Я надела тапочки, подбежала к окну и распахнула гардины. Снаружи было совсем светло. Серебристая ива раскачивала свои висячие ветки, которые были ещё голыми, но всё-таки выглядели немножко веселее, чем раньше. Под деревом чирикали маленькие воробушки, и пара синичек перелетала с ветки на ветку. "Ситсти-клейт! Ситси-клейт!" - перекликались синички весной, это тата объяснил мне уже давно.
С виду всё было обычным и спокойным - только таты нигде не было. Я вспомнила, что папа предупреждал меня об этом противном дядьке, который вместе с вооружёнными дядьками увёз маму. А что, если они ночью вошли тихонько в дом, выпытали у хаты, где спрятаны медали, и увезли его вместе с наградами в Сибирь? Я ни за что не выдала бы этим чёрным дядькам, где находится этот белый мешочек, - я дала тате честное слово, но он сам иногда такой рассеянный, что мог невзначай проговориться…
Дверка одёжного шкафа была чуть приоткрыта, и я смогла без большого труда открыть шкаф. Забралась туда между висящими пиджаками, штанами и платьями - и… так и было, как я боялась! Мешочка из холщёвой материи в шкафу не было! Там были два папиных галстука, которые соскользнули с вешалки для галстуков, и старый мамин ридикюль, в нем хранились какие-то большие бумаги, которые называли хламом, и у них было сложное название: облигации государственного займа… Эти хламные бумаги мама и тата должны были покупать в каждую получку. Совсем выкинуть их или сжечь почему-то не хотели, но их и не берегли, иногда тата давал мне всю пачку - играть в магазин. Иногда мама пересчитывала их и вздыхала: как много денег она и тата тратят на этот хлам. Коричневый ридикюль был на месте со всем содержимым, а белого продолговатого мешочка не было нигде. Не заметить этот мешочек с папиными наградами я не могла, потому что в нем, кроме медалей, были ещё серебряные лопаточки для торта, ножи для масла и пригоршня ложек, на ручках которых были выцарапаны слова и номера. Некоторые из этих ложек тата получил за победы в лыжных гонках, а большинство - за победы в соревнованиях по бегу. Почему эти красивые вещи нельзя было показывать чёрным дядькам, этого я не понимала, но если тата строго запретил, то спорить не было смысла. Может, награды вызвали бы у дядек зависть? Тата ведь завистливым не был - он разрешал мне играть с его медалями, когда мне только хотелось. И довольно много ложек подарил тёте Лийли, когда мешочники из-за Чудского озера похитили из квартиры Лийли и Оття все ценные вещи.
Этих мешочников сама я не видела, однако мне очень хотелось поближе посмотреть, как они выглядят и с какими большими мешками они оттуда, из-за Чудского озера, пришли. А вдруг они со своими мешками, полными серебряных ложек, утонули, когда плыли назад через Чудское озеро? Но с этими захватывающими историями и людьми было как всегда - все они случились до моего рождения…
Походы мешочников прекратились несколько лет назад, но, может, один маленький мешочник всё-таки сохранился и как раз сегодня ночью ограбил наш шкаф для одежды.
Сердце начало ужасно болеть… Эта боль в последнее время то и дело на меня нападала: сначала в горле возникал какой-то вызывавший боль комок, затем в груди что-то начинало давить, и потом словно кто-то колол маленькими иголочками мои руки, ноги и живот. Ноги будто хотели куда-то убежать, а голова хотела куда-нибудь залезть, чтобы спрятаться. Голове хотелось прислониться к маминой груди - да, но мамы не было, и тата куда-то делся… Я залезла на мамину-папину кровать и уткнулась головой в подушку.
Я не успела придумать ничего разумного, что следовало бы предпринять, если тата так и останется исчезнувшим, как услышала сначала радостное погавкивание Сирки в кухне и затем со двора долетело тихое тарахтение мотоцикла: пык-пык-пык. Побежать тате навстречу мы с Сиркой не могли - он, уходя, запер дверь, но на сердце в меня сразу сделалось так радостно, что захотелось петь. И когда он вошёл в дом, с жаром объявила:
- Я придумала для тебя песню! На мотив "Вяндра метсас"!
