Сейчас в его голосе звучала уже не скрытая, а откровенная ревность, и острое предчувствие, что он сейчас вернется к разговору о Карле, кольнуло Инге за какую-то долю секунды до того, как он спросил:
- Ведь своего Карла ты тоже встретила в самолете?
Она повернулась и поглядела на Ури, но увидела только его профиль: он неотрывно смотрел на медленно вращающуюся вокруг шоссе зелено-розовую панораму, в которой невысокие холмы с торчащими то тут, то там островерхими крышами церквей плавно переходили в просторные, окаймленные лесом луга. Инге легко коснулась ладонью его лежащих на руле пальцев, но они в ответ не дрогнули приветственно, а неприязненно напряглись. Она подумала, что не стоит портить из-за Карла с таким трудом организованное и так прекрасно начавшееся путешествие. Лучше всего принять вызов Ури и рассказать ему что-нибудь о Карле. Нужно только быстро решить, что именно.
- Послушай, - начала она осторожно, готовая к любой враждебной реакции Ури. - Какой смысл каждый раз выскакивать на меня с очередным разоблачительным вопросом и тут же убегать в кусты, не желая слышать ответ? Ты должен решить для себя, хочешь ты узнать что-нибудь о Карле или не хочешь.
Ури молчал, явно задетый ее проницательностью.
- Ладно, - продолжила Инге, немного погодя, - будем считать твое молчание
положительным ответом. Карл сыграл в моей жизни слишком большую роль, чтобы делать вид, будто его вовсе не было. Так что слушай.
Ты прав: я действительно познакомилась с Карлом в самолете. Я до этого уже три года летала на "Люфтганзе" и мне надоело - одни и те же города, одни и те же лица. И я перешла в "Тай-Эр", тем более, что там за цвет моих глаз платили чуть больше. В один из первых моих перелетов - мы летели из Амстердама в Бангкок, - наш самолет попал в ужасную нестабильность и всем, даже стюардессам, было велено сесть и пристегнуться. Когда мы шли гуськом к своим местам, самолет так тряхнуло, что девушка, шедшая впереди всех, не удержалась на ногах и покатилась по проходу. Две или три нервные пассажирки отчаянно вскрикнули, а остальные хоть и молчали, но лица их застыли от напряжения как восковые маски. Какой-то парень, очень молодой, почти мальчик, громко спросил: " Мы что, сейчас разобьемся?"
Тогда капитан, который мог видеть весь салон на экране телевизора, приказал стюардессам немедленно сесть на свободные места в салоне и я оказалась рядом с Карлом. Сперва я не обратила на него особого внимания - мне тоже было не по себе: за все три года, что я летала, я не попадала в такую болтанку. Поэтому я даже не посмотрела, кто это сидит рядом со мной, завернувшись в плед, и читает книгу. Меня сначала даже не поразило, что кто-то способен читать в таких обстоятельствах, мне было просто не до того. Я может быть никогда бы с ним не познакомилась, если бы все так и продолжалось, но самолет швырнуло куда-то вбок и свет погас. Тут уж вскрикнули не только нервные пассажирки. Клянусь, в мгновенном вопле ужаса, который раздался в темноте, я услышала немало мужских голосов. Капитан сказал в микрофон что-то успокаивающее по-английски, но по-моему, никто ему не поверил.
И тут я почувствовала у себя на плече твердую мужскую руку и спокойный голос сказал по-немецки:
- Успокойся, девочка. Увидишь, все обойдется.
Мне вдруг стало страшно весело и совсем не страшно. Карл потом говорил, что он давно меня заприметил и чуть ли не наворожил, чтобы я села рядом с ним. Он готов был приписать себе не только погасший свет, но даже и надвигающийся на нас из глубин Индийского Океана то ли тайфун, то ли циклон. И все это ради меня.
Наш самолет, как ты понимаешь, не разбился, и мы после короткой паники совершили вынужденную посадку в Бомбее, где нас оставили на ночь в связи с
этим самым надвигающимся то ли тайфуном, то ли циклоном. Таким образом Карлу представилась возможность пригласить меня сперва в ресторан, а потом к себе в номер.
- И ты вот так сразу согласилась пойти к нему в номер?
- Нет, я сначала возразила, что не могу пойти с ним вот так сразу. А он ответил, что жизнь коротка и редко допускает чудеса. И потому чудесами нельзя пренебрегать. А разве наша встреча не чудо?
- И этого довода тебе было достаточно? Ведь ты его даже толком не видела!
- Ну, положим, к этому времени я уже успела его хорошенько рассмотреть и по уши в него влюбиться. Вернее влюбилась я в него еще до того, как рассмотрела, потому что посадку мы совершали в полной темноте, если не считать двух синих лампочек, которые зажглись где-то посреди паники в двух концах салона.
