Томас Гунциг (1970) - бельгийский писатель, один из самых ярких представителей современной франкоязычной литературы, лауреат премий Виктора Росселя и Издателей Бельгии.
Буйная фантазия, черный юмор и умение видеть абсурд в обыденном принесли ему славу "внучатого племянника Кафки". На русском языке опубликованы его романы "Смерть билингвы", "Что-то было в темноте, но никто не видел" и сборник новелл "Самый маленький на свете зоопарк".
"Всем, кто задастся вопросом, с какой стати мне вздумалось написать подобную книгу, я отвечу: просто ради собственного удовольствия и в знак любви", - говорит Гунциг о своем новом романе "10 000 литров чистого ужаса", в котором автор отдает дань любви целого поколения к жанру horror и, особенно, его разновидности survival (выживание). "Survival - это было жизненно, - поясняет он. - Жизненно и поэтому страшно. И потом, это завораживало, мы как бы открывали всякий раз простую истину - простую, но основополагающую для человеческой природы: зло существует, и… у него хороший вкус".
Содержание:
Небольшое предисловие в порядке оправдания 1
1. Эд и Тина 2
2. Патрис 2
3. Кати 3
4. Ивана 3
5. Джей-Си 4
6. Марк 4
7. Эд и Тина 4
8. Патрис 5
9. Кати 5
10. Ивана 6
11. Джей-Си 6
12. Марк 7
13. Кати 7
14. Патрис 8
15. Ивана 8
16. Джей-Си 9
17. Марк 9
18. Кати 10
19. Ивана 10
20. Патрис 11
21. Джей-Си 11
22. Марк 12
23. Кати 12
24. Ивана 13
25. Патрис 13
26. Джей-Си 14
27. Марк 14
28. Кати 15
29. Ивана 16
30. Патрис 16
31. Джей-Си 17
32. Марк 17
33. Кати 18
34. Ивана 18
35. Патрис 19
36. Джей-Си 20
37. Марк 20
38. Кати 20
39. Ивана 21
40. Патрис 21
41. Джей-Си 21
42. Марк 21
43. Джей-Си 22
44. Марк 22
45. Эд и Тина 22
Примечания 22
Томас Гунциг
10000 литров чистого ужаса
Небольшое предисловие в порядке оправдания
Я хорошо помню, как впервые мало-мальски всерьез клеил девушку - это было на фильме "Большеногий и Хендерсоны" . Сомнительного качества жвачка для подростков, снятая Уильямом Диаром, который, видно, не наигравшись, вернулся несколько лет спустя с "Ракетчиком", неудобоваримой историей о супергерое.
Так вот, я впервые клеил девушку, и было это где-то в середине 80-х, в ту пору, когда мои ровесники осваивали первые видеомагнитофоны, громоздкие коробки, близкие по устройству к посудомоечной машине, и первые, только что появившиеся видеоклубы, сказочные оазисы для начинающих вырожденцев, каковыми мы были.
Счастливых обладателей видеомагнитофона в ту пору - по пальцам пересчитать. Это было в новинку, стоило дорого, только родители, начисто лишенные чувства реальности, могли позволить своему чаду такое баловство - выкинуть сумму, равную тысяче евро, на технику, всего значения которой в то время еще никто не понимал… То есть не понимали родители, но их дети, взращенные на телевидении с его жалкой горсткой каналов и одной дистиллированной водичкой в программе, - дело другое. Для этих детей видео было все равно что мир, вдруг открывшийся человеку, просидевшему первые пятнадцать лет своей жизни взаперти. Ведь мы конечно же жаждали не комедий, не "кино про любовь", не всех этих официальных слюней, что шли в кинотеатрах и по телеканалам, бдительно охраняемым цензурой. Мы до дрожи в руках, как самые настоящие наркоши, жаждали запретного, грязного, круто замешанного, гнусного, рвотного, такого… такого, чему, быть может, и названия нет. Мы жаждали кино, до того страшного, что не найдется слов описать, такого кино, которое - хотелось бы, если возможно, - сделает из нас мужчин. В этом плане, надо признаться, работы было непочатый край: мы находились на том неблагодарном этапе взросления, когда лицо обсыпано прыщами, вытянувшееся тело становится тощим и нескладным, как у насекомого, а отношения с девушками сводятся лишь к переглядываниям украдкой да бесконечному самоублажению на ночь.
