- Авигайль, - сказал я, - я не знаю парней, с которыми ты встречалась до сегодняшнего дня, но что касается бабушек, я готов соревноваться со всеми. Моя бабушка - необыкновенная бабушка, и она будет рада моему приходу с подругой.
Я хорошо знал, о чем говорю. Несмотря на все ее причуды (а также благодаря им, конечно), бабушка Тоня была личностью совершенно уникальной. Стоило ей захотеть, и она становилась интересной и даже обаятельной женщиной - разумеется, на свой необычный лад. К тому времени она постарела, понятно, но не утратила былого таланта рассказчицы увлекательных историй и под настроение способна была увлечь и очаровать любую пришедшую со мной девушку - кроме одного раза, когда она вручила гостье ведро и тряпку и потребовала, чтобы та включилась в уборку дома.
- Независимо от меня, - сказал я Авигайль, - во всем, что касается моей бабушки, тебе стоит ее повидать.
Мы договорились встретиться через два с половиной часа на центральной автобусной станции. Я побежал на свою "Скорую помощь" - поменяться дежурством, в университет - попрощаться со своими мышами, и в свою студенческую комнату - собрать сумку в дорогу. Мы встретились возле автобусной кассы, поехали в Хайфу, а оттуда местным автобусом в Афулу. Всю дорогу мы беседовали, а на подъеме в Тивон она вдруг попросила меня поменяться очками - "только на одну секунду", чтобы посмотреть, как каждый из нас выглядит в очках другого.
Это было сладкое и возбуждающее мгновенье сходства и различия, испытания и доверия, некое подобие первого поцелуя, который затуманивал и заострял все вокруг, как бы предвосхищая своих будущих настоящих собратьев. Тот очкарик, чья любимая тоже носит очки, знает, о чем я говорю, а кто не очкарик… - но не стоит тратить слова на этих несчастных. Так или иначе, в эту минуту я понял, что Авигайль будет рада постельным порядкам бабушки Тони.
Мы сошли с автобуса на перекрестке Нагалаль и пошли пешком в мошав. В воздухе царил знакомый приятный запах молотой соломы и казуарин. Крестьянин на тракторе остановился возле нас и предложил подвезти. Мы сидели на его прицепе, близко друг к другу, наши плечи соприкасались и руки продлевали это касание до локтя. Ее кожа была наделена не только приятным ароматом персиков, но и какой-то особенной гладкостью. Наши лица сблизились, мы поцеловались первым поцелуем. Улыбающимся, очкастым, коротким и скромным. Крестьянин и его трактор даже не заметили произошедшего.
Из центра мошава мы направились к дому бабушки Тони. Только сейчас я объяснил Авигайль, что ее ждет.
- Это не так уж просто - гостить у моей бабушки, - сказал я ей.
- А в чем дело?
- У нее мания чистоты, - сказал я.
- Не страшно, - сказала она. - Моя мама тоже такая.
Я вежливо улыбнулся.
- Авигайль, - сказал я, - я думаю, ты не понимаешь, о чем я говорю, о чистоте какого рода и уровня.
- Моя мама, - сказала она, - чистит между кафельными плитками в кухне. Она делает это зубочистками и делает это сама, потому что не полагается на домработницу.
- Авигайль, - сказал я, - ты делаешь успехи, но ты и твоя мама все еще на втором месте, и с очень большим отрывом. Моя бабушка моет стены и кладет на каждую ручку двери или окна маленькую тряпку, чтобы их не коснулись грязными пальцами.
- Моя мама, - сказала Авигайль, - опрыскивает и дезинфицирует душевую после каждого употребления.
Я рассмеялся.
- У вас принимают душ в душевой? У моей бабушки это запрещено. У нас есть шланг на стене коровника, и это и есть наш шикарный душ, если позволишь мне добавить.
- Моя мама, - сказала она, - все еще ездит в "бьюике" пятидесятых годов, но свой пылесос она меняет каждый год, потому что новая модель, возможно, высосет еще три пылинки из ковра.
