- А мне не надо ничего объяснять, - теперь разозлился и Врублевский, раны которого были еще слишком свежи, чтобы позволять тревожить их вот так грубо. - Вы офицер, и я офицер, но у нас разные специфики. Я не спорю, может быть, сейчас, при том, что творится в стране, и вас можно назвать "боевым офицером", но все же вы не знаете, что творилось там… И поэтому не суйте свой нос в мою жизнь! Я не собираюсь что-то объяснять или в чем-то оправдываться, я этим никогда не занимался и заниматься не собираюсь прежде всего потому, что не чувствую в этом необходимости. А это означает, что и виноватым я себя не чувствую. Вы судите со своей колокольни, я - со своей. Для вас я - бандит, а лично мне просто до чертиков надоело, что я, здоровый и сильный мужик, отдававший государству кровь, здоровье и силы, жил впроголодь и вся моя жизнь пошла насмарку только из-за того, что какая-то сволочь решила покормиться и пожировать за мой счет. И я нахожу приемлемым предъявить теперь этот счет тем парням, которые делали "бабки" на моей крови и на моем счастье.
- Вам кто-нибудь что-нибудь должен, Врублевский? - холодно спросил капитан. - Кто? И сколько? Вы служили за деньги? За звездочки на погонах? Ждали какой-нибудь выгоды, благодарностей?
- Нет. И ты прекрасно знаешь об этом. Во всяком случае догадываешься. Извини, я, кажется, на "ты" перешел…
- Ничего, - вздохнул Сидоровский. - Я, пожалуй, тоже на "ты" перейду. Во всяком случае, временно… Дай сигарету. Я свои уже выкурил…
- Возьми на столе, - показал Врублевский. - Я сейчас тебе кое-что скажу… Чтобы ты понял… Не пожалел, не оправдал, не простил, а просто понял. Я это особо подчеркиваю, чтобы не считать обязанным ни себя, ни тебя знанием этого эпизода… Я всю жизнь служил честно, не за звания, не за почет и уж тем более не за оклад. Сначала все было хорошо и, несмотря на все сложности армейской жизни, мне это нравилось. А потом в страну вползла перестройка, и все полетело кувырком. Рвачи, пройдохи и показушники стали стремительно набирать силу и власть, а те, кто работали честно, стали неудержимо скатываться в нищету… У меня была невеста. Я ее очень любил… очень… Она была единственным, что было у меня на этой земле, самое светлое в жизни, самое… В общем, сначала мне только намекали, что меня "хоть и любят, но жить становится все тяжелее, а хочется все больше". И с каждым днем разрыв между желаниями и действительностью увеличивается. И что она, при всей привязанности ко мне, не хочет сознательно идти в нищету, не хочет жить в нищете, растить детей в нищете и умирать в нищете тоже не хочет. У нее был несомненный талант в… в одной области. Но без денег и связей он всего лишь талантом и оставался, не принося ни славы, ни богатства. Я попытался было исправить положение, благо у нас в дивизии как раз в это время создавалась новая, "экспериментальная" рота контрактников. Я был на хорошем счету, и меня взяли туда с удовольствием. Но обещанных "миллионов" мы так и не увидели, зато командировки в "горячие точки" становились все чаще и чаще. Я не бывал дома месяцами… А потом, в один поганый день, вся наша рота была уничтожена прямо в окопах, в местечке под названием… впрочем, это не важно. Важно то, что эти ракеты выпустил не чужой вертолет, а наш… Наш! Это можно было бы назвать ошибкой, хотя командование напрочь отрицало саму возможность подобного. Но я-то знаю, что это был наш вертолет! Наш! Наш. Я - единственный, кто уцелел из роты. Меня контузило и, отбросив в воронку, присыпало землей. Это меня и спасло… Больше не выжил никто. Странно, не правда ли? Должны были быть раненые, уцелевшие… Правда, один все же был жив, когда я пришел в себя. Он умер у меня на руках, и перед смертью… Впрочем, и это тебе знать необязательно… Дело в том, что в этот день мы должны были получать жалование, и по бумагам оказалось, что мы его получили… Но мы не получали его, понимаешь?! Не получали. Я