С Ноги и Кота в холодное время играть было труднее, потому что для этого надо было снять тапочки, потом носки и чулки - и при этом резинки для чулок устраивали разные неприятности. Ноги и Кота я обнаружила уже давно, когда мы жили в школе и я не умела бояться темноты. Однажды, когда мама с папой вымыли меня в кухне в ванночке и перенесли в комнату, в мою постель, а сами ушли на нижний этаж в сауну и были там жутко долго. Мне они сунули в руки погремушку - такую дурацкую штуковину, которая, наверное, могла веселить взрослых, но для меня это было ничто. Будь здоров! Ну какой смысл трясти болтающееся на этакой ручке яйцо, у которого одна половина красная, а другая синяя - неужели только для того, чтобы слушать какое-то тарахтение внутри этого яйца: крып-крып-крып? В первые раза два, это могло, пожалуй, вызвать интерес, но он сразу пропал, когда мне удалось разломать яйцо пополам, и оттуда выпала маленькая кучка сморщенных сухих горошин. Большинство из них подобрали с пола, и половинки погремушки аккуратно склеили, но я брала её в руки только для того, чтобы доставить взрослым удовольствие.
Итак, я немножко потарахтела этой игрушкой-погремушкой, а сама всё время думала: что бы этакое можно было бы с нею ещё предпринять? Ведь теперь разламывать её не имело никакого смысла, потому что уже было известно, что внутри у неё нет ничего таинственного. Так, размышляя в кроватке, я заметила, что мои розовые пальцы на ногах словно хотят что-то сказать.
- Хочешь тоже поиграть с погремушкой? - спросила я у одной ноги.
- Упаси меня от этого! - воскликнула она. - Спроси у Коты, может, ей хочется.
Но другая нога возразила:
- Пусть Ноги гремит, если хочет, у меня и без того есть чем заняться!
Так я и узнала имена моих ног - Ноги и Кота.
Ноги и Кота - обе хотели попробовать, удастся ли им дотянуться до моего рта и сунуть в него большой палец. И дотянулись-таки! Затем я попробовала, какая их них сможет закинуться за шею. Обе смогли - как Ноги, так и Кота! Вот с ними мне уже не было скучно.
С ногами мне повезло: на икре Ноги была большая коричневая родинка, и я сразу поняла, что это лучшая из ног. Странное дело: обе ноги были более-менее одинаковой величины и по скорости более-менее равны, но Ноги следовало называть правой, а Кота левой ногой. С руками было сложнее - ни на одной из них не было никакой родинки, так что в зимнее время, когда я не могла рассматривать свои ноги, пришлось сначала долго возиться, пока я не выяснила, которая из рук правая, а которая - левая.
Ноги и Кота были ловкими, с ними можно было петь и даже играть в некоторые сказки - например, в "Красную Шапочку". Только говорить за них приходилось всё-таки мне самой.
Однажды, когда в школе была большая перемена и тата как раз, прибежав домой, достал из кладовки остатки щуки, которую мы ели вчера в обед, и Ноги, и Кота начали клянчить:
- Мы тоже хотим в школу. Тата, возьми нас с собой!
- Что ты сказала? - удивился тата. - Сделаю тебе ещё один бутерброд, но ешь осторожно, у щуки много маленьких косточек!
- Мне вообще есть не хочется. Но Ноги и Кота хотят пойти с тобой!
Тата поднял голову.
- Ноги и Кота? Давненько о них не было слышно. Скажи им, что скоро будет майский праздник, тогда они смогут потанцевать на паркете!
- Ноги и Кота грозились вообще уйти от нас, если ты сразу не возьмёшь их с собой в школу!
Тата усмехнулся:
- Тогда будет жуткое дело! Ведь без Ноги и Коты Эмиль Затопек не сможет бежать наперегонки с Пааво Нурми…
Некоторое время тата задумчиво жевал свой кусок рыбы и затем сказал:
- Ладно! У меня следующий урок в пятом классе рисование, так что Ноги и Кота могут пойти со мной, если пообещают, что будут сидеть в классе тихо, как мышки. И пусть возьмут с собой тапочки!