- Авигайль, - сказал я, - только любовь и сострадание, которые я питаю к тебе, не позволяли мне поднимать вопрос о пылесосе. Но коль скоро ты сама его подняла, да будет тебе известно, что у моей бабушки тоже есть пылесос.
- Ну и что? - удивилась Авигайль, в смысле: "Ну и что тут такого? У многих людей есть пылесос. Для этого не надо иметь манию чистоты".
- У нее есть пылесос, но она им не пользуется, - объяснил я.
- Потому что он плохо работает?
- Хуже того. Она им не пользуется, потому что от этого в нем собирается грязь.
- Что?!
- То, что ты слышишь. Потому что, работая, он собирает пыль и грязь, а тогда приходится чистить и его тоже.
- Ты победил, - сказала она.
- И кстати, по поводу шикарного душа в коровнике, - сказал я. - Тебе тоже предстоит воспользоваться им сегодня вечером. Все коровы будут подглядывать, и я тоже приду посмотреть.
Глава 27
Солнце клонилось к закату. Мы подошли к бабушкиному дому. Я объяснил Авигайль, что через переднюю дверь заходить нельзя. Мы пошли вокруг дома к задней двери, и я объяснил ей, что сходить с мощеной дорожки на землю тоже нельзя, потому что можно занести в дом грязь. Мы подошли к задней двери, и я объяснил ей, что просто открыть и войти в дом тоже запрещается, а потом позвал снаружи: "Бабушка… Бабушка…"
Она вышла с сияющим лицом.
- Как хорошо, что ты приехал, - сказала она, а ее глаза тем временем уже разглядывали мою новую подругу. Я расцеловал бабушку в обе щеки, зная, что ей это очень нравится. К тому времени я уже не был взрослеющим подростком, и наши отношения с ней снова наладились. Мы сели втроем на "платформе". Она сразу объявила, что я снова спал с лица, но сказала, что на этот раз у нее, к сожалению, нет сметаны, чтобы накормить меня, как следует быть, и тут же пожаловалась на Менахема, который поспорил с ней о чем-то и поэтому не отделил для нее сметану в сепараторе. Отсюда она немедленно перешла к другим жалобам. Дедушка опять убежал ей к Бене и вот уже несколько дней прячется там, Яир без предупреждения уехал ей в Хайфу, а ведь она ему говорила, что нужно кое-что оттуда привезти, Батшева слишком редко навещает ее, а Батия - "надо же, именно Батия, твоя мама" - поехала в Ханиту к этому отвратительному Итамару.
- Бабушка, - сказал я, - я сделал, как ты мне велела, я приехал к тебе со своей новой подругой, а ты даже не спрашиваешь, как ее зовут. Познакомься - ее зовут Авигайль, она из Америки, она не говорит на иврите, и наши семейные дела ее не интересуют.
- Из Америки… - сказала бабушка уважительно. Вздохнула и поднялась со стула. Я увидел, что она хромает. Ее маленькое крепкое тело ослабело.
- Поужинаем и поговорим немного, - сказала она. - Потом я приготовлю вам лежанку.
Свою "лежанку" бабушка, как я уже рассказывал, употребляла в том же смысле, что библейское "ложе", вкладывая в нее те соблазнительные значения, которые это слово имеет в библейском иврите, и, хотя Авигайль понятия не имела обо всех этих, порой не очень целомудренных, значениях, она поняла, зачем бабушка встала, и, торопливо сказав по-английски: "Я помогу вам", - поднялась тоже.
- Ноу, плиз, сит, - произнесла бабушка три из девяти известных ей английских слов, большинство которых она помнила с тех давних дней, когда британские солдаты приходили со своего аэродрома в мошав и она, в нарушение всех принципов мошавного движения, продавала им сыр, который, кстати говоря, делала замечательно. Остальные шесть знакомых ей английских слов были уан, ту, три, стоп, свипер и йес.
Она повернулась ко мне:
- Переведи ей, пожалуйста. Скажи, что не нужно.
- В данный момент ей не нужна помощь, - сказал я Авигайль, - но если ты ей понравишься, завтра ты сможешь помочь ей в уборке.