- Чем же он так тебя покорил?
- Всем: магнетической силой голоса, магнетической силой руки на моем плече, тем, что он не спокойно читал книгу, когда все потеряли головы от страха. И главное тем, что он затеял всю эту заваруху ради меня.
- Ты не хочешь сказать, что ты поверила, будто он вызвал тайфун из глубин Индийского Океана?
- Конечно поверила! Мне так хотелось в это верить! Карл меня потряс - я никогда не встречала такого человека, как он. Дело не в том, что он был молодой и красивый, я уже повидала за эти годы и молодых, и красивых. Нет, главное - он был особенный, не такой, как все.
- Ты хочешь сказать, что ты всех уже знала?
- Не всех, но многих. За время своих скитаний по свету я успела завести и завершить несколько коротких романов, от которых у меня остался довольно противный осадок. Даже и тогда у меня был очередной друг, который время от времени требовал, чтобы я перестала летать и вышла за него замуж. Но я не соглашалась, - у меня было предчувствие, что я еще встречу своего принца.
- И Карл оказался твоим принцем?
Задавая эти вопросы неестественно равнодушным голосом, Ури ни разу даже мельком не глянул на Инге, а сосредоточенно всматривался в заоконную панораму, хоть там давно уже стало совершенно темно. Несмотря на то, что Инге была готова к такой реакции, она слегка испугалась, что переборщила в своем описании Карла, но назад дороги уже не было. Что ж, если некуда отступать, остается только смелее итти в атаку:
- Во всяком случае, я думала тогда, что он - мой принц. И я считала так много лет, хотя мне пришлось внести большие поправки в первоначальный образ принца.
- А тебя не тревожила мысль, что этот Карл просто морочит тебе голову, чтобы завлечь тебя на одну ночь, а потом забыть навсегда? Подумай сама: хорошенькая молоденькая стюардесса, готовая по первому зову пойти к нему в номер!
- Может, он сперва так и думал, но я-то твердо решила, что этого не будет.
- Что значит, решила? В кандалы ты его заковала, что ли?
- Зачем в кандалы? Я хоть и не была тогда настоящей ведьмой, но кое-какими секретами этого мастерства я уже владела. Впрочем, оказалось, что он меня в конце концов все равно обвел вокруг пальца, но это уже другой рассказ. А тогда, ты не поверишь, но я с первой минуты знала, что это всерьез и надолго. И так оно и было. После той первой ночи в Бомбее я построила всю свою жизнь вокруг Карла: я верила всему, что он говорил и, нарушая все графики, старалась летать туда, куда летал он.
- То-есть ты с ним не жила, ты с ним летала?
- Да, каждая наша встреча была праздником. Он внушил мне, что для любви нет ничего страшней обыденности. И я не просто летала в чужие страны, я летала на свидания в Карлом.
- А он что, часто летал?
Инге почувствовала, что она ступила на тонкий лед и осторожно-осторожно пошла по кромке правды:
- Да, довольно часто. Он тогда еще не рассорился со всем миром и у него было полно приглашений. Он всегда летал без жены, а я летела за ним в Сингапур или в Гонконг или в другой экзотический город, а там менялась с кем-нибудь или сказывалась больной и оставалась с ним. И была счастлива. Когда его начали реже приглашать на Дальний Восток, я опять вернулась в "Люфтганзу", но в наших отношениях к тому времени появилась трещинка, сначала маленькая, почти незаметная, но она стала все расти, все расширяться... А потом заболела мама, мне пришлось вернуться домой. Потом, перед самой маминой смертью с отцом случился удар и его парализовало и все кончилось. Не только Карл, а вообще вся моя прежняя жизнь. И тогда я перегрызла зубами свою тоску по Карлу и свою ностальгию по полетам и стала ведьмой.
Она засмеялась, приглашая Ури разделить с ней шутку:
- Чтобы летать хоть на помеле.
Но Ури молчал и Инге стало совсем неуютно. Кто его знает, может, она вообще напрасно затеяла этот разговор? Но после спектакля в деревне Ури стал слишком часто задавать вопросы о Карле, и всегда непросто, а с подвохом, с подначкой, будто пытаясь ее на чем-то поймать. Инге иногда казалось, что зловещая тень Карла бродит где-то поблизости - она не сомневалась, что с него вполне станется сторожить ее даже издали, даже когда она ему уже не нужна. А если он хотел разрушить ее хрупкую связь с Ури, у нее как бы не было другого выхода: ей нужно было вызвать Ури на прямой разговор, чтобы пригасить сокрушительные волны недоверия, возникающие между ними каждый раз, как произносилось имя "Карл". Сделать это было непросто, учитывая, что она могла рассказать только часть правды и что имя "Карл" стало произноситься последнее время все чаще и чаще.
