Ладонь моя уперлась в грубые выступы подкладки. Сколько должно пройти времени, прежде чем я смогу носить этот сверточек, ощущать тепло твоей кожи на своей? Я вспоминала, как плакала новорожденная Амелия, как я укладывала ее в кроватку и засыпала, стиснув ее в объятиях, и всегда переживала, как бы не придавить ее во сне. Но с тобой все иначе - тебя опасно было вынимать из колыбели. Опасно даже гладить по спинке.
Я подняла глаза.
- Может, ты ее подержишь… - сказала я Пайпер.
Она села рядом со мной и провела пальцем по восходящей луне твоей головки.
- Шарлотта, - сказала Пайпер, - она не разобьется.
Мы обе знали, что это неправда, но прежде чем я успела ее уличить, в палату ворвалась Амелия. На ее варежках и шерстяной шапочке виднелись не успевшие растаять снежинки.
- А вот и она, а вот и она! - пропела твоя сестра.
Когда я впервые сказала ей, что у нас появишься ты, она спросила, не управлюсь ли я к обеду. Я ответила, что ждать нужно еще около пяти месяцев, и она решила, что это слишком долго, и стала притворяться, будто ты уже родилась. Носила всюду свою любимую куклу и обращалась к ней "Сисси". Иногда, заскучав или отвлекшись, Амелия роняла куклу вниз головой, и твой отец смеялся: "Хорошо, что это тренировочная версия".
Как только Амелия взгромоздилась Пайпер на руки, чтобы вынести вердикт, в дверях возник Шон.
- Она слишком маленькая, чтобы кататься со мной на коньках, - заявила Амелия. - И почему она одета как мумия?
- Это не бинты, а ленты, - сказала я. - Подарочная упаковка.
Это была моя первая ложь в твое спасение, и, будто почувствовав это, ты проснулась. Ты не плакала, ты вообще не шевелилась.
- Что у нее с глазами?! - в ужасе воскликнула Амелия, и мы все уставились на визитную карточку твоей болезни: белки, которые были не белыми, но ярко-голубыми.
В двенадцать часов медсестры вышли на ночную смену. Мы с тобой крепко спали, когда в палату вошла женщина. Я медленно выплыла из сна в явь, сосредоточившись на ее халате, именном значке и рыжих кудрях.
- Погодите, - сказала я, предупреждая ее движение, - будьте осторожны с ней!
Она снисходительно улыбнулась.
- Не волнуйтесь, мамочка. Я меняла подгузники каких-то десять тысяч раз в жизни.
Но я тогда еще не умела быть твоим голосом. Разворачивая пеленку, она слишком резко дернула за край. Ты перевернулась на бок и завизжала - не захныкала, как прежде, когда была голодна, а исторгла пронзительный, свистящий звук, которым сопровождалось твое рождение.
- Вы сделали ей больно!
- Ей просто не нравится просыпаться среди ночи…
Я не могла представить ничего ужаснее твоих воплей, но тут твоя кожа поголубела под цвет глаз, а дыхание превратилось в череду судорожных глотков воздуха. Медсестра склонилась над тобой, сжимая в руке стетоскоп.
- В чем дело? Что с ней? - требовательно спросила я.
Она, нахмурившись, прослушивала твою грудную клетку, когда ты вдруг обмякла всем тельцем. Медсестра нажала на кнопку за изголовьем кровати.
- Экстренная ситуация! - объявила она, и в тесную палату, несмотря на поздний час, мигом набилось множество людей. Слова пролетали, как реактивные снаряды: "Гипоксия…
Газ в артериальной крови… Сорокашестипроцентный SО2… Ввод FIО2…"
- Начинаем закрытый массаж сердца.
- У нее ОП.
- Лучше жить с переломами, чем умереть с целыми костями.
- Понадобится портативный грудной ап…
- Когда это началось, в левой стороне не было слышно дыхания…
- Незачем ждать рентгена, у нее в плевральной области может оказаться воздух…
За мелькающими столбами их тел я поймала проблеск иголки, входящей тебе между ребер, а через несколько секунд чуть ниже погрузился и скальпель. Красная капелька крови, зажим, длинный шланг, ведущий к сердцу… Я наблюдала, как они пришивают змеившуюся из твоего бока трубку.
