- Правильно, - подтвердила Инге, - это древняя водяная цистерна. В ней хранили воду при долгой осаде, когда в замке пряталась вся деревня со скотом и лошадьми.
- И все? - спросила Вильма, явно предвкушая какое-то откровение.
- Не совсем. - отозвалась Инге. - Если верить легенде, в очень давние времена эту цистерну наполняли водой не только для питья. Когда грозный враг стеной шел на приступ и защитники замка теряли надежду его отстоять...
Вильма захлопала в ладоши:
- Я так и знала! Они открывали цистерну снизу и разом выливали из нее всю воду! Сбрасывали настоящий водопад на головы наступающих врагов!
Вильма была счастлива, - какая это находка для ее книги! Оказывается, сейчас очень редко можно найти сохраный механизм, способный сбросить тонны воды на головы нападающего врага. Она спросила, работает ли это устройство до сих пор, но Инге только пожала плечами и ответила, что последние четыреста лет вряд ли кто-нибудь это проверял. Чтобы показать нам, как глубоко вниз уходит цистерна, Инге бросила туда камень и мы довольно долго ждали, пока он ударится о дно. Так что, если эту цистерну честно наполнить доверху, можно затопить небольшой город. Только тут до меня дошел смысл мозаики над воротами замка в трактовке нашего мыслителя Клауса: вот из какой стиральной машины мыльная пена льется обильным потоком на испуганных рыцарей и на их не менее испуганных лошадей!
- А откуда берется вода? - спросила практичная Доротея.
Инге указала вверх, на отвесно возносящуюся над замком красную скалу:
- Там наверху, в расщелине, есть источник - из-за него, наверно, и построили здесь когда-то замок. Лет двадцать назад мой отец провел водопровод, чтобы использовать воду этого источника в нашем хозяйстве. А раньше этой водой в случае надобности наполняли цистерну.
Я присмотрелся получше и заметил, что с вершины скалы в цистерну идет сухой каменный желоб, дальняя часть которого теряется где-то наверху. Однако любознательную Доротею не удовлетворил услышанный ею рассказ:
- А почему сейчас цистерна пустая? В нее вода не льется вообще?
- Нет, сток в этот жолоб перекрыт специально сконструированным шлюзом, отводящим воду в водопровод.
- А вдруг вам понадобиться наполнить цистерну? - не унималась Доротея.
- Мне трудно представить такого врага, на на голову которого мне бы захотелось ее опрокинуть. - сухо сказала Инге и я заподозрил, что ей уже начала надоедать эта суета вокруг красот замка, польза от которой получалась только Вильме, а ей одни хлопоты. Но настырную Доротею не так просто было остановить:
- Ну, а если все же понадобиться, как это сделать?
Хоть Инге, похоже, уже устала от этого напора любознательности, она предпочла не подвергать риску зыбкое, едва установившееся перемирие, и безропотно повела наш маленький разведотряд по стене - туда, где сторожевая башня смыкается со скалой. Там нашим глазам открылась почти невидимая из других точек вырубленная прямо в скале крутая лестница, ведущая к шлюзу.
Восторженная Доротея хотела немедленно начать карабкаться наверх, но Инге показала на толстую веревку, преграждающую вход, и объяснила, что взбираться по лестнице запрещено, потому что опасно. Доротея со вздохом отступила и стала умолять Инге спуститься вниз, в подвал, чтобы посмотреть, как работает сбросовый механизм цистерны. Но Инге спускаться вниз отказалась под тем предлогом, что у нас нет плана.
- Что, план так и не нашелся? - удивилась Вильма. - Вы хорошо искали?
- Я все шкафы перерыла. - пожала плечами Инге. - Но он исчез бесследно.
Мне показалось, что прекрасная Вильма, живые мозги которой были гораздо подвижней стеклянных мозгов Доротеи, тоже догадалась, что Инге уже наскучила эта экскурсия. И желая сохранить возможность прийти сюда в другой раз, она выступила с неожиданной и, на мой взгляд, блестящей идеей, - нужно привести замок в порядок и показывать его туристам за деньги!
