемся на следующий день.
Был вечер субботы, и на людей, которые приходили в больницу, смотреть было куда интереснее, чем в телек. Два мальчика, которым уже пора было поступать в колледж, смеялись каждый раз, когда смотрели друг на друга: у обоих текла кровь по лбу, из одного и того же места. Старичок в расшитых блестками штанах схватился за правый бок, а девушка, говорившая только по-испански, еле удерживала на руках орущих близнецов.
Сквозь двойные двери справа от нас вдруг молнией вылетела мама, а за ней медсестра и еще какая-то женщина в полосатой юбке и красных туфлях на высоких каблуках.
- Письмо! - сквозь слезы выкрикнула мама. - Шон, куда ты дел письмо?
- Какое еще письмо? - спросил папа, но я уже поняла, о чем она. И в этот момент меня начало тошнить.
- Миссис О’Киф, - сказала женщина в красных туфлях, - пожалуйста, не при людях!
Она тронула маму за руку, и мама, иначе не скажешь, буквально сложилась пополам. Нас отвели в комнату с потрепанным красным диваном, маленьким овальным столиком и искусственными цветкми в вазе. На стене висела фотография с двумя пандами, и я старалась смотреть только на них, пока женщина в красных туфлях - она представилась Донной Роман из Департамента по вопросам семьи - разговаривала с нашими родителями.
- Доктор Райс связался с нами, поскольку его встревожил характер полученных Уиллоу травм, - сказала она. - Искривление руки и рентгеновские снимки показывают, что это не первый ее перелом.
- Уиллоу больна остеопсатирозом, - сказал папа.
- Я уже говорила ей! - вмешалась мама. - Но она и слушать не желает.
- Не имея на руках врачебного свидетельства, мы вынуждены более подробно изучить этот случай. Это простая формальность, ради защиты детей…
- Я хотела бы защитить своего ребенка! - Мамин голос резал, как бритва. - И я бы хотела вернуться к своему ребенку, чтобы сделать это.
- Доктор Райс - профессионал в своей области…
- Если бы он был профессионалом, то знал бы, что я не вру! - парировала мама.
- Насколько я поняла, доктор Райс пытается связаться с лечащим врачом вашей дочери, - сказала Донна Роман. - Но в субботу вечером выйти на связь довольно тяжело. Пока что я бы попросила вас подписать разрешение на полное медицинское обследование Уиллоу. Ей проверят все кости, сделают необходимые неврологические анализы… А мы тем временем можем побеседовать.
- Меньше всего Уиллоу нужны сейчас какие-то анализы, - сказала мама.
- Послушайте, мисс Роман, - вступился папа, - я офицер полиции. Неужели вы думаете, что я стал бы вам лгать?
- Я уже поговорила с вашей женой, мистер О’Киф, и непременно поговорю с вами… но сейчас меня интересует сестра Уиллоу.
Я открыла рот - и тут же закрыла, не сумев ничего сказать. Мама пристально смотрела на меня, как будто пыталась передать свои мысли, а я глядела в пол, пока передо мной не выросли красные каблуки.
- Ты, должно быть, Амелия, - сказала она, и я кивнула. - Давай-ка немного пройдемся. Что скажешь?
Когда мы выходили, путь нам перегородил полицейский, похожий на папу, когда он надевает форму.
- Пусть отвечают порознь! - скомандовала Донна Роман, и он кивнул. Затем она отвела меня к автомату со сладостями в конце коридора. - Чего ты хочешь? Лично я - поклонница шоколада, но ты, возможно, из тех девчонок, что дня не проживут без чипсов?
Сейчас, без родителей, она показалась мне гораздо приятнее. Я тут же указала на батончик "Сникерс", решив, что надо воспользоваться моментом.
- Ты, наверное, совсем не так представляла себе каникулы? - Я покачала головой. - С Уиллоу уже случалось что-то похожее?
- Конечно. У нее часто ломаются кости.
- А как это происходит?
Эта тетка вроде бы должна была быть умной, но явно не производила такого впечатления. А как вообще ломаются кости?
- Ну, она падает. Или ударяется обо что-то.
- "Ударяется"? Или же ее "ударяют"?
