После этого разговора Поланский ожил. В выходные он уже не стесняясь пошёл гулять с внучкой, а в будни стал готовить свой старенький "Москвич" к техосмотру. Чтобы заполнить оставшееся до встречи с Заречным время, он проводил в гараже целые дни. Казалось, техосмотр стал для него вопросом жизни, а когда всё было готово, он попросил Борю поехать с ним в ГАИ.
– Я неважно себя чувствую, – объяснил он зятю, – если бы я видел, что ты интересуешься машиной, я бы вообще её тебе отдал. Мне уже тяжело с ней возиться. Ты же любишь Америку, а там машина – предмет первой необходимости. Осваивай её здесь, там легче будет.
– Я её и так освоил, права у меня есть, водить я умею и, когда понадобится, всё быстро вспомню.
– Есть вещи, которые лучше не забывать. Ведь от умения водить зависит твоя жизнь. Даже лётчики-асы, после отпуска должны садиться на тренажёры, чтобы восстановить свои навыки.
– Откуда вы знаете?
– Наше оборудование применяется в авиации и у меня есть достаточно друзей среди испытателен, – он посмотрел на зятя и, помолчав, добавил, – Боря, я давно хотел с тобой поговорить.
И Лев Абрамович рассказал об облучении во время последней командировки, о том, как это обнаружилось и о том, что понятия не имеет, сколько рентген осело в его организме.
– А есть какие-нибудь лекарства против этого? – спросил Боря.
– Конечно, есть и всё, что можно достать, я принимаю, но насколько это поможет неизвестно. Ты только женщинам не говори. Сделать они всё равно ничего не смогут, а беспокоить их заранее я не хочу.
Борис смотрел на Поланского, не зная, что сказать. До сих пор он относился к нему также, как и к остальным обрезанным членам КПСС, но сегодняшняя история резко изменила его мнение о тесте. Совсем некстати он вдруг подумал о Нине Михайловне, об её взбалмошности и сексуальной ауре, которую иногда очень сильно чувствовал. Скорее всего тесть из-за облучения в последние годы не мог уже в полную силу исполнять супружеский долг и Боря лишний раз убедился, что он правильно интерпретировал замешательство своей жены, когда она сказала, что мать её понять очень просто.
Голос Поланского доносился как будто издалека:
– Врачи обещали мне ещё года полтора, потом ты останешься единственным мужчиной в семье, готовься. А теперь давай сменим тему.
Около ГАИ было уже полно автолюбителей. Они собирались в группы, обсуждали, где можно достать дефицитные детали, расходились, смахивали пылинки со своих машин и смотрели в рот инспектору, выносившему вердикт после очередной проверки. Затем они ревниво сравнивали машину, только что прошедшую (или не прошедшую) техосмотр, со своей. Все табуном ходили за молоденьким лейтенантиком, а тот, наслаждаясь своей властью, подолгу мурыжил людей, проверяя не стучат ли клапана, нет ли ржавчины на крыльях, хороша ли приёмистость и правильно ли работают тормоза, а потом, обнаружив пыль где-нибудь в салоне под приборной доской, говорил, что это неуважение к ГАИ и заставлял хозяина приехать в следующий раз. Наблюдая за этим народным гулянием шофёров, Боря подумал, что машины очень похожи на своих хозяев и если бы он задался целью, то наверняка бы определил кто на чём приехал. Вот хотя бы его тесть. Явился сюда как на парад, правда, не в выходном костюме, но в белой рубашке и галстуке. Сияющий, вычищенный пожилой мужчина на своей хорошо отрегулированной, тщательно вымытой, но уже далеко не новой машине. Сразу видно, что это очень счастливая пара. Жалко только, что скоро им придётся расстаться. Одного приговорили к смерти, а другая при хорошем уходе может ещё поработать довольно долго. Когда подошла их очередь, инспектор посмотрел на заранее открытый капот, потом на Поланского и, поцокав языком, сказал:
– Я принимаю техосмотр по одному внешнему виду.
Чей внешний вид он имел ввиду, было неясно, но Поланский не смог скрыть довольной улыбки и, расправив плечи, похлопал свой "Москвич" по капоту. Гордость читалась в каждом его движении и ясно выражалась на лице. Настала завистливая тишина и после долгой паузы Саша Иванов спросил:
– Ну, что, Лев Абрамович, теперь обратно в гараж, до следующего техосмотра?
– До следующего техосмотра ещё дожить надо, – ответил Поланский и помрачнел.
