Нина Михайловна была удивлена. Она, конечно, искренно считала, что дочь с зятем уделяют недостаточно внимания внучке и неоднократно напоминала им об этом, но никак не ожидала, что за месяц Лена так от них отвыкнет. Рая расплакалась и сказала, что она больше никуда без Лены не поедет. Не нужно ей никакого отпуска, если после него родная дочь её не узнаёт. И целый год, до следующего лета она держала своё слово.
Осенью из техникума ушёл на пенсию преподаватель электроники и Поланский спросил Борю, не хочет ли он занять эту вакансию. Зарплата там не меньше чем в НИИ, а с увеличением стажа она повышается автоматически и если Борю привлекает педагогическая карьера, то Лев Абрамович может поговорить с директором техникума. Они давно знают друг друга, потому что завод часто оказывает техникуму шефскую помощь и трудоустраивает почти всех его выпускников.
Боря написал заявление, заполнил необходимые документы, прошёл собеседование и его приняли на работу. Начать свою деятельность он должен был на колхозном поле, собирая картофель со своими подопечными.
XII
Володя пригласил ребят в Ленком на "Юнону и Авось", а сразу же после спектакля вместо кафе позвал к себе.
– У тебя новости? – спросил Борис.
– Да.
– Какие?
– Приедем ко мне, узнаешь.
– А по дороге ты сказать не можешь?
– Нет, боюсь вспугнуть.
У Муханова дома ребята сразу же обратили внимание, что Володя обращается к своей жене неестественно нежно. Борис покосился на её живот. Она перехватила его взгляд и сказала:
– Не смотри ты на меня как школьник, я действительно беременна.
– А вы с бабой Нюрой говорили?
– Конечно, она даже обрадовалась, сказала, что завершает свою карьеру, поэтому каждый мой ребёнок будет для неё дополнительным стимулом.
– И много ты собираешься рожать?
– Ещё по крайней мере двоих. Я считаю, что в нормальной семье должно быть три ребёнка.
– Смелая женщина, – сказал Боря.
– Это не смелость, а необходимость. Для того чтобы население страны хоть немного увеличивалось, в каждой семье должно быть в среднем трое детей. Недаром говорят, что Бог троицу любит.
Боря и сам хотел второго ребёнка и беременность Аллы возбудила в нём долго дремавшую зависть. Его другу не надо было вставать ни свет ни заря, чтобы отводить сына в детский сад, а с работы мчаться сломя голову, чтобы вовремя его забрать, думая при этом как втиснуться в переполненный автобус. Володя будет продолжать жить так, как будто у него ничего не изменилось, только появится ещё одна маленькая живая игрушка. Баба Нюра будет кормить его детей, выводить их на прогулку, иногда даже стирать пелёнки, а он так и будет играть в самодеятельном театре и, не переламываясь на работе, получать зарплату инструктора. Он может быть уверен, что его чада будут вымыты, накормлены и ухожены.
Мухановы накрыли стол и ребята выпили за будущее прибавление семейства. Потом Володя стал изображать своих сотрудников, а Саша рассказал о том, как он собирается в очередной раз переделать машину.
– Мог бы свою Антилопу гнуть в другое время, – заметил Борис, – а то мы из-за тебя добирались на автобусе.
– Не ворчи, лучше скажи, что у тебя нового.
– Ничего, – ответил Коган, – машину я не переделываю, ребёнка не рожаю, а встречаясь с бабой Нюрой, смотрю на неё, как на любимую девушку, которая по моей глупости вышла замуж за другого. Теперь же к этому чувству добавится горечь из-за того, что скоро она будет воспитывать второго ребёнка моего счастливого соперника. Новость это или нет?
– Нет, – сказал Володя, – это уже давно не новость, её даже и вспоминать не стоит.
– Ребята, уже поздно, – перебил Саша, зная что для них это больная тема, – нам пора домой.
– Да, – согласился Борис.
На автобусной остановке они увидели Горюнова.
– Здравствуйте, Василий Николаевич! – обрадовался Коган.
– Привет, остряк из Риги, ты здорово изменился. Похудал, возмудел. Ну, рассказывай, как жизнь.
– Прекрасно, Василий Николаевич. Теперь я ваш коллега, работаю в техникуме, воспитываю молодое поколение.
