- Я сказал ей, что очень сожалею, - рассказал мне много позже второй участник этого разговора, сам мясник Моше. - Потому что если госпожа Шалев хочет купить пылесос, то сосед моих свойственников может продать ей точно такой, как ей нужно, причем по дешевке, зато с соседом она сможет торговаться на нормальном языке - иврите.
Но мама сказала:
- Нет, спасибо. Я не собираюсь покупать пылесос. Мне нужна всего лишь одна-единственная идишская фраза для истории, которую я рассказываю моему сыну.
- Как замечательно! - воскликнул Моше. - Женщина из Нагалаля, дочь первопоселенцев, рассказывает своему ингеле историю на идише!
И развеселившийся мясник написал ей на клочке бумаги нужное предложение.
Макаровец из американского магазина показал дяде Исаю несколько хороших и сильных пылесосов, но дядя Исай каждый раз кричал: "Нох гройсер! Нох гройсер!" и "Нох шверер! Нох шверер!" - потому что все они были недостаточно большими и недостаточно тяжелыми для его плана. Тогда этот американский макаровец спросил, имеет ли дядя на уме просто большой промышленный пылесос для своего большого мебельного магазина, но дядя ответил, что нет, пылесос должен быть домашним, но самым большим, и самым тяжелым, и самым сильным на свете.
В конце концов дядя Исай купил "свипер" фирмы "Дженерал электрик", и я представляю себе, что при этом и он, и его продавец-макаровец тоже произносили в этом американском слове твердое "ви" вместо английского "уи", потом говорили глубокое "ии" и заканчивали раскатистым русским "ррр".
Дядя Исай уплатил за пылесос и попросил запаковать его в прочный деревянный ящик, как подобает паковать предмет, который отправляется в тяжелую и дальнюю дорогу.
- Куда ты его посылаешь? - поинтересовался продавец.
- В Страну Израиля! - торжественно объявил дядя Исай.
- В Иерусалим… - с уважением пробормотал продавец.
Тут выяснилось, что дядя Исай был не "дважды", а даже "трижды изменником". Как будто недостаточно было ему американского капитализма и нового имени "Сэм", так он еще и к Иерусалиму тоже, оказывается, относился с пренебрежением. Иерусалим в его глазах был не важнее какой-нибудь чесночной шелухи.
- Этот город даже такой мощный пылесос не сумеет очистить, - заметил он сухо. - Я посылаю его не в Иерусалим, а в Изреельскую долину. Возможно, у моего брата-первопроходца еще осталась там парочка-другая болот, которые ему нужно срочно осушить.
Глава 14
Со стороны дедушки Арона я пятый по счету внук - первый сын первой дочери, родившейся у него от второй жены. До меня у дедушки уже родились два внука от сына Итамара и две внучки от сына Бени.
Но для бабушки Тони я - ее первый внук. Поэтому она радовалась мне двойной радостью - во-первых, из-за моего появления на свет вообще, а во-вторых, потому, что я был ее ответом на внуков и внучек, которые родились у ее мужа раньше. Я тоже предпочитал ее всем другим - и бабушке Ципоре, и дедушке Арону (дедушку Меира, отца моего отца, мне не довелось узнать), и мне она представлялась совсем не такой, какой выглядела в рассказах иных наших родственников и соседей.
Мне не пришлось страдать от ее требований и жалоб - мне выпало радоваться ее любви. Меня она не заставляла убирать в доме. От меня не требовалось мыть полы перед уходом в школу, и мне не передвигали стрелки часов. Меня не забирали из школы с середины урока вытряхивать ковры и чистить стены, и мне ни разу не угрожали: "Я тебя порежу на кусочки". Бабушкины требования ко мне были немногочисленны и логичны: не заходить ей в дом, не пачкать ей мебель, не кроцать ей стены, а также доставлять ей из коровника голубей к обеду - не в качестве гостей, разумеется, - и никогда не ходить никуда с пустыми руками: идя во двор, выбросить ей мусор в кучу коровьего навоза, а на обратном пути захватить ей молоко или сливы-паданцы на варенье.
Все это факты, которые немыслимо отрицать, а также чувства и воспоминания, которые невозможно заменить другими. Но кроме фактов, повторю еще раз, в нашей семье бытуют еще различные версии одних и тех же фактов. Некоторые из этих версий мирно сосуществуют друг с другом, а некоторые так противоречивы, что вызывают споры и ссоры. И хотя многие в нашей семье уже долгие годы занимаются сельским хозяйством, даже они зачастую не способны отделить злаки от плевел и густую сметану чистого вымысла от мутного отстоя реальности. Некоторые в нашей семье по сей день яростней спорят о том, "сколько рядов было в нашем первом винограднике", чем о том, "какой сын был любимцем", "кто больше всех страдал от бабушки Тони" или "кто в кого влюбился и как это было". И я боюсь, что из-за этой моей книги в нашей семье тоже возникнут споры, а быть может, даже "беспорядки" и "волнения" - все то, что в нашем семейном словаре определяется выражением: "Будут те еще обиды".