XIV
За десять минут до назначенного времени Лев Абрамович подъехал к правлению колхоза. Заречный его уже ждал. Он повёл своего гостя в столовую и попросил рассказать о последних делах на заводе. Затем он поделился своими проблемами и заметил, что несмотря на нерушимый союз рабочего класса с трудовым крестьянством, Льву Абрамовичу придётся иногда защищать интересы этого последнего в борьбе против того первого. Поланский понимающе кивнул, после чего беседа стала ещё более непринуждённой. Между ними было очень много общего: скептицизм, трезвый взгляд на окружающую действительность и умение быстро к ней приспосабливаться, поэтому интервью вместо намеченного часа длилось два с половиной. Во время него Лев Абрамович упомянул и дело Горюнова, а в конце беседы председатель предложил Поланскому такую же зарплату, как и на заводе. В действительности это означало гораздо больше, потому что, являясь членом колхоза, Лев Абрамович имел право получать полную пенсию. Кроме того, Заречный обещал к каждому празднику свежие продукты, а по итогам года премию.
Через месяц на собеседование в правление колхоза пригласили и Горюнова. После коротких переговоров ему предложили совмещать должность учителя рисования и колхозного художника, который "своим трудом в области изобразительного искусства должен способствовать воспитанию эстетических взглядов молодого поколения сельских тружеников". Утверждение его колхозным художником заняло несколько минут. Члены правления проголосовали бы "за" даже если бы потребовалось признать Горюнова правнуком Карла Маркса и дать ему пенсию как ветерану международного коммунистического движения. Таким образом, колхоз "Путь к коммунизму" оказался первым, который имел в своём штате профессионального художника и это могло бы служить основанием для попадания в книгу рекордов Гиннеса. Если бы Советский Союз был открытой страной, то адвокатом, официально подтверждающим этот рекорд, мог бы стать Поланский.
Вступление Горюнова в ряды трудового крестьянства оказалось как нельзя более кстати, потому что его мать отправили на пенсию и жить им стало совсем не на что. В знак благодарности Василий Николаевич написал портрет председателя. Заречный повесил картину у себя в кабинете рядом с копией диплома об окончании сельскохозяйственной академии.
Колхоз "Путь к коммунизму" находился недалеко от столицы и к нему вела хорошая дорога, что делало его весьма удобным объектом для посещения членами правительства. Егор Кузьмич давно привык к этим визитам, лично знал многих руководителей страны и заранее готовился к встрече с ними, но когда ему сообщили, что его должен инспектировать недавно выбранный член Политбюро по фамилии Слепачёв, он почувствовал некоторое беспокойство. Никакой достоверной информации о Слепачёве не было. Говорили, что он пытался навести порядок в Ставропольском крае, которым руководил до своего перевода в Москву и вроде бы даже стал бороться со взяточниками в партийном аппарате. Народ поддерживал его до тех пор, пока он не взялся искоренять пьянство, предлагая соки вместо спиртного. Против этого восстали люди всех социальных слоёв. Они сочли себя оскорблёнными в лучших чувствах и на инициативу руководителя ответили лозунгом: "Пей соки сука сам", а коллеги для того чтобы избавиться от слишком активного главы района рекомендовали его на повышение в Москву. В столице из-за огромного родимого пятна посреди лысого лба Михаила Сергеевича Слепачёва сразу же окрестили "Мишкой-меченым". Что-нибудь более конкретное о привычках, вкусах и характере Слепачёва выяснить не удалось.
– Придётся импровизировать, – подумал Заречный, доставая из сейфа старую тетрадь и кладя её перед собой. В этой тетради была написана речь, которую несколько лет назад составил ему известный писатель-деревенщик. Этот инженер человеческих душ работал тогда над новым романом и приехал в колхоз собирать материал. Принимали его по высшей категории и хотя в его произведениях воспевался высокий моральный облик строителя коммунизма, сам певец не отказывался ни от бани, ни от водки, ни от девочек…
Недавно избранному члену Политбюро в колхозе понравилось. Здесь был необычный для советского сельского хозяйства порядок. Животные содержались в просторных, светлых помещениях и на них приятно было смотреть. Особенно обращали на себя внимание свиньи: чистые, ухоженные, добродушные, с явно выраженным чувством собственного достоинства. Слепачёв даже задержался и почесал одну хавронью за ухом. Она благодарно хрюкнула и процессия вслед за председателем направилась в правление.
– Давно ты хозяйством руководишь? – спросил Слепачёв. По укоренившейся партийной традиции хвалить он не мог, но даже отсутствие критики значило очень много и Егор Кузьмич прекрасно знал это.
– Да уж порядочно, – ответил Заречный.
– Молодец. Как тебе удалось добиться таких успехов?
– Я выполняю все постановления партии и правительства.
– Это понятно, а ещё?
– Привлекаю в наше хозяйство деятелей искусства.
– Коров пасти? – пошутил гость и в его свите заискивающе захихикали.