пытался что-то доказать, искал правду… Тем более, что я узнал, кто был виноват в этом кошмаре, кто был его организатором… Но знать - это еще не значит победить. И у меня ничего не получилось. Но, видимо, правда на земле все же существует, и тот, кто организовал и осуществил это преступление спустя месяц сам погиб, неосторожно отлучившись ночью за пределы охраняемой территории… Правда, обвинить в этом почему-то пытались меня… Но так как я был невиновен, то доказать ничего не удалось. Но я подал в отставку и вернулся в Петербург, надеясь попытать счастье на волне открывшихся возможностей. Но там меня ждал еще один сюрприз: моя невеста уже давно жила с весьма мерзопакостным, но богатым пройдохой. Наполовину бандитом, наполовину спекулянтом. Мы не будем его обижать и назовем просто "спонсором". Мне было разъяснено, что "поезд ушел, а у меня нет ни денег, ни возможностей, чтобы догнать его"… Что я - нищий неудачник, который никогда ничего не добьется, что… Много слов было сказано. Правда, намекнули, что я буду неплохо смотреться в роли героя-любовника, и даже предложили уболтать "папочку" подыскать мне теплое местечко в его фирме…. Вот тогда я и понял, что этот мир принадлежит ворам, политикам, бандитам и спекулянтам. А я гожусь лишь в качестве грубой рабочей силы. Что честность и преданность не нужны ни государству, ни женщинам… Офицеры… Нищие, облаиваемые теми недоумками, которые уже давно разучились думать и лишь реагируют на события, но упорно называют себя "интеллигенцией"… Мы плевали на себя, теряли семьи и буквально выживали в созданных для нас государством условиях, но все же не сдавались и были последним оплотом для России. Я не знаю, где еще так свято берегли такие понятия как честь, совесть и достоинство… А нас лишь обворовывали и предавали. Пока мы шли под ножи и пули, всякие ублюдки спали с нашими женами, развращали наших детей… А мы… Мы никому не нужны. Мы - лишние! Мы лишние в этом перестроечно-реформистском маразме. Мы не вписываемся в новую жизнь… Но с меня хватит! Я больше не хочу быть ковриком, о который все вытирают ноги, который используют и по истечении срока выбрасывают на свалку. Я очень многое могу, и если государству это не нужно, тогда я направлю свои возможности и навыки на службу самому себе. Капитан Врублевский умер. Можешь считать, что он не смог перенести все то дерьмо, которое свалилось на него, не смог пережить предательства, унижений и собственной никчемности. Он застрелился, поставив точку в затянувшемся споре между убеждениями и реальностью. Он не запятнал мундира. Он жил честным офицером и умер честным офицером. А сейчас перед тобой - Володя Врублевский, который любой - слышишь? - любой ценой решил взять от жизни все, что только от нее можно взять! Или у меня будет все, что я хочу, или я подохну. Третьего не дано. Я не буду нищим и не сяду в тюрьму. Либо подохну, либо буду богат… Вот так… Что скажешь?
- А что тут говорить? - пожал плечами Сидоровский. - Я работаю давно и слышал много разных историй. Я знал людей, которые прямо в зале суда убивали насильников своих детей. Я знал женщин, которые шли на панель, чтобы прокормить свою семью. Я знал офицеров, которые действительно пускали себе пулю в лоб, потому что не могли прокормить своих близких. Я знал людей, которые шли на преступления, чтобы не подохнуть с голода. Я видел бездомных детей, худых, как скелетики, покрытых лишаями и болячками. Я видел старух, у которых выродки - сыновья отнимали пенсию и отправляли на паперть просить милостыню… Открою тебе "страшную" тайну: ты не один такой. "Перестройка" так изнасиловала страну, что нищих стало девяносто процентов, а обеспеченных и богатых - только десять. Но все же подлецов и бандитов у нас в стране куда меньше этих "девяноста процентов". Правда, намного больше чем "десять", но и не "девяносто"… У кого ты собрался отнимать, Врублевский? С кем собрался "делиться"?
