Было темно. Сквозь приоткрытые двери домов на улицу пробивался скудный свет. На ступеньках сидели молчаливые люди, сливаясь с темнотой. Я видел только их светлые рубашки и слышал, как они пели песни. Такие же грустные, как и их судьба. Некоторые поднимались с насиженных ступенек и двигались в сторону ближайшего киоска. Такие обычно в этом районе стоят на пересечении двух улиц. Небольшие темные ларьки, в которых продавцы считают выручку то ли наощупь, то ли угадывая значение цифр на купюрах под коптящим пламенем свечи. Пиво, сигареты, марихуана, если знаешь продавца. Но только, если знаешь. Если нет, то больше, чем на пиво, можно не рассчитывать. Грустная гортанная мелодия была слышна даже сквозь толстые стекла роскошного немецкого автомобиля.
Мой спутник постучал в стеклянную перегородку костяшкой согнутого указательного пальца. Водитель чуть обернулся, почти вполоборота. Чиновник, слегка осклабившись, сделал жест, словно врубал погромче воображаемую магнитолу. Водитель понятливо закивал, взмахнул правой рукой, мол, понимаю, босс, и включил музыку в нашем отсеке. Из динамиков на нас полился сладковатый женский голос вперемежку с электронными звуками. Кажется, такая музыка называется "нью эйдж", она считается медитативной, нервоуспокаивающей, поэтому ее так любят крутить в женских парикмахерских салонах. Но меня сейчас она не могла ни расслабить, ни успокоить. Уж лучше бы марихуана из ближайшего киоска.
Кто, в конце концов, хозяин положения – я или этот черный президент? Кто продает товар, тот диктует условия, таково правило рынка. Здесь же все было по-другому. Я мог сколь угодно долго возить сюда свой металлолом, думая при этом, что от меня зависит судьба этой страны. Глупости. Судьба этой страны зависела от всякой ерунды, например, от интенсивности тропического ливня или от того, насколько был удачен вчерашний секс у Тайлера. И моя судьба, кстати, тоже.
Я мог бы отказаться от коммерческого предложения, которое лежало на раскрытой ладони моего собеседника. Такое яркое, даже в свете экономных лампочек внутренней иллюминации "мерседеса", такое привлекательное. Такое жесткое. Даже глядя на эти прозрачные гранулы, начинаешь понимать, что отказаться невозможно. Это они, а не Тайлер, не терпят возражений. Ну, нельзя им отказать, и все тут. А если попробовать? Если набрать полные легкие воздуха, задержать его на секунду и спокойно выдохнуть "нет"? Что-то не выходит. А, может, язык не тот, может попробовать по-русски, украински или на языке краан? Он ведь, кажется, из племени краан, этот человек в помятом костюме. Язык туго ворочается во рту, алмазы рассыпают свой тусклый блеск, и он струится по желтоватой ладони, на которой лежат камни, медленно растекается и застывает между пальцами. Мне кажется, что с каждым мгновением эти алмазы становятся все тяжелее, руке нужно прилагать некоторые усилия, чтобы держать камни, а, может, этот желтый тусклый свет придает им вес, которого на самом деле они не имеют. Сколько в них карат, интересно? У меня в глазах появляется влага. Ого, я почти расплакался. Видимо, это условный рефлекс. Алмазы, как сказал Тайлер, это слезы матери-прародительницы, я сейчас плачу, потому что вижу эти материнские слезы, и мне хочется поскорее забрать их с чужой ладони и надежно спрятать куда-нибудь в карман поглубже. Кошелек для этого тоже подойдет. А, может, он и впрямь говорил правду, и это действительно остекленевшая печаль, и тогда понятно, почему они не приносят счастья. И, опять-таки, тогда понятно, почему, зная об этом, тысячи людей гоняются за этими прозрачными камнями по всему миру. Это они только говорят, что их судьба будет совсем иной, более счастливой, чем участь тех, из-за кого эти слезы превратились в камни. А на самом деле охотника за алмазами просто собиратели каменных слез. Так надо. Это против их воли. Это инстинкт. Собирать печаль предков – вот в чем состоит их жизненная функция. Ну, что ж, отныне это будет и моя задача. Великая цель большого белого человека. Если не удастся обвести вокруг пальца черных.
