13
- Слишком вы все усложняете,- сказал Виктор ("Вы" означало и "взрослые вообще", и "подобные отцу").- А на самом деле в жизни все проще. И живете вы - не как сами говорите, а как я говорю...
- То есть?
- То есть - ты работаешь, потому что тебе за это платят деньги. И мать - тоже. И так все... Все делают, что им выгодно. Только при этом произносят разные словечки, которым, кстати, никто не верит.
Разговор был прошлой осенью, Виктор начал ходить в десятый класс. Он стал замкнут, груб, любые контакты с родителями, казалось, ему в тягость. "Оставьте меня в покое!.." - вспыхивал он при малейшей попытке подойти ближе, вмешаться, хотя бы прикоснуться к нему - все в нем содрогалось при этом, корежилось, как от физической боли. Татьяна плакала, Федоров накалялся. Когда же изредка он и сын, словно балансируя на канате, начинали движение друг к другу, кто-то из них вскоре поскальзывался первым, за ним срывался второй... Правду говоря, чаще не удерживался на высоте сам Федоров: рассуждения сына сердили его, представлялись пустой схоластикой - в возрасте Виктора он отправился в военкомат и вскоре оказался на фронте...
- Это что же, универсальный закон?- спросил Федоров,- Насчет "выгодно-невыгодно"?..
- Пожалуй.
- "Универсальный закон Виктора Федорова..." Звучит неплохо!
- Пожалуй.- Он говорил, будто шелуху от семечек сплевывал.- Только его до меня лет за тысячу открыли,
- Скоты открыли,- сказал Федоров, стараясь пригасить разгоравшееся внутри бешенство.- Скоты открыли скотский закон. Все закономерно...
- Вести спор такими аргументами некорректно.
- Вот как - "некорректно"!..- передразнил Федора сына. И сменил интонацию:- Да ты подумай, Витюк, вспомни - Джордано Бруно, Перовская, тот же Лунин... Какая им была выгода, что ты говоришь?.. Костер, петля, каторга!.. Да ты своего деда вспомни!..
Он вскинул руку и указал на портрет, висевший над диваном, на котором оба сидели.
- Или что - скажешь, и это некорректный аргумент - твой дед?..
Федоров немало знал и рассказывал Виктору о своем отце - учителе, участнике гражданской войны, организаторе крестьянской коммуны - в Сибири, на берегу Иртыша. В свое время о коммуне писали, вышла даже брошюрка, в которой с простодушным пафосом тех лет говорилось о трудовых успехах коммунаров (землю пахали однолемешным плугом, о тракторе лишь мечтали), о новом быте, о школе, где обучались грамоте и дети, и взрослые, о клубе, куда сходились по вечерам - слушать, как при свете семилинейной лампешки Макар Тимофеевич Федоров читает Пушкина, Генриха Гейне, Ибсена... Федоров собирал материалы о своем отце, о его коммуне "Майская заря", складывал в папочку, там же лежала и справка о реабилитации, выданная в 1955 году. Когда-нибудь, думал Федоров, он съездит в те места, где коммунарствовал отец, отыщет стариков - и напишет книгу...
- Нет, почему же, - повел плечами Виктор,- аргумент как аргумент... Только Он ничего не доказывает. Наоборот. Любое исключение подтверждает общее правило.
- Ты что имеешь в виду?
- А чего он добился? И такие, как он? Роберт Оуэн тоже создал коммуну "Новая Гармония". Добровольцев со всей Европы собрал, обеспечил деньгами, землей. Дворец культуры им потрясный отгрохал, газету затеял издавать, короче - живите, гаврики, плодитесь и трудитесь во имя светлого будущего! А толку-то?.. Года не прошло - коммуна его накрылась!- Виктор ухмыльнулся, глядя на отца прищуренными глазами, и была в его, ухмылке, помимо превосходства, еще и жалость, с которой он, случалось, объявлял отцу, азартному и неумелому игроку, заранее рассчитанный мат.- Все просто: этот гаврик любил покушать, тот покимарить, третий выпить и с девочками побалдеть, и никто не любил вкалывать, а те, что любили, нашлись и такие чудики, скоро усекли, что им за других пахать придется, и тогда им тоже все стало до лампочки... Короче, эксперимент провалился, ибо выяснилось, что в распоряжении экспериментатора не тот материал. Но другого, к сожалению, в природе не существует. И это подтверждается экспериментом, который организовал уже не Роберт Оуэн, а Макар Тимофеевич Федоров - сто лет спустя, в коммуне "Майская заря". Где она, эта коммуна?.. И, кстати, где ее основатель Макар Тимофеевич?..