Бабушка Тоня приготовила нам ужин, простой и замечательный деревенский ужин: нарезала в миску вареную холодную картошку, четвертушки крутых яиц, редьку и лук и полила все это легким кисловатым соусом. В другой тарелке лежали ломтики огурца и помидора. Потом она нарезала нам хлеб, прижимая буханку к груди, и вынула из холодильника коронное блюдо - свою знаменитую маринованную селедку, плавающую в масле с каплей уксуса и с английским перцем в обществе многочисленных кружочков лука и двух лавровых листков.
Ее маленькое тело двигалось между столом и плитой, и все в ней, я это видел и чувствовал, было изломано и искривлено, болело и стонало. Пальцы - от постоянного выкручивания тряпок, от чистки и дойки. Ноги - от постоянной погони за мужем и за любым приработком. Спина - от старости и тяжестей, от бремени лет и трудов. Но, несмотря на слабость и боли в суставах, на которые она тоже пожаловалась, настроение у нее было хорошее.
- Он, - обратилась она к Авигайль, приготовив ужин, - этот его замечательный дедушка, которого все жалеют, каждый раз исчезал мне в дом отдыха или находил себе какое-нибудь другое приятное занятие, а я держала все хозяйство на своих плечах. Теперь скажи ей, пожалуйста, по-английски все, что я тебе тут сказала.
Я перевел Авигайль все слова бабушки, и она сочувственно покачала головой. Меня это не удивило. Я всегда знал, что нет лучшего способа для эффективного ухаживания, чем познакомить объект ухаживания с моей мамой или с бабушкой, которые наверняка очаруют ее, каждая на свой лад.
- Бабушка, - сказал я, - большое спасибо за ужин. Было очень вкусно.
- Я вижу, - сказала она. - Но если бы твои дядья отделили для меня сметану, и ты, и еда выглядели бы еще лучше. Но я вижу, что селедка тебе помогла, и, как видно, твоя подруга тоже.
И попросила:
- Скажи ей то, что ты сейчас сказал мне, и объясни, что обычно ты не делаешь мне комплименты за еду.
- Это потому, что обычно ты не кормишь меня так вкусно, - сказал я. - На этот раз я, видно, привел такую подругу, которая тебе действительно нравится, и ты решила постараться в ее честь.
По правде говоря, бабушка Тоня подала на стол одно из двух своих коронных блюд, потому что вообще-то поварихой она была довольно средней. У нее было неплохое жаркое и великолепные варенье и пирог из слив, о которых я уже упоминал раньше. Но самые лучшие ее блюда не требовали настоящей варки, и их большое преимущество состояло в том, что все эти блюда можно было готовить вне кухни, не пачкая плиту и кухонный стол. Одним был тот белый хлеб, который она пекла на праздник Песах, а другим - селедка и вареная картошка с крутыми яйцами, редькой и луком, которые она подала нам сейчас.
И вообще, если говорить честно, то в нашей семье никто не скучает по блюдам любой из бабушек, даже по такому классическому блюду, как куриный бульон. Куриный бульон моей мамы был лучше куриного бульона ее матери, а куриный бульон моей сестры лучше куриного бульона нашей мамы, но у бабушки Тони приготовление бульона всегда было волнующим событием, потому что оно открывалось обращенной ко мне командой: "Сходи-ка во двор и принеси мне…" - после чего следовал цвет или имя одной из наших кур.
У соседей, объясняла она мне, варят куриный суп в соответствии с известным правилом: "Когда мошавник болен или когда курица больна". У нее не так. Она вела наблюдение за несушками во дворе и знала, какая несется больше, какая меньше. Курица, которая неслась недостаточно, получала позорное прозвище курицы, которая не старается, и если она упрямилась в своем непослушании и лени, то удостаивалась чести взойти на субботний семейный стол.
Куры жили во дворе и клали яйца в деревянных ящиках, которые дедушка Арон выстилал для них соломой. Было там и несколько гусей, в ту пору больше и тяжелее меня и очень задиристых. Как и положено гусям, они преследовали меня, вытянув шеи и угрожающе изогнув крылья, и пытались укусить своими плоскими зазубренными клювами, что делало поход в коровники опасным приключением.