– Не только. У меня есть колхозник, который в свободное время занимается живописью. Вот, посмотрите, – он указал на свой портрет.
– А что, похож, – согласился Меченый, – только насчёт колхозника ты мне не заливай.
– Я и не заливаю, Михаил Сергеевич. Можно его позвать, он и вас нарисует.
– У меня нет времени рассиживаться.
– Он это сделает пока мы будем есть.
– Ты что серьёзно?
– Конечно.
– Ну, тогда зови.
В столовой их уже ждал Горюнов. В конце обеда он показал высокому гостю свой рисунок. На первом плане был изображен Заречный, с горящими глазами рассказывающий о своих успехах. Напротив стоял Слепачёв, слушающий с ухмылкой явного недоверия. Он не чесал затылок, сбив шапку набок, как один из охотников в известной картине Перова, но отношение его к рассказу сомнений не вызывало. Чуть поодаль стоял дворник с метлой и глядел на начальство со счастливой улыбкой полного идиота. В нём легко можно было узнать инструктора райкома, с которым Горюнов отдыхал в Одессе.
– Ну, что ж, неплохо, – сказал Слепачёв.
– Это ведь набросок и нарисовал я его, наспех, но к следующему вашему визиту я обещаю написать полноценный портрет. Только мне нужно точно знать, когда вы у нас будете.
– Точно я сказать не могу, а ты пока выстави свои картины в клубе, приобщай односельчан к искусству.
Вскоре портрет нового члена Политбюро красовался в фойе колхозного кинотеатра, который и служил местным клубом.
Через полгода Слепачёв стал Генеральным секретарём партии. Узнав про это, Горюнов послал ему поздравительную телеграмму с приглашением посетить колхоз "Путь к коммунизму" и принять участие в торжественном открытии экспозиции, на которой будет выставлен его портрет. Василий Николаевич сказал о телеграмме Заречному, но тот не обратил на его слова внимания. Он знал, что у главы государства в начале правления есть более неотложные дела.
Михаил Сергеевич Слепачёв в это время был в Ленинграде. Там он руководил внеочередным заседанием партхозактива, на котором выбирали нового хозяина города. О перевыборах ходили разные слухи, но самый распространённый укладывался в одну фразу: Если вы хотите узнать размер обуви Слепачёва, то измерьте след его ботинка на заднице у Романова.
Утвердившись на троне, Генеральный провёл несколько встреч с главами Европейских государств, а вернувшись в Москву, расслабился и, узнав о приглашении, решил вновь поехать в подмосковный колхоз.
Когда Заречному позвонили из Кремля, он вызвал к себе Горюнова и спросил:
– Ну и что ты теперь собираешься делать?
– У меня картин достаточно, чтобы заполнить три таких клуба как наш. Портрет Меченого мы, естественно, повесим на почётном месте, а уж что им говорить я найду. Вы можете не беспокоиться, любому человеку приятно видеть своё изображение, – он покосился на портрет председателя.
– Ну а тебе-то от этого какая выгода?
– Если нас похвалит Слепачёв, мне легче будет устроить персональную выставку и продать свои картины.
– А если нет?
– Шутите, Егор Кузьмич. Ведь у нас любая организация имеет полную свободу поддерживать решения партии и правительства. Это её гражданский долг и почётная обязанность.
– Хорошо, действуй.
На следующий день к колхозному кинотеатру подкатил кортеж из нескольких правительственных машин. После рукопожатий Василий Николаевич вручил Слепачёву огромные ножницы и почётный гость разрезал широкую жёлтую ленточку, которой милиция обычно огораживает место преступления. Затем Горюнов повёл делегацию к самому главному экспонату. Картина была выдержана в стиле парадного портрета XIX века и произвела очень сильное впечатление на Слепачёва. С гораздо меньшим интересом он рассматривал пейзажи с видами Подмосковья и слушал рассказ художника. Усыпив, таким образом, его бдительность, Василий Николаевич подвёл делегацию к "Искушению Христа".
Генеральный, который до этого издавал доброжелательные междометия и одобрительно кивал головой, замолчал и уставился на огромное полотно. Заречный тоже затаил дыхание. Он не успел посмотреть экспозицию заранее и не знал, какой сюрприз ему приготовил художник. Теперь он проклинал свою неосмотрительность. Горюнов же, не давая зрителям опомниться, начал описывать свою лучшую картину в благоприятно-атеистическом свете, а в конце отпустил двусмысленную шуточку по поводу Христа, которому несмотря на святость ничто человеческое не чуждо. Все ждали реакции Слепачёва. Он подумал немного, остановил взгляд на председателе колхоза и сказал:
– Ну, уж если Христос не мог устоять, то нам тем более простительно. Может и мы пойдём в баньку с грешницами?