Видеоклуб был для нас почти экстремальным спортом: мы соревновались, добывая фильмы, в количестве откровенных сцен, грязных подробностей и - что, ясное дело, ценилось дороже всего, - голых девушек. Разумеется, дальше этого наше понимание не шло. С точки зрения политики нам было невдомек, что эти фильмы - пощечина "хорошему вкусу", политкорректности и обществу в целом, - подлинные рассадники анархии. А с точки зрения секса до нас еще не доходило, что зрелище отрубленной ноги может, если следовать извилистыми путями, которые указывает нам психоанализ, оказаться столь же благотворным, как ночь любви.
Из той благословенной для формирования внутреннего мира поры я помню несколько глобальных потрясений, оставивших следы, которые при мне и по сей день, подобные шрамам, украшающим мужчину. Помню "Подозрение" Дарио Ардженто, темную картинку, скверное качество записи - цвета были искажены, кровь то густо-черная, то неправдоподобно оранжевая. Помню музыку из "Гоблинов". Помню мой первый rape and revenge Уэса Крейвена "Последний дом слева" и его же "У холмов есть глаза". Это было самым желанным откровением для наших незрелых умов: все возможно, все дозволено, все показуемо и, главное, ничто не наказуемо.
Разумеется, не все было одинаково хорошо. Были и скверные актеры, и негодные сценарии, и провальные спецэффекты - но попадались и шедевры, спасавшие жанр. "Техасская резня бензопилой", "Ад каннибалов", "Зловещие мертвецы", "Рассвет мертвецов", "Токсичный мститель", "Живая мертвечина", "Хэллоуин", "Нечто", "Хромосома 3", "Оно" - эти фильмы, зачастую малобюджетные, снятые без комплексов, но с душой, принесли нам больше пользы, чем все на свете лекции по истории искусства.
Как раз в то время определились законы жанра и его границы: слэшер с вереницей туповатых футболистов и грудастых девушек-нимфоманок, фильмы о живых мертвецах, которых Том Савини выкрасил в небесно-голубой цвет, снятые в Италии мафиози-эротоманами фильмы о каннибалах, фильмы о поборниках справедливости (несправедливо снискавшие репутацию фашистских), фильмы о бандах (хвала "Классу 1984 года" и "Ночным воинам", преподавшим нам азы жизни в обществе), но жанром номер один, абсолютным жанром все же был и остается survival .
Survival - это было жизненно. Жизненно и поэтому страшно. И потом, это завораживало, мы как бы открывали всякий раз простую истину - простую, но основополагающую для человеческой природы: зло существует, и… у него хороший вкус.
Меня и по сей день завораживает этот жанр, ничуть не устаревший - хоть он и пережил необъяснимый спад между 80-ми годами и началом 2000-х. Классическая схема обладает устрашающей силой простых вещей: группа молодых людей (или, реже, не совсем молодых), выходцев из городской среды, стереотипные характеры (красавчик, слабак, девушка…), каникулы, отъезд на отдых, момент "перелома", когда веселье вдруг сменяется нарастающей тревогой (парень, играющий на банджо в "Избавлении", сцена в баре в "Волчьей бухте", сцена в ресторане в "Беспечном ездоке", голосующий на дороге в "Техасской резне бензопилой"…). А затем, разумеется, встреча со злом, воплощенным в людях из глубинки, и гибель всех горожан - иногда, правда, выживает один, априори самый слабый, но "раскрывшийся" по ходу действия.
Можно, наверно, долго говорить о символической наполненности жанра: встреча молодежи, - энергичной, свободной, счастливой и беззаботной, - с реакционными и консервативными силами, которые без жалости и совести ее истребят… но я боюсь наскучить. В этом небольшом предисловии я хочу лишь порадоваться возрождению жанра как в США (с расцветом фильмов серии Б, зачастую недурно сделанных), так и в Европе: в Англии Кристофер Смит подарил нам "Крип" и "Изоляцию", а Нейл Маршалл - знаменитый "Спуск". Во Франции можно лишь снять шляпу перед ремейком "У холмов есть глаза", на диво смело снятым Александром Ажа. Во Франции же "Шайтан" Кима Шапирона позволяет предречь этому молодому режиссеру большое будущее. Survival ухитрился возродиться даже в Бельгии: великолепная картина Фабриса Дю Вельца "Голгофа" поистине заслуживает, чтобы ее отметили нерабочим днем.
Итак, всем, кто задастся вопросом, с какой стати мне вздумалось написать подобную книгу, я отвечу: просто ради собственного удовольствия и в знак любви.
1. Эд и Тина
Эд смотрел в окно.
День был чудесный. Солнечные лучи отвесно падали вниз сквозь ветви деревьев.
Голова болела.