- Ох, спасите! - вздрогнул папа. - Ты сама обещала, что больше не будешь…
- Это не песня про энкаведэ, совсем другая. Вот послушай:
Если "Харлей" тарахтит - юхайди, юхайда,
Это Феликс на нем мчит, юхайди, айда!
Тата рассмеялся.
- Ну, это совсем другое дело! Так сама и придумала? А у меня для тебя тоже сюрприз!
Он снял со спины вещевой мешок, немного повозился с его завязкой и затем вытряхнул содержимое на пол. Оттуда выпала чёрная, как уголь, птица с блестящими перьями и кроваво-красными бровями. Сирку тата от птицы отогнал: "Фу! Не трогай!"
- Ой, какая красивая! Она у нас останется жить?
По лицу таты было видно, что он в замешательстве.
- У нас… но жить не особенно… Старый лесник дал мне этого тетерева в качестве охотничьей добычи.
Я попыталась поставить тетерева на ноги, он был очень вялый и ужасно тяжёлый, а возле маленького клюва у него была капля крови.
- Значит, ты опять ходил на охоту один? - крикнула я обиженно. - Ты сам обещал взять меня с собой, когда поедешь на тетеревиный ток… Я больше с тобой не играю!
- Играй, пожалуйста! - попросил тата. - На тетеревиный ток надо идти спозаранку, ещё до утренней зари, а ты так сладко спала, что мне жаль было тебя будить. И не знаю, дал бы мне лесник этого тетерева, если бы и ты была в шалаше…
- Откуда ты знаешь? А вдруг он дал бы нам даже двух тетеревов? Смотри, не делай так в другой раз!
- Баш приказ для меня закон, принцесса! - сказал тата и отвесил глубокий поклон. - Кроме того, во дворе на скамейке вас ждут две здоровенные щуки. Настоящая королевская еда! Я, шутки ради, взял с собой спиннинг - ну и попалась рыба на крючок! Теперь голодать нам с тобой не придётся!
- А знаешь, кто-то украл мешочек с твоими медалями, - сообщила я тате грустную новость. - В шкафу его больше нет…
- Ах, так? Стало быть, больше нет? Ой-ой, может, это крысы утащили, или сорока унесла на верхушку ели? - спросил папа, но, похоже, он был не очень-то испуган. Когда он услышал, что бабашка выбросила в реку его награды, он вёл себя совсем по-другому: он сначала побледнел, потом покраснел и долго не мог выговорить ни слова, а теперь спокойно говорил о крысах и вороне… Может, он просто стал привыкать к потере медалей?
Настоящий Тарзан
- Ну раз ты теперь хороший ребёнок, пойдём вечером в кино, - объявил тата. - Невероятно увлекательный фильм - "Тарзан"! Да ты знаешь - это тот обезьяний Тарзан, про которого я тебе рассказывал! Думаю, покажут тот же самый довоенный американский фильм, в котором Джонни Вейсмюллер играет главную роль. В своё время я однажды ходил его смотреть!
- Тот самый Тарзан, мать которого обезьяна, а невеста Яане? Из книги, которую ты читал, когда был маленьким? Мы пойдем смотреть эту книгу? - допытывалась я.
- Ах, конечно, ты ведь в кино никогда не была! - вспомнил тата.
- Кино это так: на стену вешают большую белую простыню. И на ней аппаратом показывают картинки, на которых все двигаются. Это невероятно увлекательно, но мне трудно тебе объяснить, это тебе надо просто увидеть.
- А это не страшно?
Тата рассмеялся.
- Когда сидишь рядом с самым сильным человеком в мире, ничто не страшно!