Я не был особенно спортивным мальчиком, и куры были намного проворней меня, но бабушка Тоня вооружила меня тонким и длинным железным прутом, согнутым на конце в крючок, и научила захватывать этим крючком ножки приговоренной к смерти курицы. Несмотря на приписываемую им глупость, куры быстро уловили связь между этим прутом и дальнейшим развитием событий, и стоило нам с ним появиться во дворе, как они разлетались во все стороны и мчались прочь, как сумасшедшие.
Весь в грязи, потный и возбужденный, я все-таки ухитрялся в конце концов поймать курицу, которая не старалась, и торжественно нес ее за ножки, вниз головой, а она, пытаясь освободиться, все поднимала голову и хотела клюнуть мою руку. Уже издали я кричал бабушке, чтобы она шла быстрее, я поймал ей курицу. Бабушка забирала ее, вынимала бритвенный нож и рассекала ей горло.
Это было ужасающее зрелище, влекущее и отталкивающее одновременно. Бабушка опускала зарезанную курицу на землю, и та начинала бегать по двору - кровь так и хлестала из ее шеи, - пока не падала, еще немного трепыхаясь, вздрагивала последней дрожью и затихала, - и тогда ее сразу же ощипывали, резали на куски и варили.
По субботам мы ели бульон, сваренный бабушкой, но, как я уже говорил, сегодня никто по нему не скучает. Короче говоря, мы вообще не скучаем по кухне предыдущих поколений. Но по той их простой пище: селедке, крутому яйцу, картошке, луку и редьке - я скучаю очень, и, хотя их легко приготовить, мне никак не удается воспроизвести их такими, какими они были тогда, в прошлом. Иногда бабушка готовила также холодец, а порой ко всему этому добавлялась еще рюмочка "напитка", или "шнапса" - так дедушка Арон называл дешевый бренди, хранившийся для особых случаев, иногда "Медицинал", а иногда "Три семерки".
Но на этот раз нас ожидал сюрприз. Увидев все, выставленное на стол, Авигайль вынула из своего рюкзака маленькую плоскую бутылочку, тоже поставила ее на стол и произнесла русское слово, которое не требует перевода ни на один язык: "Водка".
Бабушка Тоня разволновалась до такой степени, что шепнула мне:
- Эту не меняй, как носки. Можешь привести ее ко мне еще раз. - А потом добавила: - Минуточку, - встала и удалилась.
Я был удивлен. Я никогда не видел, чтобы она проявляла интерес к выпивке.
- Куда она пошла? - прошептала Авигайль.
- Понятия не имею, - прошептал и я.
Из глубин дома послышались поворот ключа, звук открываемой двери, и воздух вдруг наполнился старым и странным запахом, приятным и тяжелым одновременно, запахом, который я помнил с тех дней, когда она просила меня вынести стулья из запретных комнат, не "кроцая" ей стены. Я понял, что она открыла святая святых, и даже подумал, неужто ей так понравилась Авигайль, что она решила уложить нас в большой старой двуспальной кровати, той, что с большим металлическим изголовником.
Этого мы не удостоились, но бабушка Тоня вернулась с тремя маленькими и толстенькими рюмками в руках и объяснила, что коли есть уже водка, то и пить ее нужно, как следует быть.
Мы выпили. Я - тремя маленькими и осторожными глоточками, а две женщины, старая и молодая, - одним глотком, резко запрокинув голову. Я никогда не видел, чтобы бабушка Тоня так пила. Я понял, что ее мир больше и глубже, чем мне представлялось, и что я знаю одну лишь его выступающую над водою часть. Она поставила пустую рюмку на стол со стуком, который прозвучал, как продолжение ее русского "водка", повернулась к Авигайль и сказала мне:
- Спроси ее, что она делает.
- Нечего спрашивать. Я знаю, что она делает, - сказал я. - Она учится на специалиста по детскому образованию в Америке.
- И сколько ей лет?
- Она старше меня на три года.
Бабушка забеспокоилась.