Он редко видел сына таким возбужденным.
- Не передергивай, Виктор,- попытался остановить его Федоров.- Все было куда сложнее...
- "Не передергивай!.." Это не мы, это вы передергиваете! Приукрашиваете, припомаживаете людей, лишь бы не видеть, какие они на самом-то деле! Все как в школе: "Детки, детки... Мальчики-девочки..." Да если бы наши учителя дотумкали, чем они занимаются, эти мальчики-девочки, когда одни остаются... Вот бы офонарели!.. Только зачем?.. Так им спокойней!
- Виктор!
- Не надо!- Теперь они поднялись и стояли друг против друга. Федоров видел, как дрожат, бьются в злых щелочках глаз Виктора черные провалы зрачков.- Не надо ставить нам в пример ни Софью Перовскую, ни Дон-Кихота! Софья Перовская на эшафоте погибла, а мы жить хотим!.. Это скоты набросили ей петлю, скоты стояли :и смотрели, как она дергается на веревке, а вы делаете вид, что их нет и не было - скотов! И умиляетесь Дон-Кихотами, которых топчут свиньи! Что ж, умиляйтесь на здоровье, а мы не желаем! Потому что если кому Дон-Кихоты и нужны, так именно свиньям - чтоб было, кого топтать!
- Виктор, Виктор...- Федоров знал, что в те минуты, когда Виктор бывает в запале, его не урезонишь.- Хоть это и страшно вульгарная философия, но - ладно, допустим. Только тогда уж будь добр, скажи, что ты для себя выбираешь, с кем ты - со свиньями или с Дон-Кихотом?..
Виктор не ответил, отвел глаза. Но Федорову в тот миг показалось, что ему было, чем ответить, было и хотелось... Но он не решился.
14
Когда же услышал он от Виктора о "беспредельном человеке"?- попытался вспомнить Федоров. Он сидел в комнатке сына, крохотной, напоминающей тесный матросский кубрик, хотя вечерами в нее набивалось по восемь-десять ребят, как они помещались?.. Федоров наведывался сюда редко: в отсутствие Виктора делать это было неловко, в другое время - тем более: ребята покуривали, Федоров не хотел ни смущать, ни поощрять их своим присутствием. Так же как спорить с Виктором по поводу картинок, вырезок из журналов, развешенных по стенам и явно рассчитанных на эпатаж.
Но сейчас, когда он вошел сюда среди ночи, он вообще словно впервые разглядывал жилище сына: репродукцию "Авиньонских девушек", прикнопленную в углу, магнитофон с разбитой и кое-как склеенной пластырем крышкой, груду дисков на подоконнике, гантели, задвинутые под кушетку... Виктор взвивался, если в комнате без его ведома наводили порядок, и с тех пор, как его увезли, Татьяна тут ни к чему не притрагивалась. Может быть, еще и оттого все здесь хранило присутствие Виктора и было полно беспокойства, смятения; казалось, на малом этом пространстве зарождался смерч. Орали, в ужасе выпирая из орбит, глаза авиньонок, похожих изломами нагих тел на желтые, багровые, оранжевые языки пламени. С торшера свисал подвешенный на резинке брелок-скелетик, покачиваясь от еле заметного шевеления воздуха. Со стены ухмылялся павиан - в шляпе с полями и трубкой в оскаленных зубах. На столе громоздилась башня из книг, грозивших вот-вот обрушиться, а выше, в рамке из потемневшего дерева, посреди мерцавшего серебром оклада взамен иконного лика красовалась фотография Брюса Ли - короля каратэков: на лице - зверская гримаса, правая рука выброшена вперед, пальцы - как хищные, острые когти, готовые вцепиться, пронзить, разорвать... Для Виктора и его друзей Брюс Ли был кумиром.
Он выровнял стопку книг. Сверху лежала брошюра - ксерокопия с нечеткими, смазанными буквами, без первых страниц. Федоров присел, включил настольную лампу.
"Индийский монах Бодхидхарма (по-японски Дарума), прибывший в Китай в 520 г. н. э., создал в монастыре Шаолин-су (по-японски Шорин-дзи) метод борьбы без оружия. Он провозгласил: "Война и убийство несправедливы, но еще более неверно - не уметь защитить себя. Первая и главная цель каратэ - победить врага в реальной борьбе любой ценой..."