- Ну, а где взять деньги, чтобы привести замок в такой порядок, за который туристы будут платить деньги? - спросила Инге.
Вильма тут же объяснила, что деньги может дать то самое Управление по Охране Памятников, о котором она уже говорила на днях. Нужно только провильно составить просьбу-проект. Она готова помочь Инге составить проект и посодействовать, где надо.
Мне эта идея показалась просто замечательной, но Инге вовсе не понравилось, что она, пра-пра-пра-пра-внучка баронов Губертусов станет показывать свое родовое имение всякому сброду. Однако у хитрожопой Вильмы был на это достойный ответ: "В Бергцаберне за вход в замок берут десять марок и от посетителей отбою нет. В ведь их замку далеко до вашего. Так что вы сможете спокойно брать все пятнадцать. Или вам деньги не нужны?".
А кому не нужны деньги? Инге они точно нужны, - она тащит на себе все это грандиозное хозяйство и отца-инвалида впридачу. Или про отца-инвалида я тебе еще не рассказывал? Слушай, мне так много пришлось бы тебе рассказать, чтобы ты могла составить хоть смутное представление о моей здешней жизни, а мое терпение уже иссякает. Поэтому я обрываю письмо на полуслове и иду кормить своих свинок, ладно?
Всего хорошего, мамка.
Твой дорогой (в пересчете на марки) сыночек Ури.
З.Ы. Чтобы тебе было понятно, о чем речь, прилагаю к письму наспех набросанный мной портрет замка. Ты видишь, я настолько пришел в себя, что мысль о писании портретов мне уже не так отвратительна, как несколько месяцев назад. Твой У.
ОТТО
Когда Отто надоели вопросы Инге, он сделал вид, будто он задремал. Но хоть он закрыл глаза и даже начал слегка похрапывать, - единственный звук, который он производил так же хорошо, как и до болезни, - она не ушла на цыпочках, боясь потревожить его сон, а упрямо осталась стоять над его головой и настаивать, что план замка должен быть где-то у него. Она даже пустилась в выяснение каких-то давно забытых никому не нужных обстоятельств, при которых она отдала план ему на хранение, но ему смертельно скучно было все это слушать, потому что его ни в чем не надо было убеждать. Он прекрасно знал, что план хранится у него, и отлично представлял, куда он его спрятал, но вовсе не собирался ей этот план отдавать.
Он чуть было не рассказал ей, как непросто было ему с его протезом и парализованной рукой спрятать этот дурацкий план, который стал для него угрозой и обузой. Правда, у него хватило ума и предусмотрительности спрятать план заранее, еще до того, как само наличие этого плана в замке могло бросить тень подозрения и на него, и на Инге. И какую благодарность он получил от нее за свою самоотверженность и осторожность? Никакой.
Отто так обиделся на дочь за эту черствость, что перестал храпеть и поднял было лапу, чтобы отстучать ей свои обиды, но во-время спохватился. Он что, совсем обалдел? Ведь она же ничего не знает, именно от нее-то и весь секрет, на всех других ему плевать. Он даже еле слышно застонал от ужаса при мысли о своей возможной оплошности, однако Габриэла этот стон услышала и истолковала его по-своему. Она выскочила из кухни, где готовила ему на обед его любимый протертый суп из зеленого горошка, и набросилась на Инге с обвинениями, что она подвергает опасности здоровье отца.
Инге так опешила от этой неожиданной атаки, что поначалу даже не нашлась, что ответить, а просто виновато забормотала "Да, да, фрау Штрайх... конечно, фрау Штрайх...". Было очень смешно слушать ее бормотание, - можно было подумать, что это она работает у Габриэлы, а не Габриэла у нее. Как он мог так ошибаться и называть Габриэлу глупой курицей? Она оказалась совсем не глупой и совсем не курицей! Но кто, глядя на нее, мог бы заподозрить в ней такую смелость и широту ума? Ее лицо, бледное и бесформенное, не допускало даже намека на эти качества. Как ни печально, он вынужден был признать, что Создатель не потратил много усилий на лицо Габриэлы, но он, Отто, уже давно вышел из того возраста, когда о женщинах судят по лицу.