Ноги и Кота согласились с условиями таты, и я поспешила принести верхнюю одежду.
В школу!
Взрослые говорят "это близко" иногда и про такие места, куда идти долго, и на полпути уже чувствуешь, что приближается старость, и если тебя сейчас же не возьмут на руки или не посадят на плечи, тебе угрожает смерть. Такими обманчивыми "близко" местами были автобусные остановки на Лихуласком и Пярнуском шоссе, магазин в Лайтсе и находящаяся возле хутора Вауну ландышевая поляна, куда мы с мамой ходили собирать цветы. Но то, что школа находилась близко от нас, было истинной правдой.
Стоит выйти из двери дома, как сразу видишь школу, выглядывающую между деревьями, - у неё была розовато-белая юбка и коричневая блуза, а на голове серебристая жестяная шапка, и от этого дом выглядел деловым и вдумчивым.
Когда, выйдя из нашего дома, доходишь до его угла, на тебя смотрят серебристые ивы - большие деревья с корявыми стволами и с похожими на килек серебристыми листочками. Затем надо пройти несколько шагов по просёлочной дороге, с одной стороны которой растут сиреневые кусты и находится миленький лягушачий прудик, а с другой - речная плотина. У реки растут высокие стройные ясени и плакучие берёзы с бело-чёрными стволами.
Дорога была хорошей потому, что по дороге в школу дети могли весело шлёпать по лужам так, что только брызги летели, конечно, если на ногах были резиновые сапоги или валенки с галошами. Взрослым, у которых резиновых сапог не было, приходилось перескакивать через грязные лужи. Едва успеешь прошлёпать через две-три лужи, как уже подходишь к ограде. На перекрёстке дорог, идущих вдоль ограды и к школе, были такие хорошие большие лужи, в которых можно пускать и топить кораблики из ореховой скорлупы. Затем, через десяток шагов, оказываешься перед дверью школы между большущими липами. Открывать эту дверь было весьма трудно, потому что дверной ручкой у неё служила кривая железяка. Со времен баронской усадьбы! В деревне про школу иногда говорили "усадьба", потому что до большой войны тут жили помещики фон Бремены. Слово "помещик" казалось мне старым-престарым и относилось больше к сказкам, чем к нашей школе. Возле винтовой лестницы на чердак большим мальчикам нравилось пугать девочек тем, что вот-вот появится приведение старого фон Бремена и сунет их в мешок. Мама сказала, что это глупость, потому что с Бременами не связано никакой страшной истории, из-за которой кто-то из семейства Бременов стал бы появляться в виде приведения. Бремены переселились из Эстонии ещё до войны, сразу после того, как Гитлер позвал немцев на родину. Немцы тогда сделали с русскими такой договор, что разделят всю Европу между собой, но потом и те, и другие стали жадничать и сцепились друг с другом, и причинили много зла всем народам. И Эстонии тоже: сюда вторглись русские, потом немцы - и обзывали друг друга оккупантами, а себя называли освободителями…
Но как бы там ни было, а время от времени обнаруживали кого-нибудь из мальчишек на чердаке, ищущим шкатулку с сокровищами, или в подвале, пытающегося найти подземный ход… Кому была охота верить, что большую таинственную каменную камеру встроили в высокий холм просто-напросто для того, чтобы хранить там бидоны с молоком и кадочки с маслом, - гораздо привлекательнее было думать, что если все-таки хорошенько поискать, то по подземному ходу можно выйти от подвальный горки прямо в Лейтсе! И сама подвальная горка была приятным местом: весной там можно было играть в прятки и другие игры, а зимой съезжать с неё на лыжах и санках, и ветер свистел в ушах, а под горкой яблони, растопырив ветки, пытались сорвать с тебя шапку, если не пригнёшься вовремя. Ранней осенью и весной учителя часто приводили школьников во время уроков на подвальную горку. Сидя на травке, было хорошо читать, петь или рисовать. Тата иной раз проводил на подвальной горке репетиции оркестра мандолин - тогда вся деревня слушала дрожащее звучание этих особых струнных инструментов.