Эд всматривался в блики на воде.
Он пытался понять, как блики складываются в узоры. Но они двигались слишком быстро.
Вот поэтому у него и болела голова.
Этажом ниже Тина сидела в кресле.
Она смотрела какую-то мудреную игру по телевизору.
Вообще-то она ждала сериала.
Очередной истории про старую даму, которая разгадывает всевозможные загадки.
И тут послышался шум.
Тот самый шум.
Тина зажмурилась у телевизора. Она не хотела, чтобы это начиналось снова.
Каждый раз - одна морока. То устроить, другое уладить…
Но, открыв глаза, она поняла: началось.
Перед ней стоял Эд.
- Опять начинается, - сказал он.
- Знаю, - ответила она.
2. Патрис
Патрис ждал уже добрых полчаса, когда остальные соизволили появиться. Эти полчаса ожидания на паркинге перед запертой на ключ старенькой "тойотой" испортили ему настроение, и, когда остальные наконец появились, его так и подмывало сделать какое-нибудь язвительное замечание, чтобы дать им понять, что он не пустое место, не "пятое колесо в телеге" и что, в конце концов, жить в дачном доме задарма они будут благодаря его, Патриса, тетке. Но ему понадобилось отлить. Так понадобилось отлить, что живот заныл. И вот, как раз перед появлением остальных, он окинул взглядом пустой паркинг, подумал, что университет 1 июля как вымер, обалдеть просто, и отлил на колесо "тойоты".
Тут-то они все и появились: Кати, Ивана, Джей-Си и Марк. Первой его увидела Кати.
- Эээээй! Патрис ссыт на твою машину!
Джей-Си, редкий придурок и будущий кинезитерапевт, напустился на Патриса:
- Мать твою, ты что - маленький, не можешь потерпеть десять минут? Фу, гадость, теперь всю дорогу будет вонять!
Патрис хотел отбрить его, но в голову, как назло, ничего не приходило. Он открыл рот и снова закрыл, не выдавив из себя ничего, кроме страдальческого вздоха.
- Да ладно, кончай, подумаешь, дело какое, - сказала Ивана.
Патрис задался вопросом: она вступилась за него, потому что он ей нравится или потому что она на втором курсе юридического и пользуется случаем попрактиковаться как будущий адвокат. Скорее всего второе, решил он: разве может такая девушка, как Ивана, запасть на него, Патриса, или даже просто захотеть за него вступиться? Он был маленького роста и не то чтобы толстый, но нескладный, носил круглые очки, в которых смахивал на генерала Ярузельского, но сменить оправу не решался, боясь, что станет еще хуже, и вдобавок его будущая профессия не представляла в глазах девушек никакого интереса: он учился на химическом. Ясно же, что для Кати и ей подобных химия - это наука очкариков и ботаников, наука о всякой дряни, от которой плохо пахнет и щиплет глаза. Он мог бы часами рассказывать ей о чудесах электролиза с единственным результатом - она просто уснет.
В общем, Патрис ничего не сказал в ответ. Промолчал. Утерся, как и полагается маленькому толстому очкарику.
- Ну что, едем?
Это сказала Кати. Таким голосом, словно звукооператор был пьян и переусердствовал с высокими нотами.
Патрис ее терпеть не мог. Красивая девчонка. Очень красивая. Типичная блондинка с обложки. Она уже перешла на третий курс психологического и мнила себя наследницей Фрейда, хотя чуткости у нее было не больше, чем у тапира. Ясное дело, зачем ей диплом: станет "менеджером по человеческим ресурсам" где-нибудь в рекламном, мать его, бизнесе. Будет, стерва в офисном костюмчике, с понедельника по пятницу компостировать мозги своим "ресурсам".
Джей-Си открыл дверцы и багажник и первым уселся за руль. В этом был он весь, красавчик-индивидуалист, с пеленок впитавший эгоистические ценности в семейке потомственных промышленников: и мамочка-то души не чает, и папочка настраивает "на выигрыш", и девушки бегают табуном, и конечно же чемпион среди юниоров по сквошу, а впереди - безоблачно-праздное будущее. Рядом с ним Патрис чувствовал себя ничтожеством из ничтожеств, со своей внешностью, со своими стариками - прогоревшими лавочниками, со своей жалкой работенкой в супермаркете… А еще Патрису в глубине души безумно хотелось быть на его месте и трахать такую девчонку, как Кати. Он ненавидел это желание, от которого ныло в животе, но ничего не мог с собой поделать. Он хотел эту дуру. Хотел, и все тут.