- Я не могу ответить "да" прямо сейчас, потому что я не Де Бирс и не знаю, что и почем в этом бизнесе. Говорю Вам это вполне откровенно. Но мой ответ не будет содержать и слова "нет", что означает лишь продолжение переговоров.
"Гениально", - наверняка подумал помятый костюм. Я это угадал по его глазам, по легкому блеску и уголкам губ, которые едва поднялись вверх. "Улыбнулся, падла," - оценил я про себя - "Значит, умею я завернуть нужный текст." И пошел заворачивать дальше.
- Я готов лишь оговорить технологию оплаты, а детали ценовой политики должны быть изложены Вами таким образом, чтобы я понимал, куда идут финансовые потоки.
- Ваши финансовые потоки Вы будете исследовать сами. - мягко отрезал костюм. - Сейчас мне главное услышать от Вас принципиальный ответ. "Да" или "нет".
Как же мне хочется отстрелить тебе яйца, маленький черный негодяй. Вот отмотать бы двадцать пять лет и вернуться туда, в зимний тир, и прибить бы тебя вместо мишени. И вернуть бы еще туда Лешу Ломако с его никелированным штуцером и патронами десятого калибра.
- Так "да" или же "нет"? - улыбнулся помятый.
- Да. Так. Si. Yes. Oui. Ja. Ehe. - я, как хороший пианист, сыграл музыкальную фразу, построенную на разноязыких словах, означавших согласие. Это была гамма, в темпе аллегро, в характере от спокойного диминуэндо до мощного крещендо, и когда я произносил "да" на албанском, я уже почти кричал. - На каком долбаном языке Вам нужно отвечать?
- Ну, охладитесь, водитель может услышать, будет неловко. - примирительно заворковал чиновник. - Достаточно и одного "да", например, на русском.
- Ни хрена Ваш водитель не услышал, - я снизил обороты.
- Вы не можете видеть себя со стороны, Вы очень громко кричите.
Машина подъехала к моему дому. Знакомое кафе. Все те же лица, потягивающие пиво за пластиковыми столиками. Зонтики над их головами. На кой они сдались, если на улице ночь, не понимаю. Думаю о том, что, наконец-то добрался до дома и высплюсь. Высплюсь нормально, впервые за двое суток.
- Любопытно, - сказал пиджак, высунувшись из машины. - а если бы вместо меня с Вами ехал президент, Вы бы тоже стали так орать?
Надо полагать, это он сказал вместо "до свидания". Езжай, езжай, подумал я сурово, как и положено вновь назначенному охотнику за бриллиантами. Вслух же охотник ничего не ответил. Он, то есть я, искал в кармане ключ. Сейчас открою дверь, поднимусь по ступенькам и как завалюсь на кровать. Мягонькая, она давно меня заждалась. И никто не отберет у меня мое право на сон. Конечно же, все было иначе.
ГЛАВА 16 - ЛИБЕРИЯ, МОНРОВИЯ, МАЙ 2003. НЕУГОМОННЫЙ ЖУРНАЛИСТ
"Это колумбийские паспорта, Иваныч. Это FARC! А FARC это кокаин, тут просто без вариантов!" Сергей орал, как бешеный. Я сидел и слушал его бессвязные крики, наблюдал, словно сонный зритель в театре, его ужимки, жесты и прыжки и не понимал – не понимал! - почему я его не могу выставить из дома. Сергей ворвался ко мне ровно через пять минут после того, как я положил голову на розовую подушку. Сначала он набирал мой мобильный номер. Я увидел, что звонит Журавлев, и отключил телефон. Тогда он стал орать под окном. Я включил телефон, перезвонил ему и сказал, что спущу собак вместе с охранниками. Я их давно уволил, да и собака у меня была одна, к тому же она видела в людях только хорошее, поэтому никого не кусала. Но Сергей об этом не мог знать. Он заплатил пять сотен местных долларов, и за эти деньги посетители кафе стали выстраивать пирамиду из столов и стульев под моим забором. Ну и хрен с вами, думаю, у меня там сверху все утыкано битым стеклом. Потом вдруг меня осенило: на первый раз стекло их, может, и остановит, но, попробовав разок, они могут попробовать и другой, уже без Журавлева. И наверняка добьются своего, в смысле, нарушат мою прайвэси, границы которой и так здесь довольно условны. Иного выхода просто не было.
