Врублевский вздрогнул всем телом, словно схватился за оголенные провода под напряжением, и, поперхнувшись вином, закашлялся. Кондратьев похлопал его по спине и пожурил:
- Нельзя так на женщин реагировать. Хоть ты у нас и известный бабник, а…
- Когда она приехала в город? - перебил его Врублевский. - Почему я не знал?
- Потому что ты как отшельник стал - месяцами не видно, - сказал Кондратьев. - Офис - дом, офис - дом, а как к тебе ни придешь - ты все время за книгами, чертежами и схемами какими-то. Так и "крыша" поехать может. Ты нам живым и здоровым нужен. Тебя можно смело назвать нашим "национальным достоянием"… А что она тебя так заинтересовала?
- Нравится, как поет, - отвел глаза Врублевский. - Красивая баба… Так что там случилось?
- Занятная история, - сказал Кондратьев. - То, что она баба знатная, тут ты прав на все сто процентов. Глазищи огромные, зеленые, лицо словно античным скульптором из мрамора вырезано, а фигура такая, что за деньги показывать можно! В общем, выходит эта дива из лимузина (наш мэр для нее на свою "тачку" расщедрился) и хочет зайти в этот кабак. А возле входа ее уже орлы Шерстнева дожидаются. Шерстнев, видать, запал на девицу, почувствовал себя казановой на старости лет… И вот эти бритоголовые недоумки начинают певичке букеты роз под ноги бросать, охапок пять извели, не меньше. "Это вам от "папы"", - говорят. А тут и сам Шерстнев подваливает. В белом костюме, причесанный, даже волосы лаком залил, придурок… Это надо было видеть! Я не слышал, что она ему сказала, но рожа у него вытянулась аж до пояса. Развернулся - и чуть ли не бегом в свою машину. Его хлопцы - за ним… Через пять минут и след простыл… Мелочь, а приятно-то как!
- А девушка? - спросил Врублевский. - Куда певица делась?
- Где-то в зале должна быть, - пожал плечами Кондратьев. - Во всяком случае сюда она входила, это я сам видел… Да вон же она. У окна, видишь?
Но Врублевский уже и сам заметил стройную фигурку девушки с длинными "платиновыми" волосами, стекающими на спину сверкающим водопадом. Со скучающим видом она смотрела в окно, ожидая сделанного заказа. Какой-то незнакомый Врублевскому удалец попытался было навязать ей свое общество, скользнув к ее столику с бутылкой вина в руках, но девушка, не оборачиваясь, произнесла какую-то довольно длинную фразу, и незадачливый ухажер счел за благо столь же быстро ретироваться, даже бутылку вина на столе забыл.
- Лихо она их отшивает! - восхитился Кондратьев. - Брезгует, стало быть, провинциальными ухажерами. Ей столичных шишек подавай, у тех карманы и поглубже и пошире… Гордая… Но капризная… В газетах писали, что она сразу по приезде жуткий скандал закатила. Ей выделили номер "люкс", а она заявила, что в этом бомжатнике даже клопы не выживут, и полчаса лично отчитывала директора за то, что на плафоне пыль лежит. Представляете, какой надо стервозный характер иметь, чтобы сразу по приезде пыль на плафонах проверять? Вчера в "Палас-отеле" аврал был, как по приезде Президента. Директора едва валидолом откачали… Эх, я бы с ней уборку в ее номере провел!
- Эта фифа тебе не по зубам, - бросил внимательный взгляд на девушку Березкин. - Чтобы заполучить такую куклу, нужно иметь кредитную карточку под цвет ее волос и три дома - на Канарах, на Елисейских Полях и на Беверли-хилз… Володя, - окликнул он Врублевского, - спорим, что в этом случае твой магнетизм не поможет? Держу пари, что даже такому дон-жуану, как ты, эта девочка не по зубам! Предлагаю пари: если ты продержишься за ее столиком больше пяти минут - я ставлю тебе любой коньяк, по твоему выбору. Хотя бы вон тот, хрустальный бюст Наполеона… А если нет - заказываю я. Идет?
