- "Следующий раз" будет уже после победы, - улыбнулся хозяин. - Никак не раньше. Но тогда мы можем проехать с вами в открытом "конвертибле" через всю столицу, и вы будете в мундире и при всех орденах. А, полковник? И прелестные черноглазые сеньориты будут улыбаться вам с балконов и бросать белые орхидеи.
- Да, девки победителей любят, - полковник подмигнул и выпятил грудь. - А знаете, это вы и в самом деле здорово придумали - насчет передислокации. Я немедленно доложу об этом министру, это действительно идея! И главное, я же окажусь в роли самого бдительного из его сотрудников, ха-ха-ха-ха!
- Разумеется. Как только станет известно о вторжении, вы ворветесь к нему и крикнете: "Разве я не предупреждал?" Это обеспечит вам свободу действий в первые дни. Вам будут верить, как никому! - хозяин поднял палец и тут же обернулся к человеку в очках. - Доктор, связь со мной поддерживайте по тем же каналам. Договорились? Итак, кабальерос, qood luck!
Глава 6
Отец, по-видимому, уже уехал по каким-то своим делам, тетя Констансия еще спала. Большая столовая, сумрачная от разросшихся под окнами тамариндов, была наполнена недолгой утренней прохладой и разноголосым щебетом птиц.
Джоанна развернула на коленях хрустящую от крахмала салфетку, придвинула вазочку с вложенной в нее половинкой грейпфрута и принялась скоблить ложкой прохладную, горьковато-кислую мякоть плода. Сейчас, когда за распахнутыми окнами пели птицы и в густой листве весело копошилось солнце, вчерашняя тревога казалась совсем нелепой.
Что тревога была, отрицать нечего. Глупо, разумеется, в двадцать три года бояться объяснения с отцом, но… Впрочем, здесь дело не столько в страхе, сколько в том, что весь уклад родительского дома вдруг оказывается для тебя чуждым. Это самое неприятное, а вовсе не то, что отец может накричать на тебя, как бывало в детстве.
Очень тяжело, когда вдруг становишься перед выбором - муж или отец. А это именно так; отец никогда, никогда не согласится на ее брак с Мигелем. По существу, об этом можно было догадаться уже год назад, в Нью-Йорке, сравнивая письма отца, полные проклятий по поводу проводившейся тогда аграрной реформы, и Мигеля, который восторженно описывал свою работу в комитете по передаче земли. Но в то время она, Джоанна, просто не думала о том, насколько политические разногласия могут отразиться на личных взаимоотношениях. Это очень печально, но что поделаешь… К счастью, в наше время вовсе не обязательно ждать родительского благословения.
Завтрак был, как всегда, скудным - пол-грейпфрута, яйцо всмятку, поджаренный ломтик хлеба и чашка кофе без молока, с небольшим количеством сахара; за пять лет жизни в США "эстетическая диета" стала для Джоанны такой же укоренившейся привычкой, как ежедневная ванна или гольф по воскресеньям. Быстро покончив с едой, она закурила и, вытянув под столом ногу, нащупала вделанную в пол кнопку звонка.
- Доброе утро, Хосефа, - улыбнулась она вошедшей мулатке. - Ну как, успела отдохнуть после вчерашнего? У меня до сих пор голова идет кругом. Почты еще не было?
- Не было, нинья, - ответила горничная. - Вы, может, еще чего-нибудь скушаете?
- Спасибо, я не хочу превратиться во вторую Леокадию Ордоньо. Хосефа, будь добра, поищи Тонио и попроси его заправить мою машину. Если можно, поскорее, - добавила она, взглянув на часы. - И потом вот еще что… У меня в комнате, на письменном столе, лежит связка книг. Пожалуйста, отнеси их в машину, но только так, чтобы никто не видел. Я хочу сказать, отец или тетя Констансия. Хорошо?
Горничная кивнула с понимающим видом и, быстро собрав со стола, вышла с подносом. Едва закрылась за нею дверь, как Джоанна услышала голос отца:
- Сеньорита еще спит?