Под портретом Брюса Ли на гвозде висел листок, исписанный скачущим почерком Виктора:
"Не страшись Титанических Дерзаний!
Для витязя Атхарты нет невозможного.
Пределы созданы только для стадных людей.
Если твои кровные братья и сестры
Не хотят вместе с тобой идти по Тропе к Тайному,
Рука твоя не дрогнет,
Когда ты отворишь им дверь.
Пусть стадные люди
Идут в человеческое стадо".
Атхарта... Тропа к Тайному... Федоров наудачу вытянул из стопы голубой томик. Бальмонт. Странное соседство... На отмеченной закладкой странице он прочел:
"Человечек современный, низкорослый, слабосильный,
Мелкий собственник, законник, лицемерный семьянин.
Весь трусливый, весь двуличный, косо душный, щепетильный,
Вся душа его, душонка - точно из морщин..."
Перебрав еще несколько книг, Федоров обнаружил объемистую монографию "Современные теории элиты", полистал, наткнулся на отчеркнутое карандашом место: "Масса - это собрание средних, заурядных людей. Это люди без индивидуальности, представляющие собой обез-личенный "средний тип ", как писал Ортега-и-Гассет"...
Так... Что дальше?.. Герман Гессе, "Степной волк".
Федоров читал:
"...Стоит мне пожить немного без радости и без боли, подышать вялой и пресной сносностью так называемых хороших дней, как душа моя наполняется безнадежной тоской. Во мне загорается дикое желание сильных чувств, сногсшибательных ощущений, бешеная злость на эту тусклую, мелкую, нормированную и стерилизованную жизнь, неистовая потребность разнести что-нибудь на куски, магазин, например, собор или себя самого..."
Рядом на полях стоял восклицательный знак.
Теперь в руках у него был Фридрих Ницше, порядком залистанный, обветшавший томик. Федоров читал:
"Несправедливость могущественных, которая больше всего возмущает в истории, совсем не так велика, как кажется. Уже унаследованное чувство, что он есть высшее существо с более высокими притязаниями, делает его довольно холодным и оставляет совесть спокойной; ведь все мы не ощущаем никакой несправедливости, когда, например, без всяких угрызений совести убиваем комара. Отдельный человек устраняется в этом случае, как неприятное насекомое; он стоит слишком: низко, чтобы иметь право возбуждать тяжелые ощущения у властителя мира".
Последние слова были жирно подчеркнуты. На закладке рукой Виктора:
"...Эта природа, которая дала быку рога, льву клыки,- зачем дала мне природа ноги? Чтобы давить, клянусь светлым Анакреоном, а не затем, чтобы бежать".
И на обороте:
"Великие эпохи нашей жизни начинаются тогда, когда мы приобретаем смелость переименовать в добро то, что люди привыкли считать злом..."
Обе цитаты тоже были из Ницше.
15
Прочитай Федоров это все, не зная, что произошло в сквере перед филармонией, он бы, вероятно, не нашел причины для особенной тревоги. Молодая дерзость ума, почти инстинктивный в юности поиск опасности, риска, стремление надкусить запретный плод, равно ядовитый и сладкий...
Он замечал, что курит одну сигарету за другой, что комнатка полна кислого травянистого дыма, что в пачке "ВТ" но осталось и половины сигарет и надо бы по крайней мере открыть форточку... В памяти воскрес запах другого дыма с многослойным привкусом пороха, горелой резины, тлеющих тряпок, развороченной штукатурки, битого кирпича... Запах жизни и запах смерти стоял над Берлином сорок пятого года - запах разогретой солнцем танковой брони, потных, белых от соли гимнастерок, свежей ярко-зеленой листвы на уцелевших, не скошенных снарядами липах - и запах подвалов, забитых полумертвыми от страха людьми... Их выводили на поверхность - бледных, озирающихся по сторонам стариков, старух с бескровными, сжатыми в точку губами, брюхатых молодых немок, усыпанных веснушками и предродовыми пятнами... Попадались юнцы из вервольфа, Федорову запомнился долговязый мальчишка в прыщах, с круглыми очками на красном гриппозном носу. В кармане у него, помимо обоймы с патронами, был изящно изданный, размером с блокнот, томик Ницше "Так говорил Заратустра". Федоров некоторое время носил томик этот с собой, надеясь, что он поможет ему совершенствоваться в немецком. Но почему-то противно было его раскрывать, за щетиной готических знаков ему виделся город, превращенный в руины, "юберменш" с красным сопливым носиком... "Заратустру" он то ли потерял, то ли оставил где-то намеренно - и читал Ницше в русском переводе, сделанном в начале века, в период увлечения немецким философом в петербургских салонах, лакомых до всего новомодного, а Ницше был в моде - и впереди еще не маячили ни Бухенвальд, ни Освенцим...