Однажды какой-то мальчик сбил тебя с ног во дворе детского сада. Ты, в общем-то, неплохо умела уклоняться, но в тот день бежала слишком медленно.
- И это бывает.
- А кто был рядом с Уиллоу, когда она сломала кость в этот раз?
Я вспомнила, как вы с папой стояли, держась за руку, у кассы.
- Мой папа.
Она поджала губы и скормила еще несколько монет в автомат, который теперь выплюнул бутылку воды. Открутила крышку. Я хотела, чтобы она предложила мне попить, но стеснялась просить.
- Он был в плохом настроении?
Я вспомнила папино лицо, когда мы мчались в больницу вслед за "скорой". Вспомнила его руки, сжатые в кулаки, пока мы ожидали известий о новом переломе Уиллоу.
- Да. В очень плохом настроении.
- По-твоему, он сделал это потому, что злился на Уиллоу?
- Сделал что?
Донна Роман опустилась на корточки, чтобы смотреть мне прямо в глаза.
- Амелия, ты можешь мне обо всем рассказать. Обещаю, тебя никто не тронет.
Тут-то я и догадалась, что она имеет в виду.
- Папа не злился на Уиллоу! Он ее не бил. Произошел несчастный случай!
- Таких несчастных случаев можно избежать.
- Нет… Вы не понимаете… Это из-за Уиллоу…
- Что бы ни делали дети, это не оправдывает жестокого обращения с ними, - вполголоса пробормотала Донна Роман, но я все-таки расслышала ее слова. Потом она встала и зашагала обратно, даже не пытаясь услышать меня. - Мистер и миссис О’Киф, - сказала она, - мы вынуждены поместить ваших детей под опеку с целью защиты.
- Давайте просто поедем в участок и обо всем поговорим, - предложил папе полицейский.
Мама обхватила меня за плечи.
- "Опека с целью защиты"? Это как?
Донна Роман твердой рукой - правда, не без помощи полицейского - попыталась нас разъединить.
- Мы хотим гарантировать детям безопасность, пока вопрос не разрешится. Уиллоу переночует здесь.
Она попыталась вывести меня из комнаты, но я ухватилась за дверь.
- Амелия?! - закричала мама как безумная. - Что ты ей наговорила?!
- Я хотела сказать правду.
- Куда вы ведете мою дочь?
- Мама! - завизжала я, протягивая к ней руку.
- Идем, солнышко, идем, - приговаривала Донна Роман и все тянула меня.
Как я ни кричала и ни отбивалась, меня все же выволокли из больницы. За пять минут борьбы у меня онемели пальцы. Только тогда я поняла, почему ты не плачешь, когда тебе больно. Поняла, что бывает такая боль, которую не выплакать.
Я слышала выражение "приемная семья" по телевизору, встречала его в книжках, но мне всегда казалось, что туда отдают сирот и детей из гетто - ну, знаете, таких, у которых родители торгуют наркотиками. Я и не думала, что это имеет отношение к нормальным девочкам вроде меня, которые живут в милых домиках, получают кучу подарков на Рождество и никогда не ложатся спать голодными. Но, как выяснилось, миссис Уорд - хозяйка этого временного приюта - могла быть обычной мамой. И судя по фотографиям, облепившим всю свободную поверхность в доме вместо обоев, когда-то она и была обычной мамой. Она встретила нас на пороге в красном халате и тапочках, похожих на розовых поросят.
- Ты, наверное, Амелия, - сказала она, приоткрывая дверь.
Я ожидала увидеть целый выводок детей, но никого, кроме меня, там не оказалось. Миссис Уорд отвела меня в кухню, где пахло моющим средством и вареными макаронами, и поставила передо мной стакан молока и блюдце с шоколадным печеньем.
- Ты, должно быть, проголодалась, - сказала она, и хотя это было правдой, я помотала головой. Я не хотела у нее ничего брать: это значило бы, что я сдалась.
В моей спальне стоял комод, небольшая кровать, накрытая стеганым одеялом в вишенку, и телевизор с пультом. Родители никогда не поставили бы мне в комнату телевизор: мама говорит, что телевидение - это Корень Зла. Я сообщила об этом миссис Уорд, и она рассмеялась.