Инге на секунду закрыла глаза, стряхивая с себя гипноз собственного рассказа. Карл ушел в прошлое, он, слава Богу, пропал, исчез, провалился в тартарары, а Ури был здесь, рядом, она каждой клеточкой своего тела жаждала коснуться его, прильнуть к нему, не дать ему ускользнуть. Она отстегнула ремень и перегнувшись через сиденье поцеловала Ури в нежную точку, где шея соединяется с ухом:
- Бог с ним, с Карлом. На мой сегодняшний вкус ты гораздо больше подходишь на роль принца, дорогой мой парашютист.
По ветровому стеклу внезапно забарабанили крупные дождевые капли.
- Вот тебе и бабье лето. - улыбнулся Ури, включая дворники, и на миг ответно прижался щекой к ее лицу. Инге со вздохом облегчения откинулась на спинку сиденья - на этот раз, кажется, пронесло.
КЛАУС
Я включил телевизор и пошел наливать себе бобовый суп со шпеком, который мамка сварила перед уходом. Я не мог вспомнить, она ушла в "Губертус" помогать Эльзе или уехала в город к тете Луизе, но суп был еще теплый, так что я не стал его греть - все равно, если его и подогреть, он вкуснее не будет. Есть однако хотелось сильно, а ничего другого не было ни в холодильнике, ни на плите, так что я налил себе полную салатницу супа и поставил ее на столик перед телевизором: хорошо, когда мамки нет дома, - я могу есть из чего угодно и где угодно! Я стал хлебать суп и искать в телевизоре что-нибудь интересное, но ничего интересного не было: по одной программе показывали спорт, по другой - викторину. Я терпеть не могу спорт и викторину -зачем мне смотреть на других, какие они ловкие и умные, если я такой идиот?
Я поискал еще, нашел новости про какую-то войну - я эти войны уже не различаю, у них каждый день какая-нибудь новая война, - и скучный фильм про двух учительниц. Я люблю такие фильмы, чтобы кто-нибудь кого-нибудь убил, но не на войне, а в обычной жизни, на войне неинтересно. Но учительницы все говорили, говорили, говорили и никого не собирались убивать, так что я снова переключил программу. Там показывали кино про домашних животных, какие они друзья человека - сперва про кошек и собак, потом про лошадей, а потом про свиней. Свиньи в телевизоре были чистые и симпатичные, но ни одна не могла сравниться с моим другом Гансом.
Как только я подумал про Ганса, я тут же вспомнил, что я обещал фрау Инге приехать вечером покормить свиней. Я вскочил с дивана и опрокинул салатницу с супом. Как же это я, - пообещал и забыл? Правильно говорит мамка, что у меня не голова, а дырявая корзина! А ведь фрау Инге пообещала мне за это отгул в День Охотника! Я стал быстро вытирать пол и искать свою куртку, которая как назло исчезла, будто сквозь землю провалилась. Я глянул на часы: было почти пол-девятого, значит, я опоздал уже на полтора часа, а ведь надо еще доехать! Я порылся в шкафу, мамкиного пальто там не было, - значит, она уехала в город к тете Луизе и мне можно взять ее куртку, потому что она сегодня вряд ли вернется.
Я схватил куртку, сунул руки в рукава и побежал к велосипеду, пытаясь на ходу застегнуть молнию. Я наверно сильно вырос с тех пор, как надевал эту куртку последний раз, потому что она здорово жала мне подмышками и молния застряла на пол-пути. Хоть снова стал накрапывать дождь, я решил, что доеду и в расстегнутой куртке, просто надо ехать быстрей. Я нажал на педали, втянул голову в плечи и помчался. По дороге я размечтался, что бы я сделал с деньгами, которые фрау Инге обещала заплатить за эти два вечера, если бы она отдала их мне, а не мамке, и даже не заметил, как доехал до замка. Дождь за это время припустил как следует.
Я соскочил с велосипеда, сунул руку в карман куртки и похолодел - ключей там не было! Я начал рыться в карманах брюк, хоть я никогда ничего туда не кладу, потому что они дырявые. Но мне казалось, что если я очень постараюсь, то ключи где-нибудь найдутся. И вдруг я все понял: ключи-то были в кармане моей куртки, а не мамкиной! Получалось, что мне надо было ехать под дождем обратно домой, искать там свою куртку, которая неизвестно куда пропала, а потом, если я ее найду, тащиться назад в замок. Дождь лил все сильней и сильней и я совсем промок, но я все равно должен был покормить свиней, - я ведь обещал фрау Инге, а она обещала, что постарается заплатить за это мне, а не мамке!
Тогда я решил позвонить, хотя точно знал, что и фрау Инге, и Ури уехали на два дня по каким-то делам. Но я все-таки позвонил и долго ждал, что мне кто-нибудь откроет. Но никто мне не открыл, только Ральф прибежал к воротам и стал радостно махать хвостом. Но что толку от Ральфа, он все равно не может отпереть ворота. Я сказал ему:
- Ральф, пойди скажи фрау Штрайх, чтобы она меня впустила.