По случаю киносеанса весь народ деревни собрался в доме школы. В дверях зала стоял высокий человек с круглым загорелым лицом и продавал билеты. В этом зале я бывала множество раз - и тогда очень везло, в зал можно было войти без билета! Этот кино-дядя продал тате только один билет, сказав: "Девчоночка всё равно будет сидеть у тебя на коленях", и погладил меня по голове своей большой рукой. Подумать только - кино-дядя погладил по голове только меня - никого из девочек постарше и мальчиков, даже никого из учителей, не говоря о директорше Людмиле! Но я и выглядела, конечно, красиво, на сей раз я не стала надевать бусы, но нацепила на грудь все мамины серебряные брошки, начиная с самой большой, на которой посередине был красивый старинный корабль, и кончая самой маленькой, величиной с пуговицу. И накрасила себе широкие брови специальной маминой краской, но их тата стёр ваткой с вазелином. Только чуть-чуть этой коричневой краски осталось в уголках бровей. И труд мой даром не пропал: очень красивый, умный и важный дядя с круглым лицом, выбрал из всех пришедших в кино только меня, чтобы погладить по голове!
Когда все люди уселись в зале на длинных скамьях и на стоявших вдоль стен стульях, принесённых из учительской, погасили все лампы, и кино-дядя пошёл в ту классную комнату, что была позади зала. Мы сидели и терпеливо смотрели на большое белое полотно. В задней стене зала была дверь, а в ней было прорезано четырехугольное отверстие, из которого выглядывал какой-то особенный аппарат. Вдруг раздалось громкое жужжание, треск и шум, и на простыне стали мелькать номера, звёздочки и какие-то странные знаки. И хотя я сидела у таты на коленях, всё-таки было немножко боязно.
Но тут на простыне начали происходить чудеса: там росли пальмы и суетились мужчины в странных шапках… Подумать только: тут, в школьном зале, прыгали обезьяны, подкрадывались львы и бегали целыми стадами какие-то странные животные, немножко похожие на коз, а у директорши, тёти Людмилы, не было на сей счёт никаких замечаний! Сам Тарзан вовсе не был таким красивым, каким я представляла его по рассказам таты, но до чего же он был ловкий! И этот его мощный клич - мне сразу захотелось попробовать самой издать его прямо тут, в зале! Яане была и впрямь восхитительно красива - почти как моя мама! Когда я сказала об этом тате, он шепнул в ответ:
- Мама ещё красивее! Сама увидишь, когда она вернётся!
Да, но такой ловкой, как Яане, мама не была - у меня душа замирала, когда Тарзан на канатах из растений перелетал со своей невестой с одного высокого дерева на верхушку другого… Ух, на сей раз повезло, оба остались живы!
Иногда в зале опять зажигали свет, и тогда кино-дядя кричал:
- Чуточку терпения - меняю бобину!
Это был удивительный человек: львы, тигры, обезьяны и слоны появлялись на белой простыне по его приказу и терпеливо ждали где-то в темноте, когда он кричал: "Меняю бобину!". С таким человеком я хотела бы подружиться! Его можно было бы поселить и у нас дома!
Когда кино кончилось, тата пожал кино-дяде руку и сказал:
- Может, в следующем месяце опять прокрутим сеанс?
- Посмотрим, если удастся получить в кинопрокате что-нибудь такое, что не запрещено детям моложе шестнадцати, - сказал кино-дядя и опять погладил меня по голове. Я почувствовала, как щёки у меня покраснели: а вдруг я ему так нравлюсь, что он возьмёт меня в жёны? Теперь, пока мама не вернулась, я не могла оставить тату одного, но потом можно было бы посмотреть и обсудить это дело.
Мы пошли домой и вдруг услышали из-за школы крик Тарзана. Точно такой же, как в кино: немного призывный и одновременно немного пугающий, будто исходящий из прополаскиваемого горла!
- Тата, Тарзан здесь! - Я не знала радоваться мне или бояться.
- Здесь, да, наверное, на той большой липе, что за школой! - усмехнулся тата. И в тот же миг крик прозвучал с другого берега реки - от мельницы.