Рядом с ним села Ивана. Он улыбнулся ей. С Иваной надо было держать ухо востро. Именно в такого типа девушку он мог бы влюбиться. Красивая - не такая вызывающе красивая, как Кати, ее красота нежнее. Каштановые волосы до плеч, молочно-белая кожа, ореховые глаза… Патрису уже случалось влюбляться. Тысячу, наверно, раз, лет с двенадцати, и всегда события развивались по одному и тому же сценарию. Он становился лучшим другом девушки, ее наперсником и чем-то вроде талисмана. Был вынужден выслушивать все подробности ее сердечных и постельных дел. Глотать, не моргнув, фразы вроде "До чего здорово иметь такого друга, как ты, с тобой все просто…" А вечерами, в своей убогой комнатушке над родительской лавкой, он слышал, как разбивается вдребезги его сердце. Премерзкий звук…
Сказать по правде, он ни разу не довел дело до конца. Патрис был девственником двадцати лет от роду, под завязку набитым комплексами, как хороший эклер шоколадным кремом, и не видел никакого выхода из этого положения, которое чем дальше, тем больше был склонен считать проклятием.
Ему бы стать кем-то другим…
Но взять и стать кем-то другим - так не бывает. Его жизнь будет одним долгим неприятным моментом - с этим надо смириться.
Потратив прорву времени на попытки втиснуть в багажник большущий плоский кейс, Марк сел в машину последним.
- Что у тебя там? - спросил Джей-Си.
- Мой арбалет.
- А на хрена тебе арбалет?
- Стрелять по мишеням. Вешаешь на дерево мишень, целишься… Все равно, что гольф, если хочешь…
- А в зверей ты тоже стреляешь? - спросила Кати.
За него ответила Ивана:
- Марк никогда не выстрелит в живое существо.
- Я член Гринписа, - добавил Марк. - Стрельба из арбалета хорошо расслабляет и без лишнего шума.
Патрис поморщился. Марк… Он такой… Жутко славный… Это ведь с ним первым он заговорил о теткином домике и о возможности съездить на несколько дней после экзаменов на природу. А потом все завертелось: Марк нашел, что это отличная идея, рассказал Иване, она тоже одобрила, мол, им это пойдет на пользу. Марк позвал своего "старого лицейского друга", этого придурка Джей-Си, а тот уговорил Кати поехать с ними. Джей-Си, верно, думал, что неделя в такой компании станет чем-то вроде "хождения в народ" и что можно будет оторваться с выпивкой и травкой, чего он не мог себе позволить в шикарных отелях, где обычно отдыхал, а еще, в сущности, это был способ показать Кати, какой он "свой парень".
Вот так Патрис и влип. Теперь он, подобно неосторожному пловцу, который оглядывается на далекий берег и понимает, что ему до него не доплыть, горько жалел о своем предложении, но поздно. Надо было просто перетерпеть эти несколько дней, все равно как окунуться в ледяную ванну: стиснув зубы.
- Поехали, - рявкнул Джей-Си, нажав на газ.
И Патрису показалось, будто он идет ко дну.
В этом летнем домике Патрис бывал нечасто. По правде сказать, всего один раз и очень давно. Так давно, что, пожалуй, тот приезд остался самым ярким воспоминанием его детства. Ему было шесть лет, но он помнил все до мелочей. Еще бы…
Он помнил отцовский "рено-16". Помнил предотъездную суету, помнил, как радовалась мать встрече с той, кого все называли "тетя Мишлин", хотя никто толком не знал, кем она им приходилась, и помнил свою сестру, Лоранс.
Лоранс… Она была на два года старше его, но разговаривать не умела. И ходить не умела тоже. Родители пытались втолковать Патрису словами, доступными шестилетнему ребенку: "Твоя сестра больна", "в этом нет ее вины", "мы ее все равно любим", "она многое понимает"… Он не очень вникал в их объяснения. Да особо и не пытался. Сколько он себя помнил, сестра всегда была такой: молчала, не двигалась, всегда сидела в своей комнате, маме с папой приходилось купать ее вдвоем, менять памперсы два-три раза в день… и эти ее пустые, как у пластмассовой куклы, глаза… Если бы тогда кто-нибудь спросил Патриса, любит ли он сестру, он, наверно, ответил бы "да". Теперь, по прошествии времени, Патрис так не думал: он просто свыкся с нею и со всеми маленькими ритуалами, из которых состояла жизнь с сестрой-инвалидом. Он любил ее, как любят привычную вещь, или растение… в лучшем случае собаку или кошку.