– Дак ведь у меня на всех не хватит, – вырвалось у Заречного.
Его искренняя растерянность вызвала хохот гостей, а когда все успокоились, Генеральный спросил:
– Ну, хоть обедом ты нас накормишь?
– Это конечно, это пожалуйста, – обрадовался Егор Кузьмич, – только ведь теперь время такое, что без разрешения сверху, – он приложил палец к губам, а потом показал на потолок, – спиртного не будет.
– Спиртного и не надо, – отрезал Слепачёв, – обойдёмся минеральной водой.
Во время банкета вместо вина подавали соки и все, кроме Меченного, с таким трудом изображали удовольствие, что на них было больно смотреть. Горюнов же наблюдал за соратниками Минерального секретаря очень внимательно, запоминая выражение лица каждого, а вернувшись домой, до утра рисовал их портреты. Впоследствии он выставил эти рисунки, озаглавив цикл "Страдания на пути к коммунизму".
Он уже однажды видел эти страдания, когда был на свадьбе Арутюнова. Его патрон женился тогда в пятый раз и пригласил на торжество своих коллег из руководства Союза художников. Ради шутки он перед началом церемонии объявил, что его свадьбу собирается посетить Михаил Сергеевич Слепачёв и поэтому её пришлось сделать безалкогольной. Но это и хорошо, ибо ещё со времён Римской империи известно, что "дети первой брачной ночи" из-за неумеренного потребления спиртного иногда рождаются с дефектами, а он хочет, чтобы его наследники были здоровыми членами советского общества.
Гости, увидев что чокаться приходится соками, сильно погрустнели и глаза их выразили такую же тоску, как и глаза соратников Слепачёва. Больше всех тогда расстроился сам Вася. В сердцах он сказал, что если логически продолжить рассуждения молодожёна, то от безалкогольной свадьбы следует перейти к беспорочному зачатию. Арутюнов, замахав руками, возразил, что на это он не подписывался и по его команде официанты внесли спиртное. Тогда Горюнову не удалось запечатлеть кислые физиономии своих коллег, но они ещё долго стояли у него перед глазами.
Через несколько дней появилась большая статья в газете "Правда" об открытии выставки в Подмосковном колхозе и о посещении выставки правительственной делегацией. В статье давалась подробная биография Горюнова, рассказывалось об испытаниях, которые ему пришлось вынести, и положительно оценивалось его творчество, которое отражало все этапы его жизни, от религиозных до атеистических. Упоминание о религии, которая в то время официально всё ещё считалась опиумом для народа, подогрело интерес к выставке и в ДК колхоза-миллионера непрерывным потоком хлынули посетители. Картины Василия Горюнова получили признание, а вскоре его персональная выставка была устроена и в Манеже. Эти события повлияли на местного судью и он заставил завод выплатить Горюнову всю требуемую адвокатом сумму.
Колхозник Горюнов на радостях устроил банкет. Борис хотел воспользоваться случаем и при всех в специальном тосте поблагодарить Льва Абрамовича за помощь, которую тот оказал его другу, но на вечеринке удобного случая не представилось, а на следующий день Боря вместе со своими студентами поехал в колхоз.
Работа в колхозе была самой трудной частью педагогической деятельности и преподаватели пользовались любым предлогом, чтобы её избежать. Управиться с подростками, в которых играли гормоны, было нелегко даже во время урока в техникуме, а уж вдали от дома заставить их собирать картошку днём и следить, чтобы они не гуляли ночью, было почти невозможно. Но Боря ездил на осенне-полевые работы с удовольствием. Там студенты были с ним более откровенны и ему льстило их доверие.
Предпоследний день работы в колхозе начался как обычно. Студенты не особенно стремились проявить трудовой энтузиазм, а преподаватели не очень их к этому вынуждали. После обеда все приехали на поле и стали собирать картошку. Боря хотел присоединиться к одной из бригад, но у него вдруг всё поплыло перед глазами и, почувствовав необычную слабость, он медленно опустился на землю.
– Что с вами, Борис Яковлевич, – спросил кто-то, – может врача вызвать?
– Какой к чёрту врач, – подумал Боря, – здесь труп сгниёт пока кто-нибудь приедет. Он не мог понять, что произошло, но когда он пытался встать, колени сами собой подгибались. Конечно, человеческий организм штука сложная и в нём случаются разные отклонения, однако у него эти отклонения происходили исключительно редко и он почти всегда знал от чего. А сегодня не знал… или только хотел себя убедить, что не знает? Он опять попробовал подняться, но у него закружилась голова и он вновь сел на землю. Наверное, это всё из-за Ларисы.