– А в личной жизни?
– Я женился.
– Молодец, поздравляю.
– Спасибо, но с поздравлениями вы немного опоздали, у меня уже дочь невеста.
– Надо же, как быстро время летит. Ты бы хоть меня с ней познакомил.
– Вы её видели в парке вместе с моей женой и даже хотели их обеих написать.
– Так это была твоя жена! Я её прекрасно помню.
– Она вас тоже.
* * *
Случилось это, когда Лене было три месяца. Рая пошла с ней в парк, села на скамейку и, подождав пока дочь заснула, стала читать, изредка поглядывая на коляску. Книга увлекла её и она вспомнила о кормлении, только когда услышала детский писк. Обычно к этому времени Лена, уже получившая положенную ей порцию материнского молока, блаженно спала в своей кроватке. Расписание соблюдалось очень строго, потому что когда Рая опаздывала, дочь поднимала громкий крик. Вот и сейчас Лена уже начала выражать недовольство во всю силу своих маленьких лёгких. Рая посмотрела вокруг. На противоположном берегу пруда какой-то художник писал с натуры. Она повернулась к нему спиной и приложила Лену к груди. Лена сразу же успокоилась и её личико выразило блаженство. В минуты кормления Рая чувствовала свою неразрывную связь с этим маленьким, беспомощным существом. Это была её плоть и кровь и она, улыбаясь, следила за дочерью. Кормление доставляло ей физическое удовольствие и, как утверждали врачи, было очень полезно для ребёнка. Рая хотела кормить грудью до тех пор пока у неё будет молоко. Летом это было просто, осенью же она собиралась договориться с кем-нибудь из подруг, чтобы ей писали лекции под копирку. Ведь ей, как кормящей матери, должны были разрешить свободное посещение занятий. Рая оторвала взгляд от дочери и увидела художника, который стоял рядом и смотрел на неё как заворожённый.
– Нравится? – спросила она, ничуть не смутившись.
– Да, очень. Вы не могли бы мне позировать?
– Нет, у меня муж ревнивый.
– Я его упрошу.
– Говорите шепотом, вы разбудите мою дочь.
– Дайте мне свой телефон и я вообще замолчу, – прошептал он.
– Не дам.
– Я вас умоляю. Вы даже не представляете себе, как будете выглядеть на полотне. Это же готовый шедевр. Материнство в чистом виде. Мне не придётся ничего выдумывать. Вы так смотрели на ребёнка, что это нужно запечатлеть.
– Нет.
– Если вы всё-таки надумаете, позвоните, – сказал мужчина и сунул ей в руки клочок бумаги со своим телефоном.
Вечером Рая рассказала о своей встрече Борису.
– Ты хоть выяснила, как зовут этого типа? – спросил он.
– Нет, мы там были одни и я хотела побыстрее выйти на людное место, но если тебя это очень интересует, посмотри в коляске, я, кажется, бросила его телефон туда.
На бумажке было написано имя Горюнова и его телефон.
* * *
– Почему же твоя жена не согласилась? – спросил Василий Николаевич.
– Ваш вид не внушал ей доверия.
– Так ты ей скажи, что я хороший.
– Чем вы можете это доказать?
– Я могу тебя с другом прямо сейчас пригласить на рюмку чая.
– Ну что ж, это весомый аргумент, – заметил Коган.
– Я не пойду, – сказал Саша, – мне завтра надо рано вставать.
– Тогда нам придётся чаёвничать вдвоём.
Одной рюмкой их чаепитие не ограничилось и, хотя они выпили на брудершафт, Борис никак не мог обратиться к своему бывшему учителю на "ты".
Горюнов рассказал, что недавно в школе сменился директор. Им стал бывший инструктор райкома партии. Преподавать он мог только историю и, вызвав Горюнова в свой кабинет, сказал, что если тот хочет иметь полную ставку, ему придётся осваивать новые предметы.
Василий Николаевич догадывался, о чём с ним будут говорить и заранее подготовился. Он предложил встречный план – увеличить количество уроков рисования и доказывал, что это необходимо любому человеку. Директор, как и следовало ожидать, не соглашался.