К тому моменту, как приехал Шон, вне себя от волнения, с вытаращенными глазами, тебя уже отвезли в реанимацию.
- Ее разрезали, - всхлипывая, сказала я, не найдя других слов.
И когда он сжал меня в объятиях, я наконец дала волю так долго копившимся слезам.
- Мистер и миссис О’Киф? Меня зовут доктор Родс.
В палату заглянул парень, похожий на старшеклассника. Шон стиснул мою ладонь.
- Что с Уиллоу? - спросил он. - Мы можем ее увидеть?
- Не сейчас, но скоро сможете, - заверил нас врач, и тугой узел у меня внутри распустился. - Рентген грудной клетки показал перелом ребра. Несколько минут в мозг не поступал кислород, а это привело к прогрессирующему пневмотораксу, смещению средостения и кардиопульмональному шоку.
- Ради бога, говорите по-английски! - вспылил Шон.
- Мистер О’Киф, она несколько минут была лишена кислорода. Ее сердце, трахея и основные сосуды сместились на противоположную сторону тела, поскольку грудную полость заполнило воздухом. Плевральная дренажная трубка вернет органы на место.
- Лишена кислорода… - пробормотал Шон так, будто слова эти липли к горлу. - Это же означает церебральные нарушения!
- Не исключено. Нам еще предстоит это выяснить.
Шон так крепко сжал кулаки, что побелели костяшки пальцев.
- Но ее сердце…
- Сейчас ее состояние оценивается как стабильное, хотя кардиопульмональный шок может повториться. Мы точно не знаем, как организм отреагирует на меры, принятые для спасения ее жизни.
Я расплакалась.
- Я не хочу, чтобы с ней опять это делали! Шон, я не позволю…
Врача явно обескуражила моя истерика.
- Вы можете подписать отказ от реанимации, он прикреплен к личному делу Уиллоу. Тем самым вы запретите врачам восстанавливать ее жизненные функции, если что-либо подобное произойдет вновь.
В последние недели беременности я готовилась к самому худшему, но, как оказалось, понятия не имела, что такое "самое худшее".
- Подумайте об этом, - сказал врач.
- Может, - сказал Шон, - она и не должна быть здесь, с нами. Может, на то воля Божья…
- А моя воля кого-нибудь интересует? - спросила я. - Я хочу, чтобы она жила. Я так ее ждала!
Мои слова его уязвили.
- Думаешь, я не ждал?
В окно я видела покатый склон больничного двора, засыпанный ослепительным снегом. Белый свет резал по глазам, никто бы уже и не догадался, что всего пару часов назад над городом неистовствовала буря. Предприимчивый отец вынес своему сыну поднос из кафе, и мальчишка с хохотом покатился с горки, вздымая снежные брызги. Съехав, он помахал в больничное окно вроде моего, откуда кто-то, должно быть, за ним наблюдал.
Наверное, его маму положили сюда, чтобы она родила ему братика или сестричку. Вполне вероятно, что она сейчас в соседней палате смотрит, как ее сын катается на подносе.
"А моя дочь, - рассеянно подумала я, - этого никогда не сможет".
Держась за руки, мы с Пайпер смотрели на тебя в палате интенсивной терапии. Через твои раздробленные ребра змеилась дренажная трубка, на руках и ногах по-прежнему белели повязки. У меня задрожали колени.
- Ты в порядке? - спросила Пайпер.
- Да что обо мне волноваться… Нам предложили подписать отказ от реанимации.
Глаза у Пайпер поползли на лоб.
- Кто?