- Уже успел на мельницу! - изумилась я. - Как он так быстро перескакивает по клёнам и липам - ведь у наших деревьев нет таких канатов, какие показывали в кино?
Тата засмеялся.
- То не канаты, а такие растения - лианы. Но, я думаю, что там, у мельницы совсем другой Тарзан. И не стоит удивляться, если услышим и третьего, и четвёртого. Мальчишки, что с них возьмёшь!
- А кто из них настоящий Тарзан?
Тата посмотрел на меня хитровато, усмехнулся и сказал:
- Знаешь, никто из них не настоящий Тарзан. Это я говорю тебе совершенно уверенно, потому что… потому что настоящий Тарзан… здесь!
Он несколько раз гордо стукнул кулаком себе в грудь и поднёс руки ко рту. Да, этот крик, который издал тата и от которого закладывало уши, не оставлял сомнений, что именно он и есть настоящий Тарзан.
Клич таты был хотя и мощным, но чуть короче тех, которые раздавались издалека.
- А теперь, Яане, рванём домой! - сказал он, поднял меня к себе на плечи и пустился бежать, как Пааво Нурми. - Исчезнем, прежде чем начнётся шум и гам!
Про Тарзана мы с татой говорили долго - ещё и тогда, когда оба уже лежали в своих постелях. Мне было жаль, что когда тата оказался дома, у него почему-то пропало то лихое и уверенное выражение лица, которое появилось, когда он подражал голосу Тарзана.
- А тебе грустно, что не можешь больше быть Тарзаном?
- М-хм-м! - хмыкнул тата и покачал головой. - На самом деле мне давно надоело быть Тарзаном! Нельзя всю жизнь играть в Тарзана или индейцев… Хотя сейчас было бы совсем просто снять с меня скальп! - Он засмеялся, но его смех был совсем невесёлым.
- А почему ты такой грустный? Потому что мама ещё не вернулась?
- Наверное, - ответил тата и не захотел продолжать.
- Она вернётся, куда она денется! - утешала я тату. - Я так долго была совсем хорошим ребёнком, и ты умеешь кричать голосом Тарзана - почему она не должна к нам вернуться!
- М-м-м… - промычал тата.
- А мама слыхала, как ты кричишь голосом Тарзана?
- Хм… Едва ли… Когда я с ней познакомился, меня игры в Тарзана уже не интересовали. А знаешь, когда мы смотрели этот старый фильм, мне вспомнились старые дела… Когда мы с мамой были молодыми, нам казалось, что всё в этой жизни зависит только от нас самих…
Этот разговор мне не нравился. Такой серьёзный и грустный тон тате не подходил.
- Послушай, сделай ещё разочек клич Тарзана, - стала клянчить я. - Покричи, хотя бы шёпотом!
- И речи быть не может! - ответил тата уверенно. - Кричать по-тарзаньи на ночь глядя категорически запрещается!
- Совсем тихонько!
- На ночь глядя, можно только посмеяться беззвучным смехом старого индейца, находящегося на охоте, которым он смеётся лунной ночью возле львиного логова, заметив следы белого человека: хи-хи-хи.
У меня это получилось почти так же хорошо: хи-хи-хи!
Ноги и Кота рвутся пойти с татой
Раньше, когда мы жили в школе и мама там работала, меня часто брали с собой на уроки, где рисовали, пели, играли в "кошки-мышки" или в "последнюю пару". Особенно замечательными были перемены, когда все дети парами прогуливались в зале по кругу. Тогда девочки постарше часто брали меня ходить с собой, а иногда кружили или даже делали "самолёт". Игры в самолёт я немного боялась, потому что меня брали за одну руку и одну ногу и кружили вокруг себя так, что ветер свистел и рисунок паркета только мелькал перед глазами. Когда я опять становилась на пол, голова ещё долго кружилась, а ноги вели туда, куда сами хотели. Иногда, когда тате делалось скучно в канцелярии, он выходил к детям на большой перемене и открывал крышку фисгармонии.