- У нее есть дети? - спросила она, желая выяснить это уже на раннем этапе, раньше, чем семейный рок настигнет и следующее поколение.
- Нет.
- Ты ее спрашивал?
- Я тебе говорю - у нее нет детей. И кроме того, какая разница. У нее есть друг, и она собирается выйти за него замуж следующим летом.
- Вели ей остаться здесь с тобой. Она удачная. И симпатичная.
- О чем вы говорите? - спросила Авигайль.
- Спроси, что делает ее отец, - поменяла моя бабушка тему разговора.
- Авигайль, - сказал я, - моя бабушка хочет знать, чем занимается твой отец.
- Мой отец, - сказала Авигайль, отводя взгляд от меня и переводя его на бабушку Тоню, - агент компании "Дженерал электрик" в Лос-Анджелесе. На самом деле, - добавила она, - мой отец не просто агент, а один из самых крупных агентов "Дженерал электрик" на всем Западном берегу.
Глава 28
- Именно так и сказала? - весело переспросила мама. - "Мой отец не просто агент, а один из самых крупных агентов компании "Дженерал электрик" в Лос-Анджелесе"? Сказала тебе, а смотрела в это время на бабушку?
Это был особый момент, первый в своем роде и восхитительный. Не мама рассказывает мне о своей маме, а я рассказываю ей о ней.
- Да, дело было именно так… - гордо ответил я, в точности имитируя бабушку, вплоть до ее акцента.
- А мама? Что она сказала?
- Ничего. Но мне показалось, что я увидел, как ее глаза вспыхнули. Впрочем, не исключено, что это мне только сейчас так кажется, из-за всего, что произошло потом.
Правильно ли я увидел? Действительно ли в глазах бабушки вспыхнула какая-то искорка? Не знаю, но даже если и вспыхнула, то тут же исчезла. Я сказал, что уже поздно, а мы устали от поездки и хотели бы еще перед сном принять душ, и тогда она, к моему удивлению, сказала, что мы можем воспользоваться душем в доме.
- Ты уверена? - спросил я.
- Это в ее честь, не в твою.
- Ну, я-то как раз предпочитаю принимать душ в коровнике, - сказал я. - В твоем шикарном душе.
- О чем вы говорите? - спросила Авигайль.
- О том, что я говорил тебе раньше, - что у моей бабушки душ нужно принимать в коровнике, - сказал я.
- О чем вы говорите? - спросила моя бабушка.
- Она сказала, что все в порядке. Она не хочет пачкать твою душевую, - сказал я.
Бабушка Тоня улыбнулась, почти подмигнула мне, поднялась и принесла нам два грубых старых полотенца и керосиновую лампу:
- Не стоит зажигать там электричество, а то вы перебудите мне всех коров.
- Я же тебе говорил, что так будет, - весело шепнул я Авигайль. - А ты мне не верила. Ты думала, что я тебя просто дурачу. Ну так вот, сейчас ты будешь принимать душ в обществе коров.
Стояла теплая ясная ночь. Полная луна уже прошла треть пути к вершине небесного свода. Коровы влажно дышали в стойлах. Я повесил лампу на гвоздь и рассказал Авигайль известную каждому человеку в Нагалале историю о старике, который повесил горящую керосиновую лампу на муху, сидевшую на стене, и в результате спалил свой сеновал.
Она расхохоталась, сняла с себя одежду и повесила ее на гвоздь. А потом стала поворачиваться на месте, а я, со шлангом в руке, поливал ее со всех сторон.
- Разденься и иди сюда, - сказала она. - Под шлангом полно места, а на стене достаточно мух и для твоей одежды.
Когда мы вернулись в дом, завернувшись в мокрые полотенца, бабушка Тоня сказала, что уже приготовила нам лежанку, но в эту минуту ее милое выражение вызвало во мне не столько невинные воспоминания детства или стихи Ибн-Эзры, сколько нетерпеливое и понятное возбуждение. Она отвела нас в комнату, открыла дверь, сказала свое: "Ну, развлекайтесь", - и вышла.
Авигайль, еще больше развеселившись, спросила:
- Что она нам пожелала? Доброй ночи?