- Может, так оно и есть, - сказала она. - С другой стороны, бывают в жизни случаи, когда серия "Симпсоны" - лучшее лекарство.
Она достала из выдвижного ящика чистое полотенце и ночную рубашку на несколько размеров больше, чем нужно. Интересно, откуда это у нее? И давно ли тут спала девочка, которая носила эту рубашку и вытиралась этим полотенцем?
- Моя дверь - прямо по коридору, - сказала миссис Уорд. - Тебе еще что-нибудь нужно?
Да, нужно.
Мне нужна моя мама.
Мне нужен мой папа.
Мне нужна ты.
Мне нужно попасть домой.
- И долго, - выдавила я, - мне придется тут жить?
Это были первые слова, которые я произнесла в ее доме.
Миссис Уорд грустно улыбнулась.
- Я не знаю, Амелия.
- А мои родители… они тоже в приюте?
- Вроде того, - неуверенно ответила она.
- Я хочу увидеть Уиллоу.
- Завтра утром мы первым делом отправимся в больницу. Годится?
Я кивнула. Мне очень хотелось ей поверить. Обняв это обещание, как дома обнимала плюшевого лосенка, я могла проспать до утра. Я могла убедить себя, что все обязательно будет хорошо.
Улегшись, я попыталась вспомнить всю ту чушь, которую ты бормочешь перед сном, пока я кричу тебе: "Да замолчи же!" Чтобы проглотить пищу, лягушки закрывают глаза… Одного карандаша хватает на непрерывную линию длиной в тридцать пять миль… "Аргентина манит негра" - это палиндром…
Я, кажется, начала понимать, зачем ты таскаешь с собой эту ненужную информацию, как другие дети - любимые одеяла: повторяя эти факты вновь и вновь, я ощущала себя в безопасности. Почти. Только не знала почему. То ли потому, что приятно быть хоть в чем-то уверенной, когда вся жизнь вокруг состоит из вопросительных знаков, то ли потому, что это напоминало мне о тебе.
Я до сих пор чувствовала голод - а может, пустоту внутри, непонятно. Когда миссис Уорд ушла в свою спальню, я осторожно встала с кровати и на цыпочках прокралась в коридор. Включила свет, прошла в кухню, открыла холодильник. Мои босые ноги обдало холодом. Я уставилась на нарезки, запаянные в пластик, на груды яблок и персиков в нижнем отсеке, на солдатские шеренги апельсинового сока и молока. Услышав, как мне показалось, скрип половицы, я схватила все, что поместилось в руках: буханку хлеба, тарелку спагетти, горсть шоколадного печенья - и побежала обратно в комнату. Закрыв дверь, я разложила свои сокровища на постели.
Сначала - только печенье. Но тут живот заурчал, и я съела спагетти - брала я их руками, так как вилки не было. Потом я отщипнула хлеба, потом еще и еще. Не успела я опомниться, как остался один целлофан. "Что со мной? - подумала я, поймав свое отражение в зеркале. - Кто вообще способен есть буханку хлеба целиком?!" Я и внешне была довольно мерзкая: мышиного цвета волосья, вьющиеся в дождь, далеко посаженные глазенки, кривой передний зуб, жирная задница, торчащая из джинсов, как тесто из кадушки, - а внутри стала еще противнее. Я представила, что внутри у меня - громадная черная дыра, вроде той, о которой нам рассказывали на уроках физики. Эти черные дыры засасывают в себя всё. Учительница называла их "пылесос пустоты".
Все, что во мне было хорошего и доброго, всё, что мне приписывали люди, всё это было отравлено одним-единственным желанием, притаившимся в самом темном уголке моей души: желанием родиться в другой семье. Настоящая "Я" мечтала, чтобы ты вообще не рождалась на свет. Настоящая "Я" смотрела, как тебя грузят в "скорую", и хотела сама остаться в Диснейленде. Настоящая "Я" - бездонная яма, которая может проглотить буханку хлеба за десять минут и в ней еще останется свободное место.
Я ненавидела себя.