- Для разнообразия будем водить какой-нибудь хоровод, - кричал он на весь зал и начинал играть, сам при этом подпевая:
Эти сваты с острова, сувал-лера-лера…
Девочки сразу брались за руки и тащили мальчиков с собой. Некоторых мальчиков выталкивали в центр круга и вешали им на шею или поясок от платья, или ленту для кос. И когда пели "Я тебя свяжу сосватаю", те, кто были внутри круга, накидывали пояски-ленты на тех, кто шёл в хороводе, а когда пели фразу "И возьму тебя себе!", затаскивали кого-нибудь в круг и начинали с ними танцевать большими шагами:
Теперь я веселюсь, сувал-лера-лера,
И на тебе женюсь, сувал-лера-лера!
Иногда накидывали поясок и на мою шею и затаскивали в круг танцевать. Тогда надо было быть осторожной, потому что какой-нибудь мальчик постарше вёл свою партнершу в танце по скользкому полу зала так быстро, что мог тебя толкнуть и свалить на пол, если нечаянно попадёшься им под ноги.
Некоторые игры были безопаснее, например, "Один к одному", "Кто в саду?" или "Один хозяин взял себе жену", но зато "Мы рожь пойдём косить" становилась в конце совсем дикой: сначала спокойно маршировали парами по кругу, затем шли, скрестив руки на груди, и пели: "Я ищу, и ты ищешь, и каждый ищет своего", но при словах "Я нашёл, и ты нашла" начиналась жуткая сутолока, и каждый хватал кого-нибудь, потому что никто не хотел остаться без пары, чтобы о нём не пели: "Кто нерадив, останется один!"
Иногда тата играл настоящую танцевальную музыку, и тогда девочки танцевали вальс или фокстрот друг с другом. Но без пения фисгармония звучала слабовато: это был старый инструмент, и некоторые клавиши вообще не издавали звуков.
С тех пор, как нас из школы переселили в "нижний дом", тата больше не брал меня с собой в школу. Потому что это не нравилось директору - тёте Людмиле. Да и у таты было теперь в школе и дома работы больше: поскольку мама была теперь только дома, тата в придачу к урокам взял на себя ещё и бухгалтерию. "Бух" на неэстонском языке означает книга, но бухгалтерия, по-моему, никакого отношения к книгам не имела: тата всё время только сидел, уставившись в какие-то бумаги, и время от времени для разнообразия щёлкал костяшками на счётах. Танцевать под это щёлканье было невозможно, и, к сожалению, счёты не годились, чтобы на них катиться, это я сразу выяснила. Хотя длинные ряды костяшек, похожих на круглые пуговицы в коричневой раме, были очень забавными и вертящимися, но на полу они сразу перестали вертеться, когда я с разгону прыгнула на них, решив проехаться по комнате. Я тут же - трах! - шлёпнулась и села, сильно ударившись попкой. Было больно, будто села на ежа! В придачу меня ещё и отругали, потому что две пуговицы со счётов оказалась слабее моей попки и разломались пополам.
Теперь тата больше не играл на фисгармонии во время больших перемен, потому что теперь он спешил домой, посмотреть, как там я - мало ли что может случиться с ребёнком за долгий день. Но разве могло что-нибудь случиться? Однако было здорово, когда тата прибегал домой, и мы вдвоём ели хлеб с молоком и могли немножко поговорить. Скучно мне не было - ведь у меня были цветные карандаши и тетрадь для рисования, книжки с картинками, Кати и Сирка и в придачу ко всему Ноги и Кота, но никто из них говорить не мог, и порой делалось грустно, оттого что я одна должна была говорить за всех.
С карандашами я, кроме рисования, играла в разные игры. Например, в такую, что розовый, жёлтый и голубой - хорошие дети, а коричневый, чёрный и тёмно-синий - плохие. И тогда хорошие и плохие начинали спорить, а иногда бегали наперегонки или играли в школу… Светлые карандаши говорили звонкими голосами, а у тёмных были низкие и злые голоса.