Но когда стаивал снег, горка выглядела очень неряшливой: грязный склон с прошлогодней травой не был привлекательным. Галоши и без того делались такими грязными, что приходилось долго вытирать ноги на специальном коврике перед дверью, да ещё для уверенности скрести подошвы о металлическую скребку. Металлическая скребка тоже была со времен усадьбы, как и красивый паркет с узором на втором этаже, похожим на рыбий хвост. Даже огромные белые куски парафина, с которых школьная уборщица тётя Анни длинным острым ножом соскабливала на паркет хлопья, остались после помещиков. Когда весь паркет был покрыт этими белыми хлопьями, тётя Анни натирала его большой тряпкой, а тем детям, у которых были на ногах шерстяные носки или тапочки с очень чистыми войлочными подошвами, разрешалось в зале скользить по паркету, сколько душе угодно, - когда скользили, парафин впитывался в паркет, и пол становился ещё более скользким.
Скользить было сплошным удовольствием, но лучше было бы унести домой пару кусков парафина - тогда можно было бы круглый год играть, что Ноги и Кота - сыновья белого медведя, с которыми случаются приключения на льдине. Когда я сказала об этом тате, он стал смеяться и сказал, что у белых медвежат свободно могут быть приключения и на белой простыне, если они хорошенько вымоются и не станут прикрывать лапами невымытые места, как прикрывают лапами свои чёрные носы большие белые медведи, когда выслеживают тюленей.
О том, как надо вести себя в школе, я знала уже давно. В тот вечер, когда было кино, тогда да, можно было просто так бродить по школе, но когда в классах шла учёба, тогда можно было приходить только в случае крайней необходимости! И сразу у двери следовало сказать: "Прошу прощения, что мешаю занятиям". И если стоящий перед классом учитель милостиво кивал тебе, это значило, что можешь очень быстро пройти через класс. Но если в класс входит кто-то из учителей или сама директорша, тогда все ученики должны мгновенно прекратить свои занятия, встать и стоять возле своих парт, пока им не скажут: "Пожалуйста, садитесь!" Тогда начинается славный деревянный стук - некоторые парты так устроены, что сесть или встать можно лишь откинув часть крышки парты, и поскольку при этом есть возможность сделать это со стуком-грохотом, то такой возможностью надо воспользоваться, чего бы то ни стоило! Но когда видишь кого-то стоящим возле доски в углу спиной к классу, то понимаешь, что этот кто-то провинился: разговаривал во время урока, списывал у соседа, сунул в чернильницу кончик косы сидящей впереди девочки или сделал ещё что-то непозволительное. В классной комнате, разумеется, четыре угла, но настоящим наказанием считалось, если ставили в угол возле доски.
Когда мы с татой пришли на урок в пятый класс, все дети вежливо встали. Тата посадил меня на заднюю парту рядом с толстым черноволосым мальчиком, которого звали Велло. И папе пришлось дать ему, как и мне, для рисования тетрадный лист из собственных запасов, потому что этот Велло объявил, что в магазине в Лайтсе тетради для рисования кончились, а в город его старуха поехать не смогла, потому что председатель её не отпустил. Велло всё время шмыгал носом, и я сначала подумала, что он сдерживается, чтобы не заплакать, - ведь он несчастный ребёнок, у которого ни папы, ни мамы нет, есть только старуха, а старухи, как известно из сказок, существа зловредные, почти как ведьмы! Но стоило ему некоторое время не втягивать носом воздух, как у него под носом появились две сопливых дорожки. Очевидно, злая старуха наколдовала ему насморк… Тата спросил у детей, какие приметы весны они заметили по дороге в школу, и ученики, которые хотели ответить, аккуратно подняли одну руку. Я тоже пару раз поднимала руку, но тата не дал мне говорить. Сначала это испортило мне настроение, но тут я вспомнила, что обещала в школе помалкивать, вести себя тихо, как мышка, и примирилась с тем, что слушала, что говорили другие. Дети говорили о скворцах, и чёрных дроздах, и подснежниках, и прорастании картофелин.