Тому есть прецедент. Когда вышла моя первая книга, "Русский роман", мои дяди и тети организовали в ее честь семейное торжество. Я тогда поехал в Нагалаль вместе с мамой, оба радостные и взволнованные, но вскоре выяснилось, что это семейное торжество имеет также явные приметы военно-полевого суда. Некоторые родственники обнаружили в моей книге детали известных им семейных историй и элементы сходства со знакомыми им людьми, и мне пришлось оправдываться и объяснять все те места, где я не сказал правду, или, что еще хуже, где я ее сказал.
Но как раз дядя Менахем, как ни странно, все время сидел тихо, курил свой кто-знает-который-"Ноблесс" и вежливо молчал. И только в самом конце обсуждения он встал и объявил:
- У меня тоже есть замечание.
- Касательно чего? - спросил я с опаской, потому что дядя Менахем мог быть подчас довольно агрессивным и резким.
- У меня есть замечание по поводу истории, которую ты там рассказал, - сказал он. - О том осле, который летал по воздуху.
Действительно, среди всех прочих героев "Русского романа" я упомянул также некого осла по имени Качке, который по ночам летал из своего стойла в Палестине в Букингемский дворец в Лондоне, чтобы вести там беседы с английским королем о будущем сионизма и о проблемах еврейского трудового поселенчества в Палестине. Эту идею я позаимствовал из рассказа, который сам дядя Менахем рассказывал мне в дни моего детства и который я очень любил - об ослице Иа, которая была у них еще до моего рождения, самой выдающейся и смышленой из всех ослиц Долины, а возможно - и из всех ослиц и ослов на всем белом свете. Все дяди и тети с восхищением рассказывали о ее уме и хитрости, а дядя Менахем добавлял при этом, в доказательство ее сообразительности, что она умела открывать дверь коровника, даже запертую на замок и засов.
- Дело было так, - рассказывал он. - Она открыла замок куском железной проволоки, а потом она отодвинула засов своими зубами, а потом она вышла во двор, и она посмотрела направо, - он наклонил голову, как она, - и она посмотрела налево, - и он наклонил голову в другую сторону, со слегка ослиным выражением на лице, - и она увидела, что там никого нет, и тут же расправила уши, и помахала ими вот так, и побежала с огромной скоростью… - тут дядя Менахем замахал руками и побежал по двору смешным галопом, подражая ослу, который пытается с разгона взлететь в воздух, - и поднялась, и полетела…
- Так какое у тебя замечание? - недоуменно вопросил я. - Какая у тебя проблема с моим Качке, который тоже летает по воздуху?
- Я тебе скажу, в чем моя проблема, - хмуро сказал дядя Менахем. - Проблема моя в том, что этот твой рассказ не правдивый.
- Я знаю, что этот рассказ не правдивый, - сказал я, сдерживая улыбку. - Даже когда мне было пять лет и ты рассказывал мне свои истории про ослицу Иа, даже тогда я уже знал, что это неправда, потому что ослы и ослицы не летают по воздуху. Но мне понравился твой рассказ, и поэтому я решил использовать его в своей книге.
- Ты ничего не понял, - укоризненно сказал дядя Менахем. - Ни тогда, ни сейчас. Поэтому ты и сделал такую большую ошибку. Иа летала, она безусловно летала, только она летала не в Лондон говорить с английским королем! Она летала в Стамбул беседовать с турецким султаном!
- Когда Иа родилась, султана уже не было, - заметила мама, и я увидел, что дядя Менахем рассердился. - И вообще, какая разница, разве ты не видишь, что Меир просто рассказывает всякие истории?
Дядя Менахем тоже рассказывал всякие истории, как подлинные, так и выдуманные, но он был очень занят своим хозяйством, ничего не писал и не имел времени читать. Но, даже не имея этого в виду, он преподал мне тогда важный писательский урок. С тех пор и поныне я стараюсь поступать в соответствии с этим уроком. Вот и в этой книге, где я рассказываю доподлинную историю о доподлинных людях, его замечание указует мне путь и освещает дорогу. Поэтому скажу сразу - историю о свипере бабушки Тони я в течение многих лет знал только в версии моей мамы. Когда в семье узнали, что в своей новой книге я рассказываю эту историю, мне были переданы еще три версии, одну из которых я изложу в продолжении, а две других придумались, я в этом уверен, задним числом, в тот самый момент, когда они учуяли шанс появиться на свет. Поэтому я буду придерживаться версии моего детства, то есть маминой, в которой эта история начинается с приезда ее отца в Страну Израиля и эмиграции его брата в Соединенные Штаты.