Даже не знаю, что заставило меня пойти в ванную (розочки на обоях, мыльце в форме зверюшек) и засунуть два пальца в горло. Может, я чувствовала, как по моим венам течет яд, и хотела выплеснуть его наружу. Может, я хотела себя наказать. Может, я хотела управлять той частью себя, которая управлению не поддавалась, и тогда, надеялась я, все остальное тоже вернется в норму. "Крыс никогда не рвет", - однажды сказала ты, и я вспомнила твои слова в тот момент. Одной рукой придерживая волосы, я блевала до тех пор, пока не опустела, пока, насквозь вспотев, не откинулась на спину и не подумала с облегчением: "Да, хотя бы это я могу, хотя бы тут я не напортачила, пускай мне и сделалось еще хуже". Желудок сводило в спазмах, на языке горчила желчь, ощущения были отвратительные - но теперь я, по крайней мере, могла найти этому физическую причину.
На подкашивающихся ногах я кое-как забралась в чужую постель и нащупала пульт. По глазам как будто прошлись наждачной бумагой, горло драло, но заснуть я не могла. Вместо этого я листала кабельные каналы, натыкаясь то на передачи об интерьерах, то на мультики, то на ночные ток-шоу, а то и на состязания поваров. На двадцать второй минуте "Шоу Дика Ван Дайка" показали рекламу Диснейленда - как будто дразнили меня, шутили надо мной, делали мне предупреждение. Кто-то будто пнул меня в живот: вот она, фея Колокольчик, вот эти счастливые лица, вот это довольное семейство, только что, наверно, слезшее с "чашек".
А если родители не вернутся?
Вдруг ты не выздоровеешь?
Вдруг мне придется остаться здесь навсегда?
Из глаз потекли слезы, и я закусила угол наволочки, чтобы миссис Уорд не услышала моих всхлипов. Выключив звук, я смотрела, как незнакомое семейство в полной тишине кружит на аттракционах Диснейленда.
Шон
Интересно получается: человек может быть на сто процентов уверен в своем мнении насчет чего-то, пока оно не коснется его лично. Взять те же аресты. Люди, не связанные с системой правосудия, возмущены возможностью ошибки. Если ошибка допущена, человека отпускают и говорят ему, что просто выполняли свою работу. Лучше рискнуть, чем позволить злоумышленнику разгуливать на свободе, я неоднократно повторял эти слова. И пусть все эти правозащитники, которые преступника, столкнувшись с ним нос к носу, не узнают, катятся к черту. Вот во что я верил душой и сердцем, пока меня самого не отвезли в полицейский участок Лэйк Буэна-Виста по подозрению в жестоком обращении с детьми. Стоило врачам взглянуть на твои рентгеновские снимки, на десятки срастающихся переломов, на изгиб твоей правой лучевой кости, которая вообще-то должна быть прямой, и они мигом забили в набат и вызвали замначальника местной полиции. Доктор Розенблад еще несколько лет назад выписал нам справку, которая должна была выпустить нас из любой тюрьмы: многих родителей, чьи дети болеют ОП, обвиняют в жестоком обращении, не располагая историей заболевания. Шарлотта всегда хранила эту справку в машине, но сегодня, забегавшись, забыла ее взять. И нас обоих потащили в участок на допрос.
- Что за дерьмо! - вопил я. - Моя дочь упала на глазах у людей. Это видело человек десять, не меньше! Почему вы их не вызовете? Вам что, настоящих преступлений не хватает?
Я колебался, какую предпочесть роль: хорошего или плохого полицейского, - но, как оказалось, ни та ни другая не годится, когда допрос ведет другой полицейский из незнакомого ведомства. Суббота, около полуночи - а значит, связаться с Розенбладом и всё разъяснить удастся, возможно, лишь к понедельнику. Шарлотту я не видел с того момента, как нас сюда привезли: в случаях вроде нашего полиция разделяет родителей, чтобы у них не было возможности сфабриковать объяснения. Проблема заключалась в том, что даже правда звучала неправдоподобно. Ребенок поскользнулся на салфетке и сломал оба бедра в нескольких местах? Чтобы почуять неладное в таком рассказе, необязательно служить в полиции девятнадцать лет. А я прослужил именно столько.