Велло тоже понял руку и сказал:
- И весной говно надо разбрасывать по полю.
На это все другие засмеялись, а тата поправил:
- Об этой работе можно использовать более вежливое выражение: раскидывать навоз или вносить удобрения.
Похоже, этот Велло вообще был шутник: на радость всему классу он сообщил тате:
- Слышь, я не могу нарисовать голову человека, у меня нет копеек. Дай мне пятачок.
Другие прыснули со смеху, а я рассердилась: у таты и так мало денег, а этот толстомордый Велло ещё требует, чтобы за рисование человеческой головы ему платили!
Но тата только усмехнулся и велел Велло научиться говорить слова "пожалуйста" и "спасибо". Когда Велло произнёс волшебное слово "пожалуйста", он получил желанный пятак. Тата стал с интересом смотреть, что он с этой монетой сделает. Я тоже глядела искоса. А этот Велло оказался очень смекалистым: положил монету на бумагу, обвёл её карандашом и получился красивый кружок.
- Вот, пожалуйста, человеческая голова теперь на месте, как пять копеек! - И он протянул монету тате. - Теперь нужен бы ножик. Тогда можно сделать рот и глаза.
- Ты что, ножом нарисуешь рот и глаза? - весело спросил тата.
Лицо Велло не выражало даже намёка на шутку.
- Нет, карандаш гнилой, затупился!
Тата дал ему свой перочинный ножик, и Велло пошёл к мусорной корзине затачивать карандаш.
- Полное ге! - вдруг крикнул он. - Палец порезал! Этот нож, он же острый, как тот, которым режут трупы. Кровь пошла…
Тата осмотрел палец Велло.
- Да, кровь идёт. Пойдём в канцелярию, промоем риванолом и перевяжем!
- А у тебя трипперная лиловка есть? - спросил Велло.
Другие опять засмеялись.
- Чего ржёте? - рассердился Велло. - Никогда не слыхали, что ли? Трипперная лиловка лучше всего для очистки ран, старуха всегда ею мажет. Кинет две крошки в воду, и дело с концом!
- Название этого порошка "калиум пер марганатум", - объявил тата, усмехаясь. - Или просто марганец, марганцовка. Пойдём посмотрим, может, он есть в шкафчике Красного Креста!
Остальным детям было велено спокойно продолжать рисование, но они ничего не рисовали, девочки хихикали, а мальчишки бросились к учительскому столу, рассмотреть татин ножик. Это действительно была вещь, заслуживающая рассмотрения, - несколько лезвий, штопор и даже маленькие ножницы, которые выскакивают, если умеешь нажать в правильном месте.
- А ты не наябедничаешь? - спросил один мальчик, взглянув на меня. - Мы не сломаем, посмотрим только.
- Не наябедничаю, - сказала я важно, хотя раньше этого слова никогда не слыхала.
Но Велло прямо повезло, что он порезал палец; поскольку с забинтованным пальцем рисовать ему было трудно, тата помог ему сделать из человека с пятикопеечной головой очень важного человека с лопатой, который был в чёрных сапогах и зелёном ватнике. Перед ним на земле были большие коричневые лужи, а с неба ему улыбалось солнце, такое же круглое и большое, как голова человека с лопатой. На голове его была шапка с козырьком, так что было совсем непонятно, что эта голова пятикопеечная…
Одно слово - отсюда, другое - оттуда
Слова - вещь очень интересная. Если бы люди должны были лаять друг на друга или рычать, жизнь была бы гораздо скучней. Но, к счастью, умные изобретатели выдумали множество слов. Иное слово услышишь, и само собой понятно, что оно означает. Например, "ябедничать" - звучит нехорошо, как сказал тата, это означает жаловаться на других, а жаловаться некрасиво. "Трипперная лиловка" - это звучит очень красиво, но как можно было понять по смеху других детей, это какое-то смешное название порошка.