Похоже, к Инге тем временем вернулась ее хозяйская самоуверенность, потому что разговор между ней и Габриэлой перешел в легкую перебранку и голоса их зазвенели на более высоких нотах. Отто услышал, как дочь сказала тоном, не допускающим возражения:
- Пожалуйста, фрау Штрайх, оставьте нас одних на пять минут. Мне нужно обсудить с отцом важную семейную проблему.
Габриэла начала было протестовать, но Отто, испугавшись, что сейчас они рассорятся и Инге уволит Габриэлу, как она уволила Марту, - уж кому, как не ему было знать, какая его дочь стерва! - лихорадочно заколотил лапой в рельс:
"Суп! Суп подгорит, Габриэла!"
Неясно, поняла ли Габриэла его предостережение или просто вспомнила про суп, но она молча вышла на кухню и закрыла за собой дверь, оставив Отто наедине с дочерью. Инге долю секунды поглядела ей вслед и с улыбкой перевела взгляд на отца:
- Ишь, как она бросилась тебя спасать! У тебя с ней роман, что ли?
Отто, польщенный таким предположением, ответил ей с некой даже лихостью, о которой он последние, мучительные свои годы и думать уже забыл:
- А что, только тебе можно романы заводить?
Инге рассмеялась и с неожиданной нежностью погладила его по сильно полысевшей, но все еще кудрявой голове:
- Что ж, роман, так роман, лишь бы на здоровье! О-о, я вижу, она тебя даже постригла? Ну и ну!
Она так давно не прикасалась к нему, - по-человечески не прикасалась, а не по необходимости, когда надо было поменять ему пеленку или ночную сорочку! Он с немой мольбой прижался щекой к ее руке, чтобы она не сразу ее отдернула. Еще минута, и он все бы ей рассказал, но к счастью - ничего себе счастье! - он уже не способен был мигом выпалить то, что рвалось из него наружу. А пока он поднимал лапу к рельсу, дочь успела отнять руку и он успел подумать, что ей противно прикасаться к его ссохшейся старческой коже, и от этой привычной мысли все вернулось на свои места - осторожность, недоверие, неприязнь.
- Куда же мог запропаститься этот план? - спросила она, ничуть не подозревая о пронесшейся в его душе мгновенной буре чувств.
Что ж, так даже лучше, пусть и дальше не подозревает. Ее недогадливость ему на-руку - пусть она и дальше не подозревает, что он спрятал этот план. Инге начала задумчиво шагать из угла в угол, обращаясь то ли к нему, то ли к себе самой:
- Черте что! Я уже всюду, где могла, искала. Ума не приложу, где еще его искать. Я помню, что он долго лежал в маминой шкатулке среди других старых бумаг. Я его так ясно себе представляю - коричневая папка, а в ней несколько больших желтоватых листов с планами отдельных частей. Но это было давно, куда же он делся потом? Куда я могла его перепрятать?
Она резко остановилась перед античным бюро орехового дерева, в котором хранились всякие нужные и ненужные документы, накопившиеся за долгую жизнь Отто, и принялась перебирать аккуратно перевязанные разноцветными тесемками связки старых писем, банковских счетов и контрактов. Отто дважды ударил лапой в рельс, - он терпеть не мог, когда рылись в его бумагах, нужно было срочно вызывать Габриэлу. Та немедленно возникла на пороге с чашкой супа на подносе, - наверно, стояла под дверью и ждала удобного момента, чтобы ворваться.
- А вот и наш супчик! - радостно объявила она и, не глядя на Инге, быстрым шагом направилась к креслу Отто. - Замечательный супчик, именно такой, как мы любим!