- Доктор Родс…
- Он же ординатор! - Это слово она произнесла с таким отвращением, с каким могла бы обозвать его фашистом. - Он еще не знает, где у нас столовая, а тем более - как разговаривать с матерью, чей ребенок пережил сердечный приступ у нее на глазах. Ни один педиатр не предложит отказа, если у новорожденного не обнаружено необратимых травм мозга…
- Я видела, как ее разрезают, - запинаясь, сказала я. - Я слышала, как у нее ломаются ребра, когда они пытались возобновить сердцебиение…
- Шарлотта…
- А ты бы на моём месте подписала?
Не дождавшись ответа, я обошла кроватку с другой стороны - и ты очутилась между нами, зажатая и беспомощная, наша общая страшная тайна.
- Значит, теперь я всегда буду жить так?
Пайпер молчала. Мы вслушивались в симфонию окружавшей тебя аппаратуры. Ты вдруг проснулась, поджала пальчики на ножках, расставила ручки будто для объятия.
- Не всегда, - наконец ответила Пайпер. - Но пока жива Уиллоу - да.
Ее слова эхом отдавались у меня в голове весь день. Не смолкали они и в тот момент, когда я подписывала отказ от реанимации. Этот документ был отчаянной мольбой о помощи, но стоило вчитаться между строк - и становилось ясно: я впервые солгала и признала, что не хотела давать тебе жизнь.
I
Почти все на свете может разбиться, не исключая сердце. Уроки жизни сохраняются не в мудрости, но в шрамах и мозолях.
Уоллес Стегнер. Птица-наблюдатель
термообработка - постепенное, медленное нагревание.
При слове "термообработка" большинство из нас представляет себе металлы и сплавы. Но и кулинары могут повышать прочность своих ингредиентов, если не пожалеют времени. В яйца, к примеру, небольшими порциями добавляют кипяток, чтобы температура их возросла, но желток не свернулся. В результате мы получаем заварной крем, который можно подавать как отдельный соус или же включать в состав сложных десертов.
Вот вам интересный факт: консистенция конечного продукта не зависит от жидкости, с помощью которой его нагревали. Чем больше вы кладете яиц, тем гуще и насыщенней получится конечный продукт.
Иными словами, исход всего предприятия определяет вещество, с которого вы начинаете.
CRÈME PATISSERIE
2 чашки цельного молока.
6 яичных желтков комнатной температуры.
5 унций сахара.
1/2 унции кукурузного крахмала 1 чайная ложка ванили.
Доведите молоко до кипения в кастрюле из нереагирующего материала. Взбейте желтки с сахаром и крахмалом в миске из нержавеющей стали. Проведите термообработку с помощью горячего молока. Поставьте полученную смесь на огонь и, продолжая помешивать, дождитесь, пока она загустеет. Перемешивайте еще быстрее, а после кипения уберите с огня. Добавьте ваниль и вылейте в нержавеющую миску. Посыпьте сахаром и накройте крем целлофаном. Поставьте в холодильник и как следует охладите перед употреблением. Крем можно использовать как начинку для фруктовых пирожных, "Наполеона", буше, эклеров и т. п.
Амелия
Февраль 2007 г.
За всю свою жизнь я ни разу никуда не ездила на каникулы. Я даже за пределы Нью-Гэмпшира не выезжала - не считая той поездки в Небраску вместе с тобой и с мамой. Но даже ты не будешь спорить, что три дня смотреть старые серии "Тома и Джерри" по больничному телевизору, пока у тебя берут анализы, - это не то же самое, что валяться на пляже или любоваться Большим каньоном. Так что можешь представить, как я обрадовалась, когда узнала, что мы всей семьей отправляемся в Диснейленд. Ехать мы собирались на зимних школьных каникулах. Посреди нашей гостиницы должен был ходить поезд-монорельс.
Мама начала составлять список аттракционов, которые нам нужно будет посетить. "Мир тесен", "Летающий слоненок Дамбо", "Полет Питера Пэна".
- Но это же для детей! - пожаловалась я.
- Это самые безопасные аттракционы, - сказала она.
- Может, "Космическая гора"? - предложила я.
- "Пираты Карибского моря", - ответила она.
- Отлично! - воскликнула я. - Впервые в жизни поеду на каникулы, а удовольствия никакого не получу!