- Заходи, - говорю я ему по телефону и нажимаю кнопку замка. Я был пойман врасплох между сном и явью. Мои глаза были закрыты, но сознание с усердием бортового самописца фиксировало все звуки, которые снаружи доходили до моего слуха. Вот щелкнула механическая защелка, скрипнула железная калитка, и через секунду мощная пружина захлопнула ее с оглушающим звоном. Сергеевы кроссовки бодро прошуршали по мелкому гравию, которым были обозначены дорожки на моем скромном приусадебном участке. Дверь бунгало была открыта. Шуршащий звук шагов сменился звонким. Это он идет по каменным плитам пола. Значит, на счет три надо открыть глаза. Я открыл и обалдел. Этот человек ни капли не был похож на того Сергея. с которым я распрощался в доме Мики. Только голос был его, остальное... Остальное это то, что было на нем надето. Порванная черная жилетка с огромным количеством карманов. Их было явно меньше, чем позавчера утром, когда я впервые его увидел. Некоторые, кажется, были оторваны. Под жилеткой была волосатая грудь, безо всяких намеков на рубашку или футболку. Джинсы по колено в какой-то желтой субстанции, которая осыпалась с них, словно старая штукатурка. Видимо, это была засохшая глина. На ногах вместо приличной обуви резиновые тапки, явно скроенные из старой автомобильной покрышки. Лицо. Вот это было нечто. Знаете, как клоуны изображали в дореволюционном цирке негров? Щедро мазали лицо сапожной ваксой и наводили губы женской губной помадой. За исключением губ лицо Сергея выглядело именно так. Только вместо ваксы на нем был равномерный слой сажи. Черное, в обрамлении слипшихся волос, тоже черных. Белки бешено вращаются, чуть ли не выпадают из орбит. Когда Сергей хлопал ресницами, то, казалось, вокруг глаз поднимается пыль. На всю комнату пахло костром и немытым телом.
- Может, сначала в ванную?-предложил я брезгливо.
- ФАРК, это ФАРК! - кричал Сергей.
- Я не понимаю, о чем ты, - сказал я поднимаясь с постели.
- Вот, - выдохнул он и бросил мне на кровать кусок обгоревшего дермантина красного цвета. В первоначальном виде он, похоже, имел прямоугольную форму. С одной стороны я прочитал золотое тиснение "Republica de Colombia". Если бы прямоугольник не побывал в огне, то, очевидно, снизу можно было бы увидеть надпись "Pasaporte", и герб с огромным количеством барабанов, флагов и прочей героической атрибутики. Эта титульная страница – все, что осталось от паспорта неизвестного мне человека. Но причем тут я? И причем тут Сергей?
- Что это...?- задал я еще один дурацкий вопрос. Что это, мне понятно и без Сергея. Вопрос в том, почему он ко мне с этим ломился в дом среди ночи. Значит, он как-то связывает этот паспорт со мной. Конечно, у меня было несколько знакомых колумбийцев. И среди них, почти наверняка, кое-кто был связан с ФАРК. Но меньше всего я ожидал бы их встретить в Африке. Тем более, с колумбийским паспортом. Тут что-то другое. - ...и почему ты с этим приходишь ко мне? Может, все же помоешься, а?
- Позже, потом, всему свое время. Это было в самолете.
- В каком самолете?
- В том. "Двадцать шестом". Который сбили твоей ракетой.
Становилось интересно. Вот сейчас нужно было придумать внятное объяснение тому, откуда на борту самолета взялся колумбийский паспорт. Даже два объяснения. Одно для себя самого, другое для Журавлева. Так сказать, официальную версию событий. Для того, чтобы ее придумать, надо получить все исходные данные и потянуть время. Значит, так. выслушать рассказ Сергея, постараться не перебивать, а потом отправить его в ванную. Мыться он будет долго, а значит, у меня будет достаточно времени, чтобы обдумать все это. Я явно попал в какую-то историю и не знаю, закончится ли она хорошо, если вообще закончится. Мне никогда еще не приходилось так интенсивно и бессмысленно думать, как в течение этих долгих сорока восьми часов.