Инге с треском закрыла выдвинутые ящики комода и невидящими глазами уставилась на ловкие руки Габриэлы, повязывающей салфетку под подбородком Отто. Предоставив Габриэле готовить его к приему пищи, что стало теперь для него непростой процедурой, Отто продолжал напряженно следить за дочерью - что-то неуловимое в ее поведении тревожило его. Она секунду постояла задумчиво прикусив губу, потом тряхнула волосами и сказала то ли ему, то ли себе самой, то ли фрау Штрайх:
- Ничего не поделаешь, придется ехать в Байерхоф!
- Зачем? - сердито отстучал Отто, хотя он прекрасно знал, зачем ездят в Байерхоф.
- В Управление по Охране Памятников. Там можно получить новую копию плана.
При упоминании Управления по Охране Памятников Отто пришел в ярость и, расплескивая по скатерти аппетитный супчик Габриэлы, принялся сбрасывать с обеденного столика все, до чего мог дотянуться - вилку, ложку, нож, солонку и плетеную хлебницу с хлебом. Некоторое время Инге молча следила, как фрау Штрайх, обиженно поджав губы, поднимает и кладет на стол сброшенные предметы, которые Отто тут же сбрасывает обратно.
- В чем дело, папа? - наконец спросила она.
"Что за горячка? Чего вдруг тебе срочно понадобился план?"
- Хочу кое-что отремонтировать и перестроить.
"Ты что, получила наследство? Интересно, от кого?"
- Почему именно наследство? Есть другие способы получить деньги на ремонт
памятника архитектуры.
"С какой стати кто-то даст тебе деньги на ремонт твоего памятника?"
- Есть фонды, которые дают на это деньги, если я обязуюсь после ремонта открыть замок для публики.
Если бы Отто мог взреветь, он бы взревел. Если бы он мог вскочить и стукнуть по столу кулаком, он бы вскочил и стукнул по столу кулаком. Но ничего этого он не мог. Единственное, что ему оставалось, это сбросить со стола фарфоровую чашку с замечательным протертым супом из зеленого горошка, что он и сделал. Габриэла ахнула и закрыла лицо руками. Отто на мгновение стало ее жалко, но сейчас ему было не до нее, тем более, что с закрытым лицом она выглядела куда лучше, чем с открытым. Поэтому он оставил ее стоять, как она стояла, и заколотил в рельс со всей яростью, на которую был способен:
"Запрещаю! Запрещаю! Запрещаю!"
В ответ Инге повернулась и молча пошла к двери. Отто заколотил еще громче:
"Вернись! Не смей уходить!" Но она, конечно, и не подумала вернуться, она открыла входную дверь и сказала с порога:
- Не стоит так горячиться, Отто, ты все равно ничего не можешь мне запретить. А мне придется на это пойти, как мне это ни противно, потому что я не вижу другого способа заработать хоть еще немного денег.
"К чорту деньги!" - отстучал он, краем глаза следя, как Габриэла отняла руки от лица, взяла тряпку и начала вытирать пол.
- Поверь, папа, у меня больше нет сил бороться за каждый пфенниг, чтобы сводить концы с концами в этом проклятом замке. - тихо сказала Инге и ушла.
Глядя, как за ней закрывается тяжелая дубовая дверь, Отто откинул голову на спинку кресла и громко заскулил. Ему было жаль себя, потому что он не хотел быть ей в тягость, ему было жаль ее, потому что он был ей в тягость, но сейчас ему было особенно жаль замечательный протертый суп из зеленого горошка, который он расплескал по полу без всякой пользы.
ИНГЕ
- Итак, в путь! Труба трубит! - пропела Инге, затягивая ремень пассажирского сиденья.
Пока Ури давал последние инструкции Клаусу, Ральф сделал очередную отчаянную попытку протиснуться в кабину, а когда она не удалась, решительно растянулся на асфальте прямо под колесами, всем своим видом давая понять, чтобы они и не помышляли уехать без него.
- Что будем с ним делать? - спросил Ури, - с собой, что ли, возьмем?