Врублевский как-то странно посмотрел на него, молча поднялся и, подойдя к столику девушки, уселся напротив.
- Привет, - сказал он ей. - Как жизнь?
- Привет, - ответила она. - Так… по-разному… А ты как?
- Тоже по-разному… Не будешь возражать, если я закурю?
- Нет. Ты же помнишь - хоть я сама и не курю, но люблю запах табачного дыма…
Наблюдавший за ними Кондратьев восхищенно покачал головой:
- Во дает, мужик! Ни цветов, ни шампанского не требуется, подошел и - в атаку. Класс!
- Они знакомы, - убежденно сказал Березкин. - Это же сразу видно. Даже по тому, как он дернулся, заслышав ее имя, можно было понять. А отправил я его к ней, потому что нам с тобой надо очень серьезно поговорить без свидетелей… Мне кажется, что Врублевский выполнил свою работу…
- Да, мужик пашет, как проклятый, - простодушно подтвердил Кондратьев, - день и ночь работает. За три года столько сумел, сколько я и за всю жизнь бы не осилил…
Березкин недовольно поморщился:
- Я не то имел в виду. Работает он много и хорошо - спору нет. Но он выполнил свою работу. Все, хватит Врублевского… Не понимаешь? Он сделал очень многое, и сделал это фактически в одиночку. Я сам хотел осуществить эту реорганизацию, но подвернулся он, и я позволил ему сделать это вместо меня. Я предоставил ему возможности, но организатором, вдохновителем и даже исполнителем был он. У наших врагов и конкурентов есть глаза, и они прекрасно видели, сколько было в этом его заслуги. И милиция, и "шерстневцы", и даже бизнесмены сейчас больше всего ненавидят именно его. На нем сконцентрировалось все их внимание. А мы оставались в стороне, "за кулисами", и про нас даже успели позабыть… не все, но многие. Он подставляет милиции в качестве "козлов отпущения" "шерстневцев", не понимая, что сам выполняет ту же роль, таская для нас каштаны из огня. Но теперь это становится ненужным и даже опасным. Он получит контрольный пакет акций универмага "Прибрежный" - в этом я уверен. А значит и получит полный контроль над городом. И что тогда мы станем не нужны ему. Он не остановится на достигнутом, а мы станем для него всего лишь пройденной ступенью. Он опасен, Дима. Он слишком умен и честолюбив для такого маленького городка. Он может навлечь на нас гнев как конкурентов, так и милиции. А питерская и московская милиция будет посильнее наших "стражников". И конкуренты там не в пример весомей и опаснее. Мы не можем позволить ему рисковать в этой битве нашими капиталами. Нужно уметь вовремя останавливаться. Жадность еще никого до добра не доводила. А у него хуже чем жадность. У него - азарт. Ему нравится рисковать. А мне это уже давно перестало нравится. Я предпочитаю синицу в руках, чем журавля в небе. Мы обладаем вполне достаточной властью и достаточным состоянием. Глупо рисковать ими. Я хочу легализоваться, заняться банковским делом и поставить жирный крест на том, что было вчера. Денег у меня достаточно, пришла пора подумать об их умножении и сохранении, а это невозможно без соответствующей репутации. Я хочу оставить все это, - он обвел рукой вокруг себя, - тебе. Ты займешь мое место и успеешь накопить кое-что и для себя. Время еще есть. Года три-четыре, но есть. Устраивает тебя такая перспектива?.. Я так и подумал, что устраивает. Поэтому и оставил тебя здесь "смотрящим" на время моего отсутствия. Но на самом деле я уже не вернусь, и ты должен об этом знать. Врублевский подогнал нам этот "Комета-банк" очень вовремя. Но сам Врублевский опасен и для меня, и для тебя. Он - символ нашего расцвета. Понимаешь? Нет его - нет прошлого. Его нужно… устранить аккуратно и бесследно. Подожди, пока он получит акции универмага "Прибрежный" и примется за устранение группировки Шерстнева. Вот тогда и… Все решат, что это дело рук людей Шерстнева. Ты все понял?