Он навострил уши, но, конечно, ни черта не понял. Особенно он не мог понять, почему я стою за воротами и не захожу. Я сказал ему:
- У меня нет ключа. Понимаешь? Ключа нет! - я растопырил пальцы и показал Ральфу, что у меня в руках ничего нет.
Он завизжал и стал бросаться передними лапами на ворота, просить, чтобы я скорее заходил. Ну что мне было делать? Время шло и дождь лил как из ведра. Мне надо было во что бы ни стало попасть во двор, а остальное уже пустяки - я знал, куда фрау Инге прячет ключ от свинарника.
И тогда я решил поползти в замок по подземному ходу.
Я никогда не полз по подземному ходу ночью и даже не представлял, что там может быть так темно и страшно. Единственное, что хорошо, это что там невозможно сбиться с дороги, а то бы я обязательно заблудился. Несколько разя даже решал плюнуть на эту затею и вернуться обратно, но впоминал про голодного Ганса и про то, что фрау Инге обещала отдать деньги мне, а не мамке, и полз дальше. Не знаю, сколько времени прошло, - мне показалось, что целый год, - пока я, наконец, увидел свет далеко впереди. Тогда я пополз быстрее и добрался до того места, где подземный ход под конец сильно расширяется, и можно даже встать на ноги.
Свет пробивался из-под плиты, заслоняющей вход. Карл всегда требовал, чтобы я точно ставил ее на место, но с тех пор, как он у нас не живет, я не очень стараюсь, - какая разница, если даже кто-нибудь заметит, что там подземный ход? Мне повезло: когда я был здесь последний раз, я приткнул плиту кое-как, так что с одной стороны осталась широкая щель, и поэтому я еще издали увидел свет яркой лампы под круглым белым абажуром, которая по приказу фрау Инге и днем, и ночью горела на площадке перед дверью в комнаты Отто.
Я осторожно отодвинул плиту, вылез на площадку и стал подниматься по лестнице, которая ведет в нижний коридор. Мне не хотелось объяснять фрау Штрайх, откуда я вылез, но сегодня можно было не бояться, что она услышит мои шаги и закричит "Кто там ходит?", потому что из комнат Отто доносилась громкая музыка - они наверно смотрели телевизор. Все-таки, когда я дошел до входа в столовую, я увидел, что дверь открыта. Мне было вовсе ни к чему попадаться на глаза фрау Штрайх и я на минутку остановился и заглянул внутрь, чтобы проверить, не смотрит ли она на меня.
В столовой было темно, только ярко светился экран телевизора, перед которым спиной к двери сидели Отто и фрау Штрайх, - он глубоко в своем кресле, так что видна была только его макушка, а она на маленьком стульчике у его ног. Я начал уже пробираться на цыпочках мимо открытой двери в столовую, но по дороге я глянул на экран - интересно, что они смотрят, комедию или викторину? Я глянул и обомлел. На экране большая волосатая рука гладила круглый белый живот с пупом посредине. Когда я был маленький, мамка позволяля мне мыться вместе с ней под душем, и мне очень нравилось гладить ее живот, он был круглый и белый, совсем как этот на экране, только рука у меня была маленькая и без волос. Мамка даже позволяла мне класть палец ей в пуп, и очень от этого смеялась, но потом я что-то сделал не так и она рассердилась, больно оттолкнула мою руку и больше не пускала меня к себе под душ.
Но волосатую руку на экране никто не отталкивал и она поползла дальше, от пупа вверх, доползла до груди и стала делать круги влево и вправо. И слева, и справа было одно и то же: большие белые сиськи. Таких сисек я никогда не видел, потому что такой программы у нас в телевизоре нет, а мамкины сиськи совсем не похожи на эти. Потом картинка потемнела, музыка заиграла громче и вместо одной руки появились две. Каждая рука обхватила пальцами одну сиську и сдавила ее - тут Отто засопел так сильно, что даже громкая музыка в телевизоре не смогла его заглушить, и я увидел, как фрау Штрайх положила руку ему на колено. У меня в голове закачалось и внизу живота стало горячо- горячо.
Вдруг экран потемнел, музыка стихла и я испугался, что сейчас они обернуться и меня увидят. Я не знаю, почему это было так страшно, - ведь я не делал ничего плохого и пришел в замок по делу, фрау Инге даже обещала мне за это заплатить. Но я почему-то знал, что если они сейчас увидят, как я стою в дверях и пялюсь на экран, мне будет ужасно нехорошо. Но хоть я знал, что мне пора уходить, я не мог сдвинуться с места и продолжал стоять как приклеенный, не в силах оторвать глаза от экрана.