- Значит, так, - говорю. - Ты будешь рассказывать, я постараюсь молчать. Если что-то мне будет непонятно, я переспрошу. Как только ты закончишь свою повесть, ты пойдешь и смоешь весь этот макияж. Ладно?
- Я нашел этот самолет. Помнишь, он развалился на две части и упал между Робертсом и Сприггсом. Там сельва, а за ней такое мангровое болотце. Немалых размеров. Вот туда как раз упал нос самолета. А хвост ближе к городу, в сельве. Я туда рванул сразу с аэродрома, но эти гориллы, которые завалили борт, меня догнали. На трассе, конечно, с Микиным бимером им нечего было тягаться, но как только я съехал на грунтовку, тут они меня и придавили. Вот, значит, отогнали они меня от самолета, но я там покрутился и успел засечь, что в сельве лежит только хвост и рампа. Там вокруг все было в какой-то авиационной ерунде. Провода, железки, тряпки. Ну, а что там еще может быть? Все это лежит в радиусе километра и спокойно так себе горит. Трава дымится, деревья трещат, уроды в черных очках тычут мне в брюхо автоматами. Один даже передернул затвор, и я понял, что нечего мне там делать. В общем, убрался я оттуда, доехал, не торопясь, до трассы. Еду себе, радуюсь.
- Чему радуешься? Ненормальный, что ли?! Людей убили, а он радуется.
- Да нет, все в порядке. Не кипятись. Как тебе объяснить, чтобы ты понял? По-журналистски радуюсь. Я же камеру с собой захватил и, пока я там ползал по сельве, она у меня все время включена была. И как только я этих монстров увидел, я тут же ее спрятал. А камерка-то у меня маленькая, как раз во внутренний карман жилетки входит. Я ее туда. Ну, и тру с ними терки до того самого момента, пока мне ствол не показали. Камера в кармане, а звук пишется. И, таким образом, я стал первым журналистом, который снял сбитый самолет торговцев оружием. И тех, кто его сбил. Тянет на международную премию."Эмми", например, или Пулитцеровскую. У тебя выпить есть?
- Вискарь в баре, справа от тебя. Там шкафчик есть, такой незаметный. Он не заперт. Что дальше?
Сергей быстро справился с задачей. Нашел виски. Налил себе на три пальца. Хлопнул одним залпом. И поставил его на ночной столик. На полированной поверхности остался липкий круг. А на кромке стакана след от сажи. Такой, только красный, остается после дешевой губной помады.
- Еду. Радуюсь. Вспоминаю, что Пулитцеровская, конечно, не "нобелевка", но почет и уважение от нее не меньше. И материальное положение, кстати, тоже. Ведь Нобелевскую обычно всю без остатка отдают на благотворительность, а эту можно и заныкать...
- Давай дальше, Сергей, не грузи.
- Да, и тут я понимаю, что отработал впустую. Такой материал надо срочно перегонять и давать в эфир. А как я его отсюда перегоню в Москву? Нет здесь ни одной нужной мне станции. И до тех пор, пока я отсюда не выберусь, этот материал не попадет в эфир. Ну, а к тому времени, когда я выберусь, он вообще никому не будет нужен. Новости, знаешь, работают по принципу "сегодня на сегодня".
- Так чего же ты сюда приехал?
- Чего приехал? Ну, во-первых, я не знал, что все тут настолько безнадежно. Наших партнеров выгнали отсюда как раз, когда я летел в Монровию. А, во-вторых, я хотел сделать фильм.
- Про кого?
- Про тебя.
- Про меня? - я искренне удивился.
- Ну, а чего же я хочу с тобой интервью записать? Да нет, не волнуйся, не только про тебя, а вообще про тех, кто продает оружие. И про тех, кто его покупает.
Странный он парень. Дурак, что ли? Да вроде не похож. Может, пьяный? Так рано ему, после полстакана виски.
- Слушай, ты глупости говоришь. Официально я обычный мирный бизнесмен. И ничего другого я бы тебе в интервью не сказал. Где твоя камера? Давай ее сюда!
- Да ты что? - Сергей испугался.
- Давай, давай. Вот сюда положи, на стол. Чтобы я ее видел.