Кондратьев слушал завороженно и ошеломленно, бросая в сторону Врублевского быстрые, беспокойные взгляды.
- Вот и еще одно доказательство моей правоты, - усмехнулся Березкин. - Ты его боишься. А это значит, что он опасен. Если ты правильно оценишь свое состояние сейчас и сделаешь соответствующие выводы, то не сможешь не согласиться со мной. Я редко ошибаюсь, Дима. Очень редко… Он хоть и заляпан дерьмом с головы до пят, но он из другой породы, и он никогда не сможет до конца принять наши правила. Зато, когда исчезнет "символ" - Врублевский, исчезнут и преступные "авторитеты" Березкин и Кондратьев. Останутся банкир Березкин и директор охранного предприятия Кондратьев. Это ты тоже понимаешь? Мы ведь не уркаганы по жизни, а, Дима? Мы сделали себе денег на жизнь, и теперь нужно вовремя отвалить в сторону с "прихватизированным" добром. А дурачки пусть играют в "блатную романтику" - на то они и дурачки. Сказки про братство пацанов - для отморозков Шерстнева. У них все равно никогда ничего не было в карманах, им ничего другого и не остается. А нам с тобой есть чем рисковать… Я прав?
Кондратьев еще раз посмотрел на увлеченного беседой Врублевского и медленно, словно не решаясь, кивнул. Но перехватив укоризненный взгляд Березки- на, подтвердил уже решительнее:
- Да. Прав. Он может быть опасен. Я займусь им, как только он получит для нас контрольный пакет акций универмага.
- Вот и хорошо, - улыбнулся Березкин. - Всегда нужно знать, когда следует остановиться, и уметь заметать следы… Так давай выпьем с тобой за то, чтобы мы всегда оказывались умней и дальновидней своих врагов и конкурентов. За то, чтобы никто и никогда не смог вырвать у нас кусок изо рта, или даже покуситься на него. "Наполовину" бандитом быть нельзя, а случайные попутчики могут быть только использованы. За нас с тобой, и за нашу безопасность и процветание!..
Дом Ключинского, Сидоровский отыскал без труда. Небольшой и приземистый домик в самом конце маленького поселка, раскинувшегося сразу за чертой города. Крохотный огород, сад, состоящий из четырех яблонь и двух слив, да изрядно обветшавшая банька на берегу зарастающего тростником озера - вот и все хозяйство, которое находилось теперь в распоряжении старого художника.
Сидоровский постучал и, получив разрешение, вошел. Ключинский стоял возле установленного у окна мольберта и увлеченно работал. Мельком взглянув на неожиданного гостя, предложил:
- Проходите, капитан. Проходите и присаживайтесь. Я сейчас закончу, и тогда буду в полном вашем распоряжении. Извините меня за эту нетактичность, но уж больно хорошо работается. Бывают такие "вспышки", чаще называемые вдохновением, упускать которые просто грешно. Я нашел очень интересный ход, можно даже сказать - поворот, позволяющий мне выразить мысль… Всего пара штрихов, а картина получает новый подтекст, иную, более глубокую окраску… Не обращайте внимания: это я немножечко хвастаюсь. Так всегда бывает, когда я доволен собой… Правда, потом приходит пора, когда я ненавижу свою бездарность… но я привык и к первому, и ко второму. Наверное, так бывает у всех. Словно по склонам идешь: то вверх, то вниз, то победы, то поражения, то вдохновение, то депрессии…
- Некоторые перекидывают через пропасть депрессии мостик из наркотиков, - заметил Сидоровский, присаживаясь на грубо сколоченную табуретку. - Это, правда, помогает в творчестве?