- Нет, сеньор, - ответила Хосефа, - уже проснулась и позавтракала.
- Хорошо, ступай.
Тяжелые шаги приблизились к дверям столовой. Джоанна на секунду зажмурилась и скрестила средний и указательный пальцы левой руки - "на счастье", как в колледже, когда тебя вызывают к столу экзаменационной комиссии.
- Доброе утро, папа.
- Доброе утро.
Дон Индалесио прошел к открытому окну и стал спиной к дочери, похлопывая прутиком по голенищу.
- Ты вчера выпила лишнего, Джоанна? - спросил он, не оборачиваясь.
- Совсем немного, папа.
Отец помолчал, щелкая прутом и разглядывая что-то в саду.
- Я остался недоволен твоим поведением.
- Охотно верю, папа. Я сама осталась им недовольна.
- Надеюсь, Джоанна, этого больше не повторится.
- Надеюсь, нет, папа.
- Ты куда-то собираешься?
- О, просто покататься, - невинным голосом ответила Джоанна. - Хочу испробовать твой подарок на скоростном режиме.
- Будь осторожна, у нас там слишком крутые повороты. Не знаю, какой осел строил это шоссе.
- Я это учту, папа.
Это и все? Джоанна испытала разочарование: так хорошо подготовиться к разговору и вдруг убедиться, что твоя точка зрения никого не интересует!
Она слегка наклонила голову к плечу и вскинула брови, прислушиваясь к внезапно вспыхнувшей в ней (как и вчера, с этим иезуитом) борьбе двух побуждений: благоразумия, требовавшего молчать, и задора, громко вопящего о своей правоте. Борьба закончилась очень быстро; словно подводя ей итог, Джоанна провела пальцем черту по зеркальной полировке стола и сказала с упрямым вызовом в голосе:
- Папа, мне очень не понравились вчерашние разговоры за ужином.
- Что?
- Разговоры. Насчет "преступлений правительства" и так далее. В частности, насчет парашютов.
Дон Индалесио быстро повернулся, сузив глаза.
- Поменьше слушай, что болтает этот пьяный дурак!
- Он далеко не дурак, папа! И потом не думай, я отлично заметила реакцию остальных на его слова. Никто не воспринял это как болтовню. Тебе и в самом деле ничего не известно относительно секретной заброски оружия в Гватемалу?
Отец помолчал, еще громче щелкая прутом по голенищу, потом пожал плечами.
- С какой стати я должен об этом знать? Меня интересуют урожаи и цены на кофе, а не оружейная контрабанда! - Он раздраженно фыркнул. - Не хватает только, чтоб ты заподозрила меня в торговле маригуаной…
- Я тебя ни в чем не подозреваю, папа, и твоего "нет" для меня достаточно. Но ты понимаешь, что это оружие имеет самую прямую связь с такими вещами, как цены на кофе. Так что тебя не должен удивлять мой вопрос. Он вовсе не так нелеп, папа… поскольку я знаю твои политические убеждения.
Отец сломал прут.
- Джоанна! Прошу тебя оставить в покое мои убеждения, пока я не заинтересовался твоими! Не думай, что я ничего не заметил за эти два дня. Я, кажется, начинаю раскаиваться, что в свое время послал тебя в университет. Да, да! Ты меня обманула самым недостойным образом!
- Недостойным образом? - краснея, переспросила Джоанна. - Прости, папа, но это слишком серьезное обвинение. В чем я тебя обманула?
- Во всем! - закричал отец. - Во всем! Зачем я посылал тебя в Штаты? Чтобы ты получила образование, которое приличествует девушке твоего круга! А ты вместо этого набралась там развратных коммунистических идей, очевидно вращаясь среди эмигрантского отребья…
Джоанна вскочила из-за стола.
- Отребья? - крикнула она возмущенно. - Люди, которые борются против диктатур, которые бежали от преследований Сомосы, Трухильо, Батисты, - как тебе не стыдно, отец!