С этими словами я вихрем вылетела из комнаты. И хотя не слышала их разговоров со второго этажа, общий смысл я могла представить: "Амелия опять капризничает".
Странно, но когда такое случается (а случается оно почти всегда), мама даже не пробует что-то исправить. Она слишком занята тобой и поручает это папе. Вот и еще один повод для зависти: тебе он родной отец, а мне всего лишь отчим. Своего родного отца я не знаю. Они с мамой расстались еще до моего рождения, и она клянется, что лучшего подарка, чем исчезнуть из нашей жизни, он и придумать не мог. Шон меня удочерил и ведет себя так, будто любит меня не меньше, чем тебя. Только в голове у меня типа как сидит здоровенная черная заноза: я всегда помню, что этого не может быть.
- Мел, - начал он, зайдя в мою комнату (я только ему разрешаю так себя называть, потому что это слово напоминает мне о школе), - я понимаю, что ты уже готова кататься на "взрослых" горках. Но мы не хотим, чтобы Уиллоу скучала.
"Ведь если Уиллоу заскучает, станет скучно всем нам!" Ему даже не пришлось произносить это вслух, я и так услышала.
- Мы просто хотим провести эти каникулы одной дружной семьей, - сказал он.
Я немного подумала и сказала:
- "Чашки".
Как будто это слово сказал кто-то другой.
Папа пообещал отстоять мою заявку, и хотя мама поначалу ни в какую не соглашалась - ты же можешь удариться об толстую штукатурку внутри чаши! - ему все же удалось ее убедить, что мы будем кружить, зажав тебя посредине, и ты не ушибешься. После переговоров он с такой гордостью улыбнулся мне, что я не нашла в себе сил сказать, насколько мне безразличны эти дурацкие "чашки".
Вспомнила о них я только потому, что несколько лет назад смотрела передачу о Диснейленде. Фея Колокольчик плыла по Волшебному Королевству, как комарик, прямо над головами посетителей. Одна семья, в которой дочки были примерно нашими ровесницами, пошла кататься на "чашки" в виде Безумного Шляпника. Я глаз не могла от них оторвать: у старшей дочки волосы были коричневые, как у меня, а отец, если прищуриться, был похож на нашего папу. Эта семейка выглядела такой счастливой, что у меня заболел живот. Я знала, что люди в этом ролике не были настоящей семьей, что "мама" и "папа" - это, скорее всего, два одиноких рекламных актера, а "детей" своих они впервые увидели утром перед съемками, но мне очень хотелось, чтобы они таки были семьей. Я хотела поверить, что они искренне смеются и улыбаются, когда их бешено крутит в аттракционе.
Выбери десять человек с улицы, посади их в одну комнату и спроси, кого им больше жаль, меня или тебя. Мы обе знаем, что ответ очевиден. Сложно заметить что-то за твоими шинами и повязками; сложно думать о чем-то другом, когда тебе пять лет, а выглядишь ты на два. Когда твои бедра так странно выгибаются, если тебе вообще удается пойти. Я не хочу сказать, что тебе пришлось проще. Я хочу сказать только то, что мне пришлось труднее. Ведь когда я думаю, что мне не повезло, я смотрю на тебя - и мне становится еще хуже из-за того, что я так подумала.
Можешь примерно представить себе, как я живу.
"Амелия, не прыгай на кровати: поранишь Уиллоу".
"Амелия, сколько раз я просила тебя не разбрасывать носки по полу? Уиллоу может споткнуться".
"Амелия, выключи телевизор".
Хотя я смотрела его всего полчаса, а ты по пять часов таращишься в экран, как зомби.
Я понимаю, что говорю, как законченная эгоистка, но, с другой стороны, это же все правда, я действительно так себя чувствую. Мне, может, всего двенадцать, но этих двенадцати лет хватило, чтобы понять: наша семья не такая, как другие семьи, и никогда такой не станет. Наглядный пример: какая семья собирает целый чемоданбинтов и гипса "на всякий случай"? Какая мама целыми днями ищет информацию о больницах в Орландо?