- Нет, - уверенно ответил Ключинский. - Это - допинг. Он действительно прибавляет сил на какой-то краткий промежуток времени, но в целом… В целом, он отнимает больше чем дает, и приходится без конца увеличивать дозы, чтобы оставаться на прежнем уровне. Это напоминает попытку спрятаться от действительности, от страха, от стрессов, от депрессий. А нужно просто принимать все эти неудачи и падения как опыт. Человек учится не на победах, а на поражениях. Были те, кто принимал наркотики и пытался творить. Были среди них и весьма талантливые люди, даже такие как Бодлер и Нострадамус. Но они пользовались талантом, а считали, что им помог наркотик. Когда-то, в древности, действительно применяли наркотик как средство для получения знаний, особенно в магии. Жрецы, путешествуя по "дороге сновидений" в поисках новых знаний, пользовались этим допингом. Но они знали, насколько это опасно, и знали, что с ними будет в конечном итоге. Но речь не шла даже о "жертвенности", потому что никто не мог знать: пойдут эти знания во вред или на пользу людям. Наркотик разрушает мозг, и о здоровом творчестве речь уже идти не может. Вы может себе представить наркоманами Пушкина, Гете, Гюго, Рафаэля, Гомера? Нет, это всего лишь слабость, попытка скрыться от действительности, убежать от поражений… А для творчества очень важны поражения.
- И тем не менее считается, что наркотики помогают творить, - вздохнул Сидоровский. - Видели бы эти идиоты то, что видел я. Всех этих несчастных, которые считали, что у них никогда не будет наркотической зависимости и они "могут бросить, когда захотят"… А курильщикам надо показывать легкие умерших от рака. Очень помогает… Правда, меня всегда интересовали две вещи: можно ли считать любовь наркотиком, и откуда берутся идеи всех этих картин, книг, музыки?
- Любовь - это не наркотик, это нормальное состояние человека. А вот жизнь без любви - это состояние ненормальное, и поэтому люди пытаются как-то заполнить эту "пустошь". Кто-то наркотиками, кто-то работой, кто-то "голым сексом". А что касается идей… Вы знаете, многие талантливые люди полушутя признавались в том, что берут идеи своих произведений словно из какого-то загадочного "ящика Пандоры". Там уже все есть, нужно только протянуть руку и взять… Я закончил то, что хотел. Теперь я в полном вашем распоряжении. Чем могу быть вам полезен?
- Можете, - сказал Сидоровский. - Если захотите, то очень даже можете быть мне полезны. На первые два вопроса вы мне попытались ответить, но вот захотите ли ответить на третий?.. Когда мы виделись с вами в последний раз, вы еще жили в просторной и благоустроенной квартире со всеми удобствами. Теперь мы с вами встречаемся в обветшалом полусгнившем сарае, где нет ни горячей воды, ни отопления, ни телефона, и даже - простите - сортира приличного… С чего вдруг такая перемена? Вы - талантливый художник, по сути дела вы должны наращивать свое благосостояние, а вы наоборот, теряете то, что имели… Как же это получилось, Григорий Владимирович?
- Я поменялся, - сказал старик. - Поменял квартиру на дом в деревне. Переселился на природу. Вы же знаете - стариков часто тянет поближе к земле. Есть в этом что-то мрачновато-символическое… Хотя, почему "мрачновато"? Смотря как относиться к смерти…
- Ничего тут нет символического, - жестко отверг эту слабую версию Сидоровский. - Вас самым примитивным образом "кинули", Григорий Владимирович. Отняли квартиру и засунули в этот сарай. Если вы "поменялись", то почему так неравноценно? И почему в вашей квартире живет Врублевский? Он ведь раньше не жил в этом доме?
- Он предложил мне поменяться, и я поменялся, - сказал старик, невольно отводя глаза, - мне здесь лучше работается. Здесь лес рядом, озеро есть. Тишина, никто не тревожит… Здесь очень красивые закаты. Я зарисовал один… Хотите покажу?