- Да уж не с нищими "девяноста процентами", - сообщил Врублевский. - И хватит на этом. Ты должен понять, что никакими моралями ты меня от намеченного не отговоришь. Я не хочу быть в числе тех, чьи дети будут жить впроголодь и прислуживать сынкам тех папочек, которые в свое время успели отхапать жирный кусок при разделе этого пирога. Я решил получить свою долю, и я ее получу Может быть, меня грохнут, но зато и я успею пожить в свое удовольствие, и детям кое-что оставлю. А может быть, все будет не так уж и плохо. Может быть, я отвоюю свою часть, вложу ее в дело и стану самым законопослушным парнем в России. Хочешь, Сидоровский, я тебя потом в свою службу безопасности возьму? Приходи лет этак через десять - поговорим…
- Я раньше приду, - многозначительно пообещал капитан. - Куда раньше, чем ты предполагаешь.
- Ой-ой-ой… Подожди, я только памперсы поменяю, а то эти обмочил со страху. Ничего у тебя не получится, Сидоровский. Я не мелкий воришка и ставки по мелочи не делаю. Мне нечего терять и, следовательно, нечего бояться.
- Вот потому-то ты и опасен. Зря, Врублевский. Ох, зря… Но уговаривать тебя и впрямь бесполезно. Один раз я тебя предупредил: уходи, пока цел. Второго предупреждения не будет. Если ты решишь поживиться за счет этого города, я тебя посажу или уничтожу.
- Ни хрена у тебя не получится, Сидоровский. А насчет работы в моей будущей фирме ты все же подумай. Мне нужны честные до несуразности идеалисты. Я буду тебе хорошо платить, Сидоровский.
- Я посажу тебя раньше, - пообещал капитан и поднялся. - Что ж… До встречи, Владимир Викторович. Но лучше бы - прощай.
- До встречи, Сергей Андреевич. И всяческих успехов вам в вашей нелегкой, но нужной для родины работе, - простился вежливый Врублевский.
Капитан пристально посмотрел на него, словно собираясь что-то добавить, но сдержался и молча вышел.
- Какой могучий дар убеждения, - "восхищенно" прокомментировал Врублевский. - Я почти раскаялся и уже был готов идти работать за государственную милостыню. Дворник Врублевский - это звучит… Принес благодарности, называется… Только настроение испортил, засранец… Зачем я ему это все рассказал? Нужно было просто выкинуть его коленом под зад - и дел-то… "Блюститель порядка", "страж законности", "хранитель морали"… Засранец!
- Что-нибудь случилось, Володя? - заглянул в комнату обеспокоенный Ключинский, - Почему ты такой расстроенный? Какие-нибудь неприятности?
- Нет, все в порядке, - вздохнул Врублевский. - Я его жену вчера от изнасилования спас, а сегодня он мне пришел морали читать, "в истинную веру" обращать… Если еще раз придет, скажите, что меня нет дома. Что после его посещения я раскаялся и ушел в монастырь, что…
Закончить мысль он не успел - в коридоре раздался еще один звонок.
- Во! - победно поднял палец вверх Врублевский. - Я же говорил! Ему мало показалось. Не хочу я его больше видеть. Скажите ему, что я повесился со стыда.
- Но как же? - растерялся старик.
- Как-как… За шею - вот как… Нет, лучше за талию - за шею щекотно…
Ключинский пожал плечами и отправился открывать дверь. Раздраженный Врублевский открыл футляр, достал скрипку и принялся подвинчивать колки.
"Я тебе сейчас "кошачий концерт" устрою, - мстительно пообещал он - И выгонять не придется - сам вылетишь. Мучения Ватсона от скрипичных диссонансов Холмса покажутся тебе этюдом Шопена. Это действует на нервы не хуже твоих нравоучений…"
- Володя, к тебе какая-то девушка, - сообщил Ключинский. - Просит разрешения войти.
- Я повесился… Девушка?! - опомнился Врублевский, - Ко мне? Странно… Ну, пусть заходит… Интересно, кто это?..
- Это я, - "представилась" светловолосая гостья. - Надеюсь, у тебя не успела появиться аллергия на фамилию Сидоровских?