– Вот посмотрите, – сказал Горюнов, протягивая директору листок бумаги. На нём был изображён педсовет, во время которого их коллективу представляли будущего руководителя. За докладчиком недобрым взглядом наблюдала завуч, которая, сидя в ступе, крепко держала в руках помело. В школе все знали, что она рвалась к власти и страшно расстроилась, когда эта власть досталась другому. На второй части карикатуры, которую Василий Николаевич предусмотрительно оставил дома, он изобразил самого директора, прятавшего свои копыта в просторных башмаках, рожки в шляпе, а хвост в широких штанах. Кроме того отсутствовал и общий вид аудитории, в которой заседали члены педагогического коллектива, гораздо больше похожие на героев романа Оруэлла "Скотный двор".
Директору очень понравилась та часть рисунка, которую ему показали, и разговор продолжался уже в более доброжелательном тоне. Горюнов сказал, что сейчас заканчивается строительство клуба и руководство завода могло бы нанять его для росписи стен клуба. Директор позвонил начальнику отдела кадров завода и вскоре Горюнов был принят на должность штукатура. Он имел право работать в удобное для себя время и обязан был согласовывать сюжет своих будущих картин с секретарём парторганизации. Встретившись с партийным боссом, он предложил изобразить на стенах "Космическую одиссею", которую хотел написать, как и мастера Возрождения, по сырой штукатурке. Начинаться "Одиссея" должна была с вида Байконура в момент запуска в космос первого человека, а заканчиваться встречей Гагарина в Москве в тот момент, когда какой-то человек, прорвавшись через милицейский кордон, подбежал к машине и вручил первому космонавту цветы. Этот эпизод неоднократно повторяли по телевизору во время годовщины запуска человека в космос и многие, наблюдая его, видели, что охрана даже не пыталась остановить восторженного чудака, бежавшего к правительственной машине с огромным букетом. Это был один из немногих моментов в истории, когда гордость граждан за свою страну была настолько сильна, что они прощали правительству все обиды и вместе радовались достижениям. Вася был уверен, что сможет передать это настроение, потому что чудаком, подарившим цветы, был он. Ему было тогда двадцать лет и сделал он это на спор. Он уговорил милиционера, сдерживавшего толпу, пропустить его к проезжающей машине и подбежал к национальному герою в точно рассчитанный момент. Горюнов собирался изобразить на картине яркий весенний день и радующихся людей. Молодых и старых, мужчин и женщин, слуг народа и их бесправных хозяев.
Выслушав Горюнова, секретарь парторганизации предложил более традиционный сюжет – Первомайскую демонстрацию с членами политбюро на мавзолее, но Вася убедил его, что в таком случае, при изменении состава высшего органа власти, надо будет менять действующих лиц картины. Если же кого-то объявят врагом народа, то делать это придётся в обязательном порядке и срочно, а поскольку ДК простоит долго, то вероятность исправлений в будущем очень велика. Картины же, написанные на сырой штукатурке не переписывали даже мастера Возрождения.
И Вася рассказал главному коммунисту завода как папа Павел Третий, сопровождаемый своим церемониймейстером Бьяджо да Чезена, пришёл смотреть работу Микеланджело в Сикстинскую капеллу и попросил Бьяджо высказать своё мнение. Церемониймейстер, не любивший художника, сказал, что эти фигуры были бы более уместны в трактире. Микеланджело, узнав об этом, нарисовал папского церемониймейстера в аду среди грешников, а когда тот обратился к папе с жалобой и попросил заставить художника убрать его портрет из ада, понтифик ответил: "Если бы Микеланджело поместил вас в раю, я мог бы еще что-то сделать, но в аду у меня нет никакой власти".
Выслушав эту историю, секретарь парторганизации махнул рукой, давая Горюнову карт бланш.
Через полгода Боря решил посмотреть росписи Горюнова. Заехав в ДК, он с удивлением обнаружил, что закончена лишь одна стена. Он спросил у рабочих, где художник. Ему ответили, что несколько месяцев назад Василий Николаевич упал с лестницы, переломал себе всё, что только можно, и больше на работе не появлялся.
Борис сразу же поехал к нему. Горюнов передвигался по квартире с палочкой.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил он Василия Николаевича, первый раз обратившись к нему на "ты".
– Неважно, – ответил тот.