- Не надо, - отверг Сидоровский. - И заговаривать мне зубы и выгораживать этого подонка тоже не надо. Кого вы жалеете, Григорий Владимирович? Вы жалеете негодяя и преступника! Не надо их жалеть, они и без вашей жалости находят себе прекрасные самооправдания, и жалеют они сами себя куда побольше вашего. Их, бедненьких, государство обидело. Им миллионов не дают, а работать на обычных работах - западло. Учиться же "возможностей нет". Дерьмо! Хотят все и сразу, а получить это можно только за счет других. За счет таких, как вы. Некоторые из них "утешают" себя тем, что делают это ради кого-то. А потом удивляются, почему "эта стерва их из тюрьмы не дождалась"… Да потому что ты бросил ее, говнюк! Потому, что ты оставил ее одну в этом жестоком мире, без поддержки, без сильного плеча! Стоит одна гулянка в ресторане восьми или десяти лет? Они никогда не признают себя виноватыми, они всегда будут жалеть себя, искать виновных где-то на стороне и требовать понимания и прощения от других. А если их простят, будут пользоваться этим и дальше… Видел я таких. И у всех есть причины… Жалость… Такая жалость - почти соучастие!
- Это не жалость, капитан, это очень большой опыт жизни в этом мире, - сказал Ключинский. - У меня его побольше, чем у вас… Тут вот в чем дело. Я не могу никого судить. Я не считаю, что имею на это право. И так в этом мире слишком много зла. Сейчас у нас в стране не суды, а судилища. Мы не судим человека за его проступки, а расправляемся с ним. Правосудие должно быть милосердно, а мы жаждем крови. В результате человек, осужденный за кражу консервов, становится в тюрьме либо профессиональным вором, либо инвалидом - кому как "повезет"… А то и погибают от туберкулеза, от ножа, от безысходности… Мы озверели в этой жизни, капитан. Мы разучились прощать и озверели. Нельзя отнимать у человека возможность искупления. Нельзя жестокостью остановить жестокость. Мы не хотим их перевоспитать, мы хотим их изолировать или уничтожить. Мы не даем им возможность вернуться в наш мир, мы отталкиваем их вместо того, чтобы помочь.
- Они сами обрезали себе дорогу назад, - сказал Сидоровский. - Они выбрали этот путь и, пока не получат оплеуху, не остановятся. Бандиты думают о наживе, а не о наказании, и уж совсем не думают о страданиях других. Они начинают верещать, лишь когда пахнет жареным. "Раскаиваются" лишь в камерах и на электрическом стуле. Наплевать им на то, как страдают другие. И наплевать им на ваши увещевания, так же как наплевать и их жертвам. И мертвым наплевать.
- Ошибаетесь. Мертвые не жаждут мести. Смерть равняет всех. Не мертвые зовут нас к мести, а наша злость. И вы пришли сюда не ради восстановления справедливости. Вам просто очень хочется посадить Врублевского. Это ваша основная цель.
- Да, я очень хочу посадить этого ублюдка! - не стал скрывать Сидоровский. - И я его посажу! Рано или поздно, но доберусь до него и посажу. Я очень надеюсь, что произойдет это "рано" и сделаю я это с вашей помощью. Вы напишите мне заявление, а я уж позабочусь…
- Ничего я вам не напишу, - твердо сказал старик, - Никто меня не обманывал. Мне предложили поменяться, и я согласился. И это чистая правда.
- Григорий Владимирович! - Сидоровский даже с места вскочил, не в силах сдержать переполняющие его эмоции. - Да что вы такое говорите?! Кого вы покрываете?! Вас из собственной квартиры выкинули! Откуда такое попустительство к преступникам?!
- Я никого не оправдываю и не попустительствую, - сказал старик. - Как можно оправдывать нацистов, сталинских палачей, чеченских террористов или наших, "отечественных" беспределыциков? Просто я считаю, что их нужно наказывать, а не расправляться с ними. Ваше призвание в том, чтобы сажать преступников, или в том, чтобы защищать беззащитных? Не обижайтесь на меня, но я думаю, что у Врублевского еще есть шанс и нельзя его отнимать у него.