Для этого рассказа мама тоже воспользовалась моим маленьким глобусом. Иногда я размышляю, купила она его для моих школьных занятий тоже или для того лишь, чтобы с его помощью рассказывать мне семейные истории. Она ставила глобус на стол, брала в руку желтый карандаш и согласованными движениями обеих рук - одна вращает земной шар, другая порхает над ним и помечает - показывала мне Россию, Европу, Атлантический океан и Соединенные Штаты.
- Здесь Украина, отсюда они приехали. Это Черное море. Дедушка Арон шел пешком от Макарова до Одессы - вот отсюда досюда - с двумя своими товарищами по Макарову, Снэ и Бенякувом.
Бенякув - это Бен-Яков, Ицхак Бен-Яков из кибуца Дгания, но моя мать, ее сестра и ее братья, рассказывая истории о своих родителях, всегда подражали их говору. Дедушка Арон, Нахум Снэ и Бенякув ("их называли "Макаровская тройка"", - сказала она с гордостью) пришли в Одессу. Там они сели на корабль, который отправлялся в Стамбул - "вот здесь, это ворота в Средиземное море", - а из Стамбула они отплыли в порт Яффо, сюда, в Страну Израиля.
- Но старший брат моего отца, дядя Исай, - и тут ее карандаш вернулся на Украину и поехал поездом из украинского города под названием Киев в немецкий порт под названием Гамбург, а оттуда отплыл по каналу Ла-Манш и пересек Атлантический океан, - этот дядя Исай поехал в Америку "делать бизнес".
При слове "бизнес" ее лицо искажала едва приметная гримаса отвращения. "Бизнес" - это все то, что делают банкиры, купцы и прочие торгаши; всем этим наши предки достаточно занимались в галуте; здесь, в Стране Израиля, нам не нужны капиталисты и торгаши; нам нужны земледельцы и рабочие, учителя, бойцы и ученые. Особое отвращение мама питала к тем "спекулянтам", которые торговали акциями и землей. Она так презирала их, что запретила мне играть в "Монополию" - ту игру на доске, которая в Израиле была тогда известна под именем "Накопление". В ее глазах всякая "монополия" была ничем иным, как игрой земельных спекулянтов, жены которых эксплуатируют простых тружеников и погоняют своих слуг, а сами только тем и занимаются, что жуют чингу и делают себе маникур, тогда как их мужья скупают и перепродают наше национальное достояние - народные земли - и строят на них гостиницы для других таких же спекулянтов и капиталистов, и все они вместе только и ждут, чтобы поднялись цены, и сдают внаем, и вкладывают, и зарабатывают себе капитал.
- Наша земля - для того, чтобы сеять и сажать, пахать и строить, а не для того, чтобы покупать, и перепродавать, и зарабатывать, не работая! - объявила она, и только годы спустя, когда уже и моя сестра достаточно подросла, согласилась удалить "Монополию" из списка запрещенных игр, а через какое-то время даже сама стала играть в нее с нами. К нашему огорчению и к ее смущению, оказалось, что она превосходная спекулянтка, одновременно азартная и удачливая, так что ее "бизнес" всякий раз распространялся по всей доске, а ее кассы до отказа заполнялись "капиталом", в то время как мы, ее дети, большую часть игры проводили в банкротствах и в тюрьмах, что в углу доски.
Но вернусь, однако, к тому моменту, когда дядя Исай пришел в магазин "макаровца" в Лос-Анджелесе и купил там пылесос для бабушки Тони. Моя мама, в отличие от меня тогдашнего, воочию видела в своей молодости этот пылесос и поэтому описала мне его с большой точностью, или, как правильнее будет выразиться относительно историй, рассказываемых в нашей семье, с такой точностью, которая намного превосходила действительность.
У свипера бабушки Тони корпус был "большой и блестящий, огромный, как бочка".
У этого свипера были "четыре больших черных резиновых колеса", на которых он ездил с места на место.
Этот свипер был "большой, как корова, но тихий, как кошка".
И еще у него был всасывающий шланг, "черный, гибкий, толстый и длинный", и "разные головки", которые присоединялись к этому шлангу и перечислялись одна за другой на пальцах:
специальная головка для чистки пола,
и специальная головка для чистки ковров,
и специальная головка для чистки занавесей,
и специальная головка для чистки диванов,
и специальная головка для чистки кресел.
И была у него также специальная головка для чистки маленьких ящиков, и специальная головка для чистки больших ящиков, и у некоторых головок даже были щетки, а поскольку в ту пору я еще ни разу не видел ни одного пылесоса, то представлял себе эти головки как настоящие головы с раззявленными сосущими ртами и густыми, торчащими во все стороны волосами.