- …и теперь еще смеешь повторять этот бред в моем доме! - продолжал кричать тот, не слушая ее. - Позорить меня перед соседями! Не хватает только, чтобы дочь Монсона прослыла коммунисткой! Я тебя предупреждаю в последний раз, Джоанна, если ты не способна понимать самые простые вещи, то не суйся по крайней мере не в свои дела. Иначе будет плохо! Политикой вздумала заниматься, девчонка!
- Ах, так? По-твоему, я не имею права на…
- Молчи! Не выводи меня из терпения, повторяю тебе, иначе я поступлю с тобой так, как ты этого заслуживаешь! И чтобы я больше не слышал от тебя ни одного слова о политике, понятно?
С грохотом захлопнулась дверь, тяжелые шаги удалились по коридору.
Опустив голову, Джоанна прошлась по комнате, потом вытащила из букета белую орхидею и принялась задумчиво покусывать лепесток, поглядывая на висящую над сервантом картину, натюрморт в сочной фламандской манере, под Снейдерса. Этот заяц с. окровавленной головой вызывал в ней жалость и возмущение человеческой жестокостью еще в то время, когда она сидела за этим столом, болтая недостающими до полу ногами, и то и дело перекладывала вилку из левой руки в правую, вызывая замечания гувернантки. Трудно привыкать к мысли, что ты уже чужая в собственном доме…
Джоанна вздохнула и, взглянув на часы, бросила на пол орхидею и торопливо вышла из столовой.
Когда она выводила машину, к гаражу подошел отец в сопровождении управляющего.
- К часу прошу быть дома, - сказал он, - сегодня у нас обедает полковник Перальта. Не опаздывай.
- Хорошо, - сухо ответила Джоанна, включая скорость.
…Это случилось шесть лет назад, на очередной вечеринке в доме доктора Моралеса. Такие вечера, или "тертулии", как несколько старомодно называл их хозяин дома, устраивались для студентов и вообще учащейся молодежи и пользовались большой популярностью, хотя ничего крепче кока-колы на них не подавалось; правда, с помощью рома, контрабандно приносимого в карманных фляжках, кока-кола легко превращался в напиток, известный под именем "Свободная Куба", и по субботам в переполненном доме доктора Моралеса бывало весело. Именно в одну из этих суббот Мигелю Асеведо сказали, что с ним хочет познакомиться какая-то девушка.
Девушка оказалась похожей на иностранку: светловолосая, со строгим взглядом больших серых глаз, странно выглядевших на загорелом лице.
- Я давно хотела с вами познакомиться, сеньор Асеведо, - сказала она без всякого, впрочем, акцента, когда их представили друг другу. - Вы можете уделить мне полчаса?
- Конечно, - несколько растерянно кивнул Мигель, - пройдемте вон туда, там можно поговорить… без помех. Так я вас слушаю, сеньорита…
- Монсон, - подсказала девушка, - меня зовут Джоанна Аларика Монсон. Я хотела поговорить с вами вот о чем… Мне говорили, вы участвовали в последнем перевороте, не правда ли? Ну вот, а я хочу написать книгу, и, понимаете, мне интересно поговорить с участником событий.
- Книгу - вы? - невежливо изумился Мигель.
Девушка покраснела.
- А что такого? - запальчиво возразила она. - По-вашему, книги можно писать только старикам? Если хотите знать, Маргарет Митчелл было семнадцать лет, когда она написала "То, что унес ветер", а сестры Бронте…
- Сдаюсь, сдаюсь, - засмеялся Мигель.
- А мне тоже семнадцать, я в будущем году кончаю колледж…
"Подумаешь, колледж, - усмехнулся про себя Мигель, - я на тот год буду уже учителем…"
- Дело в том, сеньорита Монсон, - сказал он вслух, - что…
- Вы можете звать меня просто Джоанна.