- Ни за что! - твердо сказала Инге. - Мы едем далеко и по делу.
Ури сел за руль и начал затягивать ремень:
- Так что, переехать его? Ты же знаешь, я давно мечтаю.
Инге задумчиво разглядывала содержимое своей дорожной сумки:
- Может, и не переехать, но уж обмануть его точно придется. - она вынула из сумки бархатную комнатную туфельку и скомандовала:
- Клаус, открой ворота! А только мы выедем, тут же закрой!
Как только Клаус развел в стороны тяжелые створки ворот, Инге размахнулась, изо всех сил швырнула туфельку прочь от машины и крикнула:
- Ральф, аппорт!
Ральф метнулся за туфелькой, Ури нажал на газ, фургон рванул с места, сходу проскочил через мост и затормозил над самым обрывом. Инге посмотрела назад: Ральф с туфелькой в зубах тщетно пытался прорваться в щель между сходящимися створками ворот. Инге откинулась на спинку сиденья и залилась счастливым детским смехом:
- Мы свободны! Свободны! Я ведь не верила, что мне когда-нибудь удастся вырваться! На целых два дня!
Сзади за закрытыми воротами Ральф зашелся протяжным обиженным лаем.
- Поехали скорей! - сказала Инге. - Пока я его не пожалела.
- А туфелька как же? Она ведь тебе нужна.
- Туфельку мы оставим Ральфу для утешения. Тем более, что он все равно ее не отдаст.
Ури осторожно маневрируя скоростями, разворачивал фургон на краю обрыва:
- Жалко, красивые были туфельки. Очень тебе шли.
- Чем не пожертвуешь ради нескольких мгновений свободы!
- Кстати, дорого тебе вся эта затея обошлась? - полюбопытствовал Ури, выводя, наконец, фургон на дорогу.
- Дешевле, чем я предполагала. И фрау Штрайх, и Клаус согласились взять меньше денег, при условии, что я дам им обоим отгул в День Охотника. На этот раз он выпадает на середину недели.
- Господи, неужто опять праздник? Скоро?
- Где-то в конце месяца.
- Сколько у вас тут праздников, уму непостижимо! - то ли восхитился, то ли возмутился Ури. - Можно подумать, что в будний день вам что-то мешает есть сосиски и пить пиво!
- Праздники в нашей глуши - главное средство от скуки. А не то люди бы тут совсем посходили с ума. Я их очень понимаю, я сама иногда готова сойти с ума.
Когда они выехали на скоростное шоссе, ведущее на северо-восток к Байерхофу, солнце уже почти зашло. Подсвеченная розовым сиянием заката асфальтовая лента дороги плавными извивами спускалась в усеянную пестрой россыпью деревушек долину Рейна. Им повезло: надоедливый холодный дождь утром прекратился и появилась надежда, что начинается короткое, но прекрасное бабье лето. Инге открыла большую карту Германии и расправила ее у себя на коленях:
- Ехать часа три, а то и больше, - она опять беспричинно засмеялась. - Я уже и забыла, какое это счастье мчаться по шоссе далеко-далеко - это почти как лететь.
- А ты любила летать? - сквозь зубы спросил Ури.
- Очень. - ответила Инге, невольно отмечая напряженность его голоса. Она мельком подумала, что он ревнует ее к прошлому и эгоистично порадовалась
этой ревности. Пусть ревнует, пусть подозревает, пусть что угодно думает и делает, только бы это удержало его возле нее подольше.
- А почему? - спросил он. - Чего там хорошего: висишь между небом и землей, а пассажиры капризничают, один требует воды, другой виски.
- Бог с ними, с пассажирами, они не в счет. Полеты как наркотик: когда втягиваешься, то становится невозможно без них жить. В полете есть нечто особенное - ты оставляешь привычную жизнь далеко внизу и забываешь о ней, выключаешь ее как телевизор. И начинаешь новую страницу. И так каждый раз.
- И много таких страниц ты накопила за эти годы?