Ошарашенный Врублевский не нашел ничего более умного, чем уточнить:
- А-а… как же муж?
- Муж, муж… Муж объелся груш, - протянула она, откровенно наслаждаясь его растерянностью. - Он ушел. Я в подъезде напротив дожидалась, пока он от тебя выйдет. Я ему рассказала, что было той ночью… Ну, не в красках, конечно, а то он мог сгоряча таких дров наломать, но надо же мне было объяснить, почему я вернулась домой под утро в растерзанном виде да еще в чужой одежде… Просила его не читать тебе морали, да, как вижу, он не удержался… Во всяком случае, вы явно расстались не в восторге друг от друга. Я ему дала номер твоей машины…
- Зачем?
- А как еще я могла узнать, где ты живешь? - пожала она плечами. - А Сережа для тебя все равно был не опасен - я его предварительно "обработала"… Значит, здесь ты и живешь… Уютно… А чьи это картины?
- Григория Владимировича, - машинально ответил Врублевский, - хозяина квартиры… Зачем ты пришла?
Она не ответила, делая вид, что полностью увлечена рассматриванием висящих на стенах полотен. Заложив руки за спину и чуть склонив голову на бок, она долго рассматривала окруженного волками скрипача, затем перевела насмешливый взгляд на все еще держащего в руках скрипку Врублевского.
- С тебя писали? - рассмеялась она. - Не похож… Совсем не похож. Этот, на картине, юный, романтичный, благородный и отважный, а ты… Нет, не похож.
Врублевский насупился и спрятал скрипку обратно в футляр.
- Ну не дуйся, не дуйся, - попросила она. - Просто я никак не ожидала обнаружить в тебе романтические наклонности. Современные психологи считают романтизм болезнью. Кажется, называют это "комплексом Вертера". Если романтик до четырнадцати лет - это норма, а вот если после… После, по их утверждению, должен быть секс, секс и только секс… И мне это нравится. Какой из тебя скрипач, варвар?..
- Родители хотели, чтобы я музыкантом стал, - сказал Врублевский. - Я тогда не очень-то мог сопротивляться, поскольку был лишен "права голоса". А потом, когда пришла пора выбирать самому, выбрал военное дело… А скрипка… Просто это единственное, что у меня осталось. И из имущества, и из воспоминаний. Больше ни о чем вспоминать не хочу. А она разговаривает, как живая. Нет, правда… То смеется, то плачет, то зовет куда-то. Тот, кто придумал скрипку, был гением… Хочешь послушать?
- Нет, - решительно отвергла она, - не хочу. Я не хочу видеть тебя играющим на скрипке. Правильных, гордых, честных и романтических я уже видела. А вот таких, как ты… Ты же хищник. Сильный, не останавливающийся ни перед чем в достижении своей цели, безразличный к чужому мнению и страданиям, беспощадный к врагам, - она приблизилась к Врублевскому вплотную, и он заметил, как расширились ее зрачки, а глаза затуманились желанием. - Самец, пират, варвар…
Она попыталась обнять его, но он перехватил ее руки и, глядя в глаза, отрицательно покачал головой:
- Нет.
В ее глазах что-то яростно полыхнуло.
- В чем дело? Ты боишься моего мужа?
- Вот уж кого-кого, а мужей я не боюсь, - ответил он. - Я не его, я тебя боюсь. Ты же ненормальная: У тебя с головой не все в порядке, ты в экстазе можешь перекусить мне сонную артерию и тебе ничего не будет. Пару лет в сумасшедшем доме - и грызи, на здоровье, новых мужиков. С чего ты взяла, что я дикарь и варвар? Придумала какую-то странную игру и хочешь, чтобы мм играли в нее вместе? Нет уж, увольте, такие игры мне не по душе. Играй в одиночестве, сама с собой.