- Дело в том, Джоанна, что мое участие в перевороте - вы ведь имеете в виду октябрьский, не так ли? - оно было, так сказать, совершенно эпизодическим. И вообще случайным.
- Ничего, вы все-таки расскажите, - быстро сказала она. - Я могу стенографировать?
- Нет уж, пожалуйста, без стенограмм. Боюсь, что вы путаете писателя с репортером, сеньорита Джоанна.
- Я ничего не путаю, - сердито отозвалась "сеньорита Джоанна" и тут же улыбнулась. - Но вы, пожалуйста, расскажите поподробнее, прошу вас.
- Да мне, собственно, нечего и рассказывать. До самого последнего момента я вообще ничего не знал… Ну, говорили, что готовится переворот, но что и как, это для меня было тайной. А потом, уже девятнадцатого… в общем, чтобы было понятно, я был тогда на первом курсе, жил в комнате с одним приятелем- он был на третьем. И он, каналья, ничего мне не говорил, хотя участвовал в заговоре. Но мы с ним были большие друзья, еще с детства, поэтому, когда девятнадцатого его схватил приступ - а он, знаете ли, вечный малярик, - то он попросил меня пойти вместо него в одно место и передать то-то и то-то…
- Что именно? - спросила Джоанна, слушавшая с горящими глазами.
- Да это несущественно, нужно было только сказать, что он выполнял то поручение, которое по плану ему полагалось. Он там должен был наладить контакт с некоторыми офицерами форта. Ну, он мне все это объяснил, дал свой браунинг, и я поехал в кабаре "Сирое", знаете?
- Да, знаю. То есть внутри я, конечно, никогда не была…
- Ну вот. Приехал я туда, а там уже собралось человек двенадцать. Сказал пароль, получил отзыв…
- Вы их еще помните?
- "Конституция" и "Демократия". В общем я передал все, что полагалось, и остался с ними, поскольку я уже все равно оказался замешан. Возможно, они меня уже и не выпустили бы, - засмеялся Мигель, - даже пожелай я уйти. Приехал я туда в одиннадцать часов вечера, мы сидели и пили - словом, разыгрывали обычный студенческий кутеж. В час ночи вызвали такси, расселись в трех машинах и поехали к форту "Гуардиа-де-Онор".
- Зачем?
- Вы меня лучше не перебивайте, - с досадой сказал Мигель. - Нас должны были ввести в форт под видом арестованных, понимаете? Чтобы содействовать захвату арсенала. Ну, а пока мы приехали, восстание в форту началось раньше времени, и все было кончено, форт был уже захвачен. Тогда нас вооружили автоматами, дали каждому по десять человек солдат и отправили брать другой форт - "Матаморос".
- Небо, как интересно! И вы его брали?
- Да нет, - засмеялся Мигель, - по дороге выяснилось, что я не умею ни командовать своими десятью солдатами, ни даже стрелять из автомата. Меня с позором отстранили от командования и отправили помогать вывозить оружие из арсенала.
А потом началась артиллерийская дуэль - из форта "Сан-Хосе" правительственные войска стали обстреливать "Гуардиа-де-Онор", а мы стреляли по "Сан-Хосе", и так удачно, что с третьего выстрела взорвали артиллерийские погреба.
- Да, от "Сан-Хосе" ничего не осталось, я видела, - вздохнула Джоанна.
- Вы были тогда в столице? - спросил Мигель.
- Нет, - с сожалением покачала она головой, - за несколько дней до этого папа увез меня домой… Он был близок к генералу Понсе и чувствовал, что что-то будет. Ну и увез.
- А вы, собственно, из каких Монсонов? - поинтересовался Мигель.
- Не из "политических", - засмеялась Джоанна, - у отца плантация в департаменте Эскинтла. Вообще это очень распространенная фамилия, знаете ли… Ну, а еще подробности, дон Мигель?
- Да я ведь сейчас и не все помню: как-никак четыре года прошло. Давайте мы с вами встретимся через недельку, я, может, еще что припомню. Поговорю кое с кем…
- Хорошо, - кивнула Джоанна и, вытащив из кармана блокнот-календарик, аккуратно записала дату, час и место встречи.