Как я уже рассказывал, не только дедушка Арон, но и его старший брат был прирожденный упаковщик. Поэтому он уложил свипер в его картонную коробку, завернул ее в мешок из мягкой материи, положил этот мешок в деревянный ящик на подстилку из тряпок, опилок и старых газет, закрепил его там ремнями и заполнил пустоты между картоном и деревом другими тряпками, опилками и старыми газетами. Потом он закрыл крышку ящика и позвал рабочего, чтобы тот обшил ящик прочными металлическими полосами и накрепко прибил эти полосы гвоздями.
Когда рабочий закончил свою работу, дядя Исай послал его в магазин стройматериалов и велел купить там банку черной масляной краски, маленькую щетку и жестяные трафареты для букв A, D, Е, V, Н, I, Т, L, N, О, Р, S, U. А когда рабочий вернулся, он велел ему написать на ящике две надписи.
Одна была такая - и тут мама написала на клочке бумаги под списком букв:
SAVTA TONIA
NAHALAL
PALESTINE
а вторая гласила:
THIS SIDE UP,
чтобы свипер не ехал всю дорогу вниз головой, не заработал по пути головную боль в каждой из своих головок по отдельности и во всех, вместе взятых, и тоже не сбежал куда-нибудь подальше, как когда-то сам дядя Исай.
Когда я впервые услышал эту часть маминого рассказа, мне было лет шесть-семь и эти тринадцать букв были первыми буквами английского алфавита, которые я узнал. Так надпись, сделанная рабочим дяди Исая на ящике и моей мамой на клочке бумаги, стала моим Розеттским камнем, и по ней я учился читать английские слова.
С помощью букв, составлявших имя бабушки, название нашего мошава и слово PALESTINE, значение которого объяснила мне мама, я сумел дополнить и расшифровать названия городов, написанные на стеклянной шкале нашего старенького радиоприемника: SOFIA, BERLIN, ROME, LONDON, ISTANBUL и другие, поскольку я знал все эти названия благодаря своему маленькому глобусу, где они были написаны на иврите. А затем, руководствуясь тем, что некоторые названия на шкале были известны мне из полетов ослицы Иа, я сумел овладеть также всеми остальными английскими буквами.
Что же касается имени и адреса получательницы, как они были написаны на ящике, то поначалу я решил, что в Америке мою бабушку тоже знают все до единого, совсем как в нашем мошаве и по всей Долине. Но мама объяснила мне, что даже слава ее матери имеет свои границы. Поскольку на ящике были написаны названия страны и мошава, то как только ящик прибыл в страну, об этом мигом сообщили во всем известный мошав, а когда он прибыл в мошав, никаких проблем с доставкой уже не осталось, ибо в мошаве нашу бабушку действительно знали все до единого, потому что таких, как наша бабушка, в Нагалале была только одна.
Глава 15
Обычно когда автор отправляет своего героя в дальнюю дорогу, другие персонажи расстаются с ним с сожалением или, напротив, радуются его исчезновению, провожают его на вокзал или в аэропорт либо не провожают. То же самое происходит с теми, кто сам читает или кому рассказывают о путешествии, если их интересуют не только его маршрут и результаты, но также причины, его породившие (которые, однако, не всегда объясняются).
Однако путешествие бабушкиного пылесоса из Лос-Анджелеса в Нагалаль, как оно выглядело в мамином рассказе, очень отличалось от всех других путешествий, о которых они с отцом часто мне рассказывали, равно как и от всех тех литературных путешествий, с которыми я позже познакомился сам, вроде странствий праотца Якова, возвращения собаки Лесси из книги Эрика Найта или скитаний капитанов Гаттераса и Гранта у Жюля Верна и капитана Ахава в "Моби Дике". Отличалось оно от всех этих книжных путешествий тем, что в данном случае путешественник был не литературным персонажем, а реальным существом, и притом не человеком или животным, а существом из металла и пластмассы, резины и ткани, что, однако, нисколько не умаляло того упоения, с которым я слушал об этом путешествии, как не умаляло и маминой потребности рассказать о нем, и того волнения, с которым она о нем рассказывала, и тех чувств, которые она вдохнула в героев своего рассказа, и того множества деталей, которыми она расцветила сюжет. Потому что мама умела, на свой особый лад, извлечь ребро из семейной сказки и, вдохнув в него жизнь, превратить в реальность.
Итак, после того как дядя Исай купил этот коварный подарок для жены своего младшего брата, и после того как он запаковал и надписал его как следует быть, свипер был погружен на красный грузовик (в Америке, объяснила мама, есть не только зеленые грузовики "мэк-дизель", там есть множество других грузовиков, и многие из них красного цвета) и доставлен на большой железнодорожный вокзал (где есть десятки платформ, а не только одна-единственная, как на нашем здешнем иерусалимском вокзале).