– Что случилось?
– Заходи, расскажу.
Борис пробыл у своего учителя два часа, а придя домой, застал тестя, который только что вернулся из командировки.
– Боря, мне надо с тобой поговорить, – сказал Лев Абрамович.
– Мне тоже.
Поланский хотел сказать зятю, что во время испытаний нового оборудования получил большую дозу радиации. Она не была смертельной, но значительно ослабляла иммунную систему и повышала вероятность летального исхода даже при лёгкой болезни. Случилось это не в первый раз, но раньше ни у кого не было счётчика Гейгера, а теперь какой-то ушлый инженер привёз с собой несовершенную самоделку и продемонстрировав её начальнику полигона указал на опасность, а тот, чтобы не вызывать панику, не нашёл ничего лучшего, как "случайно" уронить капсулу. Все безропотно это проглотили тем более, что выбора всё равно не было: ведь до гостиницы они могли добраться только на специальном автобусе, который приезжал за ними в конце дня. Лев Абрамович хотел рассказать всё это зятю, но начал с того, что, как ему казалось, должно было интересовать Бориса гораздо больше.
– Боря, мне уже тяжело водить машину и я бы хотел оформить её на тебя.
– Не надо, – ответил Коган.
– Почему?
– Потому что вы свою машину очень любите и будете считать, что я обращаюсь с ней недостаточно хорошо.
– Ты же ездил на Сашиной, а он, наверное, любит свою не меньше.
– Наверное, но мы с ним друзья.
– А с тобой мы родственники.
– Это совсем другое дело, взгляды родственников на жизнь могут сильно отличаться. Я, например, считаю варварством лишать пострадавшего человека денег, которые ему необходимы на лекарства.
Лев Абрамович вопросительно посмотрел на Бориса.
– Вы сделали это с Горюновым.
– Это он тебе сказал?
– Да.
– А он не добавил, что его адвокат потребовал от завода компенсацию в сто тысяч.
– Нет.
– Ну, так я выступил именно против этого и иск был решён в пользу завода. Судья выяснил, что Горюнов получает по бюллетеню от своей работы и если он за год не поправится, то получит право на пенсию по инвалидности.
– На пенсию не проживёшь.
– По заключению врача он должен скоро выздороветь.
– У него нарушена координация движений, а для художника это конец карьеры.
– Ему совсем необязательно быть Рафаэлем.
– У него талант милостью Божьей, а вы отняли у него надежду вернуться к любимому делу. Он даже приличные лекарства купить не может.
Лев Абрамович подумал, что он сам находится в гораздо более плачевной ситуации, потому что судиться с Министерством обороны не только бесполезно, но и опасно. Его признают абсолютно здоровым, обвинят в разглашении государственной тайны и могут даже лишить пенсии. Во всяком случае его недоброжелатели в Министерстве сделают для этого всё возможное.
– Я выхлопотал Горюнову бесплатное лечение в заводском санатории в Одессе и его мать согласилась прекратить иск, – сказал Поланский.
– Да как же ей не согласиться, Вася сейчас не может себя обслуживать и без матери он вообще бы концы отдал, а денег на приличного адвоката у них нет и тягаться с заводом им не под силу.
– В том, что произошло, завод не виноват. Твой друг получил травму на временной работе и с ним поступили в полном соответствии с законом. Ты бы, наверное, тоже не стал платить за лечение человека, который сломал ногу, когда ставил тебе забор.
– Нет, но я бы не стал платить и хоккеистам, которые на вашем заводе кроме тройной зарплаты получают премию за каждую победу и за каждый гол. Это, по-вашему, законно? Они ведь официально считаются любителями и должны играть только в свободное от работы время. Или у вас разные законы для разных людей?
– Такова наша система и я её изменить не могу.
– При вашей системе государством управляют воры и преступники.
– Государством всегда управляют воры и преступники, а система эта такая же моя, как и твоя.
У Бори на секунду мелькнула мысль, что Поланский прикидывается верноподданным только потому, что ему это удобно. Он прожил здесь жизнь и, наверное, считал, что ему поздно что-то менять. Но Борю уже понесло.
– Нет, не такая же, я к вашей партии никакого отношения не имею.
– А мы с Ниной Михайловной имеем, так что?