Мама рассказывала, что я впервые засмеялась, когда тата прочитал ей вслух новость из газеты, что Элла Алласильд получила охотничьи права. Элла Алласильд была наверняка порядочным человеком, раз она получила охотничьи права, и что тут смешного, этого я теперь понять не могу. Но такая уж жизнь. Получается, что ребёнок, родившись, не умеет даже смеяться, не говоря ни о чём другом. Кажется, умеет только плакать с самого начала, а ходить, смеяться и говорить надо научиться! Я засмеялась в первый раз тогда, когда даже стоять не могла - сидела на кресле, подпёртая подушкой, и смеялась над Эллой Алласильд, получившей охотничьи права! Мама и тата тоже расхохотались, потому что им было очень приятно, что их ребёнок уже умеет смеяться. Бедняга Элла Алласильд, когда пошла на охоту, даже и понятия не имела, что на другом конце Эстонии, услыхав её имя, засмеялся младенец в ползунках! Но кто знает, может, эта охотница в тот момент стала сильно икать? Икать, как известно, начинают по двум причинам: либо у тебя штанишки мокрые, либо о тебе где-то что-то говорят. Закинув ружьё за спину, икающая охотница, наверное, проверила, а может, она в штаны намочила? Конечно, нет, иначе ей не выдали бы охотничьи права! "Ну, значит, кто-то говорит обо мне", - вероятно, подумала она.
Но мама сказала, что у меня вызвало смех красивое звучание этого имени и фамилии - так много "л", как в строчке песни! Может, так и было. Взрослые пользуются тем, что дети не помнят всякие мелочи из своего младенчества, и им не остаётся ничего другого, как соглашаться с тем, что им упорно приписывают в рассказах об их младенчестве. Элла Алласильд - это мне нравится и теперь, но со временем прибавились и другие красивые слова. Например, "клозет", "роосаманна" и "Энгельс". Первым словом тётя Лийли называла находившуюся в её доме на лестничной площадке уборную, где было здорово дёргать за висевшую на серебристой цепочке ручку, точно такую, как у скакалки, только эта ручка с цепочкой была не для прыгания, а для того, чтобы с шумом спускать воду в толчок. Роосаманной некоторые люди в деревне называли такую сладкую еду, которую мама с татой назвали "манна-крэм", а Энгельсом звали одного из четырёх дядь на картине в роскошной золотой раме, висевшей на стене в школьном зале. Когда я спросила у таты: "А эти дяди из какой-нибудь сказки?", он усмехнулся, глянул по сторонам и сказал тихо:
- Да, эти дяди из сказки о коммунизме! Их зовут Ленин, Сталин, Маркс и Энгельс.
Ленин и Сталин тоже звучали хорошо, Маркс - не очень, но Энгельс - вот это было да! Жаль, что мама с папой не догадались назвать меня этим удивительно красивым именем! Этот дядя с лицом, заросшим бородой, был по грудь в золотой раме и смотрел вместе с другими в сторону окна - и он, похоже, не умел гордиться своим именем… Я сказала тате, что когда у меня родится брат, то обязательно назовём его Энгельс, но тата возразил, что у них с мамой имя уже выбрано, и это - Калев, и что есть такие важные строки: "И когда вернётся Калев, принесёт эстонцам счастье…" Но всё-таки я не теряла надежду, что, может, постепенно удастся уговорить родителей насчёт Энгельса. В конце концов мы можем обзавестись и двумя братьями - как Калевом, так и Энгельсом или дать одному двойное имя Калев Энгельс, как у бабушки - Минна Катарина!