- Боишься, - с улыбкой протянула она, - ты боишься его…
- Я никого не боюсь. Просто… Он мне враг по обстоятельствам, а не по сути. Он нормальный, честный офицер. Я сам был офицером, и если бы моя жена, в то время пока я…
- Ты говоришь о нравственности? Ты?! - изумилась она. - Да тебе было бы наплевать, даже если бы он был твоим лучшим другом. Ты же самый что ни на есть настоящий варвар! Тебя же просто переполняет желание насиловать, грабить, убивать, искать приключения… Неужели ты никогда не хотел выпустить наружу самого себя? Освободиться от оков данного родителями воспитания, почувствовать себя тем, кто ты есть на самом деле?
Он чуть отстранился, чтобы иметь возможность видеть ее всю. Сегодня на девушке был просторный джинсовый сарафан, застегнутый от горла до пят медными чеканными пуговицами - дерни за отворот, и он покорно распахнется, обнажая манящее тело, ничем больше не стесненное. А больше на ней ничего и не было - это не могла скрыть даже грубая джинсовая ткань.
"Я ее сейчас придушу, - подумал Врублевский. - Лицо невинного ангелочка, а глаза кошачьи, ненасытные… Бедняга Сидоровский, знал бы он, что на самом деле представляет из себя его жена… Или знает? Впрочем, мне это неинтересно. К тому же, этот засранец грозился меня посадить… А ведь, положа руку на сердце, она мне нравится… Неужели я и вправду так похож на дикаря? Тарзан Врублевский. Хм-м…"
- Ты его боишься, - повторила она, присаживаясь на краешек стола и опираясь ладонями о столешницу таким образом, что платье готово было расстегнуться само по себе. - О трусливых варварах я еще не слышала. Ты будешь первым… Ты не дикарь, ты - мелкий воришка, мечтающий украсть свой кусочек сыра тихо и незаметно, как мышка, ты…
Он шагнул к ней и, обхватив ее голову руками, заглянул в глаза. Она закусила губу, отвечая ему взглядом вызывающим, дерзким и вместе с тем просящим, ожидающим…. Одной рукой он скользнул по ее шее, добрался до затылка, пропуская пряди густых волос сквозь пальцы, проводя по всей их длине… И одним резким движением намотал их на кулак, запрокидывая ее голову назад, второй рукой рванул отворот платья, распахивая его по всей длине. И…
- Ты только не подумай ничего такого, - сказала она, стоя перед зеркалом и не стесняясь своей наготы, расчесывая спутавшиеся волосы. - Вообще-то, я не такая…
Заметив в зеркале ее ожидающий взгляд, он утверждающе кивнул:
- Конечно, "не такая".
- Нет, правда. Такое со мной впервые.
Он опять кивнул.
- Вообще-то, я люблю своего мужа, дом…
Он кивнул как можно выразительнее и понимающе.
- Он очень хороший, мой муж. Умный, честный, правильный…
Врублевский прикурил сигарету и понимающе покивал.
- Еще раз кивнешь, и я тебе всю морду расцарапаю, - не меняя интонации сообщила она. - И это не тебе говорю. Я себя понять пытаюсь.
Он по привычке кивнул, но тут же спохватился и безразлично пожал плечами:
- Мне все равно.
- Я знаю, - спокойно сказала она. - Иначе и быть не могло… Просто Сережа всего себя отдает работе, а мне не остается ничего. У нас даже детей нет. У моей сестры дочке уже три года, а у нас все нет. Я все время сижу дома одна. Его нет днем, нет вечером, нет утром, а бывает - и ночами пропадает. Кому это нужно? Людям? Они его матюгами кроют. Стране? Чихало государство на преданность. Мне? Да уж… больше всех. Видимо, только ему самому. Чтобы что-то доказать себе, почувствовать себя мужчиной… А может быть, это его принципы, его убеждения, его жизнь… Но тогда, где я? В том крохотном уголке его жизни, что называется "дом"? Чтобы осознавать, что где-то тебя ждут? Но ведь и это тоже - для него. А что для меня? Я сидела одна и придумывала себе… всякое… А когда увидела тебя, даже удивилась - до чего ты похож на человека из моих фантазий…
Он задумчиво кивнул. Наташа задержала на нем взгляд, невесело усмехнулась и, накинув платье, присела на подоконник, обхватив колени руками.