Сергей достал из внутреннего кармана камеру. Действительно, маленькая, даже какая-то несолидная.
- Да не снимаю я.
- Без разговоров на стол ее! А то получишь по морде, как на дороге.
Сергей поставил камеру. "На!" - открыл он крышку и достал из нее кассету. - "Теперь веришь?"
- Теперь верю, - отвечаю. - но не до конца. Про фильм потом поговорим, а теперь давай про другое кино.
- В общем, еду я по трассе, - продолжает Журавлев. - Но что-то не дает мне покоя. И тут, когда я понимаю, что не смогу отправить материал, я прозрел. Никуда мне спешить не надо. Могу снимать, не торопясь, все равно материал от меня не уйдет. Нажимаю на педаль, торможу, разворачиваюсь и снова еду к самолету.
- Почему к самолету? Там же коммандос, во второй раз они бы тебя точно пристрелили.
- Правильно, Иваныч. Поэтому решил я поехать ко второй половине этого самолета. Я же тебе говорил, что сразу приметил – хвост есть, а носа нет. Проехал я поворот на грунтовку, а сам вспоминаю, через какие деревни к самолету можно подъехать с другой стороны. Ага, думаю, есть тут один поселочек, километра полтора до него осталось. Приезжаю и вижу картину – поселок стоит пустой. Ну, никого в округе. Только слышно, как собаки лают, да из какого-то дома детский плача доносится. Я туда. Бросил "бэху" возле входа. Забегаю в дом. А там женщина неопределенного возраста одной рукой качает малыша и помешивает суп другой. Дым валит во все стороны, разъедает глаза. Ребенок плачет из-за этого, а мамаша даже не щурится. Где, говорю, люди ваши, где все мужики. На мою удачу, она по-английски сносно говорила. Я так понял, что они пошли железо разбирать. Какое железо, я ей говорю, тут самолет упал! Вот-вот, она мне, с неба железо упало, а мужики пошли его разбирать. Вот это да! Где, говорю, они его разбирают? Да там, говорит. Вышла из дома и машет рукой в сторону леса. Там тропинка есть. А далеко отсюда, спрашиваю? Нет, недалеко, но так сразу не дойдешь, туманно объясняет эта женщина. Что значит "сразу не дойдешь", переспрашиваю, а она вместо ответа какое-то волнистое движение руками показывает. Я тоже махнул на нее рукой и вышел на свежий воздух. Поглядел вокруг, понял, что не проеду, и пошел пешком. Закрыл только машину, поднял верх и поставил на сигнализацию. Думаю, чем дольше я буду бродить по лесу, тем меньше от этой машины останется. Потом остановился, повернулся. Хотел сказать "Присмотри", а вместо этого произношу: "Самолет?" И хлопаю воображаемыми крыльями на манер индюка. "Самолет, самолет," - кивает мне она. Я двинулся по дорожке. Быстро миновал деревню. Сразу за ней начинается роща из каких-то незнакомых мне деревьев. Стволы кривые, растут густо. Да еще корни у них узловатые, я когда бежал, постоянно о них спотыкался. Тут дорожка начала петлять между этими диковинными растениями, раздваиваться, и каждый новый рукав тоже разделялся. Ну, куда идти? Я и решил, что наверняка все они ведут к одной и той же цели. Пошел прямо. Через пять минут моего путешествия я увидел, что тропинка, по которой я пошел после очередной развилки, берет резко вниз. Делать нечего, отступать мне не хотелось, и я ступил на неровную поверхность. А она, к тому же, оказалась скользкой. Я не удержался на ногах и покатился кубарем туда, куда меня увлекал закон всемирного тяготения. Через секунд десять я ударился о ствол и поэтому остановился. Был грязен, как угольщик, и зол, как собака. Первая мысль была понятно какая: "И чего меня сюда понесло". А вторую мысль я даже не успел додумать, потому что ее перебила третья, "Ура", я увидел обрывки алюминиевого листа. Они, правда, не лежали на земле, как я рассчитывал увидеть, а двигались прямо на меня. Их несли крепкие чернокожие мужики. Давай еще раз по глоточку?
Я его не поддержал. А он, видно, свой вопрос задал исключительно из соображений вежливости, потому что последние звуки слова "глоточек"