Они поговорили еще с полчаса - о кино, о новых книгах, о результатах атомных испытаний на Бикини; потом Джоанна ушла, сославшись на строгость хозяйки пансиона, и Мигелю показалось, что она немного обиделась на то, что он не предложил ее проводить.
Он остался сидеть в своем углу, потягивая через соломинку "Свободную Кубу", которая в бутылочке из-под кока-колы выглядела совсем невинно, и думая о своем новом знакомстве.
Об этом же он продолжал размышлять и на другой день, лежа с закинутыми за голову руками на своей жесткой студенческой койке, и в понедельник, в аудитории, изрисовав страницу в общей тетради обидно непохожими профилями и вензелями "Дж. А. М.", и еще два дня. А в четверг за час до срока он помчался в телефонную будку и позвонил своему приятелю - тому самому, который когда-то толкнул его на участие в октябрьском перевороте.
- Слушай, ты! - крикнул он, торопливо набрав номер и получив соединение. - У меня вдруг возник в голове один принципиальный вопрос. Понимаешь, чисто принципиальный, ну, просто человеческая проблема. Ты меня слушаешь?
- Ну, слушаю.
- Так вот. Предположим, некто, у которого нет за душой ни гроша - правда, скоро будет университетский диплом, - этот некто полюбит дочь плантатора. Понимаешь, настоящего плантатора. Что может из этого получиться?
- А по ее внешнему виду заметно, что она дочь плантатора?
- Ну, пожалуй, да. Да-да, безусловно заметно. Знаешь, нейлоновые чулки, пишет золотым карандашиком и так далее.
- Золотым, говоришь?
- Золотым.
Трубка долго молчала, потом изрекла:
- Брось, не связывайся.
- Да я не про себя, чудак… - опешил Мигель.
- Не связывайся, послушай друга, - мрачно повторила трубка. - Ни шиша из этого не выйдет. Страшная штука это социальное неравенство…
Мигель осторожно повесил оракула на никелированный рычажок и вышел из будки с таким видом, с каким выходят из похоронного бюро. На свидание он не пошел.
На другой день с утра лил дождь. Мигель ни с того ни с сего нагрубил профессору и имел неприятный разговор с деканом. В четыре часа он, проклиная все и вся, выскочил из здания факультета с твердым намерением напиться на последние деньги и увидел Джоанну, непринужденно прогуливавшуюся под дождем. Она тоже сразу увидела его, только поэтому он и не улизнул, а остался стоять с дурацким видом, чувствуя, как замирает сердце и за воротник бегут противно-холодные струйки воды.
- Вы знаете, как называется человек, который позволяет себе не прийти на свидание? - звенящим голосом спросила Джоанна, остановившись в трех шагах от него и не вынимая рук из карманов плаща. - Я пришла сюда, только чтобы сказать вам, дон Мигель Асеведо, что я вовсе не ждала вас вчера и вовсе не нуждаюсь в продолжении нашего знакомства. Прощайте!
Это "прощайте" прозвучало, как пощечина. Джоанна повернулась и пошла прочь. Мигель простоял еще с минуту, глядя вслед девушке, а потом бросился за ней, лавируя между прохожими и разбрызгивая лужи. Догнав Джоанну на перекрестке, он преградил ей путь и принялся что-то объяснять; она слушала с надменным лицом, глядя прямо перед собой, но не уходила.
Когда Мигель замолчал, истощив весь запас своего путаного красноречия, Джоанна чихнула раз и другой и спросила жалобным тоном:
- У вас нет с собой какой-нибудь мелочи? Может быть, мы зашли бы выпить горячего кофе. У меня абсолютно промокли ноги, а портмоне я забыла. И вы сами - почему ходите без плаща в такую погоду? Вот увидите, завтра будете тоже чихать. На всю аудиторию! Вы ничего не имеете против, если я приду послушать?..