Наконец наступил день отъезда. Пока папа загружал багажник, мы с тобой сидели за кухонным столом и играли в "камень-ножницы-бумага".
- Раз, два, три! - выкрикнула я, и мы обе выбросили "ножницы".
Я могла бы догадаться: ты всегда выбрасываешь "ножницы".
- Раз, два, три, - снова отсчитала я и теперь показала "камень". - Камень ломает ножницы, - сказала я и стукнула тебя по руке кулаком.
- Осторожней! - предупредила меня мама, хотя смотрела в другую сторону.
- Я выиграла.
- Ты всегда выигрываешь!
Я засмеялась.
- Потому что ты всегда выбрасываешь "ножницы"!
- Ножницы изобрел Леонардо да Винчи. - сказала ты.
Ты вообще знаешь кучу всего такого, о чем не знает больше никто и на что всем другим наплевать. Ты же все время читаешь, или лазишь в Интернете, или смотришь по каналу "История" передачи, от которых меня клонит в сон. Люди всегда удивлялись, встретив пятилетнего ребенка, которому известно, что сливной бачок звучит нотой ми-бемоль, а старейшее слово в английском языке - town, "город". Но мама говорила, что многие дети с ОП рано выучиваются читать и вообще у них "хорошее чувство языка". Я думала, это вроде мышцы: мозгами ты пользовалась чаще, чем остальными частями тела, которые могли сломаться. Неудивительно, что ты говорила, как маленький Эйнштейн.
- Я все взяла? - спросила мама, обращаясь к самой себе, и в стотысячный раз прошлась по списку. - Письмо! Амелия, нам нужна справка от врача.
Она имела в виду письмо от доктора Розенблада, в котором подтверждалось очевидное: ты больна ОП, ты лечишься у него в больнице - "для экстренных случаев". Прикольная формулировка, учитывая, что у тебя экстренный случай шел за экстренным случаем. Письмо лежало в бардачке вместе с документами на машину, инструкцией по эксплуатации от фирмы "Тойота", рваной картой Массачусетса, чеком из автомастерской и жвачкой без фантика, успевшей порасти плесенью. Я уже проводила инвентаризацию, пока мама расплачивалась за бензин.
- Если оно в машине, почему ты не можешь достать его по дороге в аэропорт?
- Потому что забуду, - объяснила мама.
В комнату вошел отец.
- Мы готовы, - провозгласил он. - Ну, что скажешь, Уиллоу? Поедем в гости к Микки?
Ты расплылась в довольной улыбке, как будто Микки Маус - это настоящая гигантская мышь, а не девочка-подросток в костюме, вынужденная подрабатывать летом.
- У Микки Мауса день рождения восемнадцатого ноября, - объявила ты, пока мы помогали тебе слезть с кресла. - Амелия выиграла у меня в "камень-ножницы-бумага".
- Это потому, что ты всегда выбрасываешь "ножницы", - заметил папа.
Мама, нахмурив брови, в последний раз заглянула в список.
- Шон, ты не забыл "мотрин"?
- Два флакона.
- А фотоаппарат?
- Черт, я его достал и положил на тумбочку… Солнышко, - обратился он ко мне, - сбегаешь за ним? А я тем временем усажу Уиллоу в машину.
Я кивнула и побежала вверх по лестнице. Спускаясь с фотоаппаратом, я увидела, что мама осталась в кухне одна. Она медленно обернулась на мои шаги, и я прочла на ее лице растерянность: она словно не знала, что делать, если Уиллоу нет рядом. Она выключила свет и заперла входную дверь, а я вприпрыжку бросилась к машине. Отдав папе фотоаппарат и пристегнувшись, я наконец позволила себе признать: пускай это и глупо для двенадцатилетней девушки, но я ужасно хотела скорее попасть в Диснейленд! Я мечтала о лучах солнца, о песнях из диснеевских мультфильмов и монорельсах посреди гостиницы… Я и думать забыла о письме доктора Розенблада.
А значит, во всем, что произошло, была виновата я.