16
...Ни Бухенвальд, ни Освенцим.
А разговор про "беспредельного человека" вышел такой (с чего начался он, Федоров не помнил, запомнилось продолжение):
- Человек должен быть сильным,- сказал Виктор.- Чтоб его никто не затоптал, не свалил с ног.
- А он?
- А он чтобы мог - всякого, кто ему поперек дороги станет.
- Словом, "добро должно быть с кулаками"?..
- А без этого какой от него толк?
- Ловко,- сказал Федоров, забавляясь (именно так - многое в сыне тогда его забавляло, в частности - эта напористость, диалектичность, умение вести спор).- Это кто же тебя так научил?
- Так принято считать у каратэков.
- У кого-кого?..
- У нас, каратэков,- На щеках Виктора зажегся смуглый румянец.
- Ишь ты...- Федоров не удержался, хохотнул. "У нас". - И давно это ты каратэкствуешь, позволь узнать? Скоро ли получишь повязку?.. Тьфу, не повязку - пояс... Кажется, так?..
Федоров плохо представлял суть каратэ, но про цветные пояса, которые обозначали степень мастерства, слышал.
- До пояса мне еще далеко. А пока я бы взял у тебя десятку.
- Это что - взнос?
- Ага. Я хожу в секцию. Глеб и Валерка тоже записались.
Вот здесь-то Федоров и услышал выражение "беспредельный человек".
- Это человек, который ничего не боится,- объяснил Виктор.- Человек, который готов на все, чтобы победить. Он себя всего должен собрать, весь должен вложиться - и тогда он добьется победы, а его победить никто не сумеет. Но в этом самая трудность - чтоб целиком вложиться...
Виктор тут же продемонстрировал, что это значит. Он принес к отцу в кабинет дощечку, крепкую и довольно толстую, один конец ладонью прижал к столешнице, другой на вершок торчал над краем стола. Федоров видел, как Виктор напрягся, его небольшое, но мускулистое тело словно набухло, палилось - и все мелко дрожало, выбрировало. Резким движением он поднял и опустил руку, рубанув по. тому месту на доске, которое перед тем прожигал сосредоточенным взглядом. Деревяшка хрустнула, разлетелась.
- Вот! - сказал Виктор.- Если хочешь - попробуй! - Федоров погладил, помял пальцами ребро его ладони - твердое, мозолистое.
- Это блатари говорят - "беспредельный человек", они своих так называют!..- У Виктора глаза горели, когда он рассказывал про своего тренера каратэ.
- Блатари - не самые лучшие на земле люди,- сказал Федоров.
- Зато - самые отчаянные! И не станут...
- Что - не станут?
- Ничего не станут.- Виктор внезапно поскучнел и тусклым взглядом провел по отцовскому кабинету, книжным полкам, машинке, накрытой чехлом...
А спустя месяца два или три знакомый журналист рассказал Федорову, что в одном из клубов была раскрыта шарашка, где не столько обучали каратэ, сколько вымогали деньги у школьников, записавшихся в секцию, а помимо того - играли в карты, пили, крутили порнофильмы... Сам же "мастер каратэ", тип с уголовным прошлым, успел организовать секции в нескольких школах.
- Это ты им помог?- спросил Виктор, ворвавшись к отцу в кабинет.
- Нет,- сказал Федоров.- Но знай я обо всем, я бы не отказался...
Ему было известно, что "заложил" каратэка его ученик, не удержавшийся от искушения испробовать приемы японской борьбы на прохожих.
Виктор был бледен, растерян.
- Дураки!..- Голос у него ломался.- Мразь!.. Потные плебеи!..
- Не знаю, что такое твой "беспредельный человек",- сказал Федоров, убирая у Виктора со лба светлую челочку,- но что ты - беспредельный дурак, это уж точно.- И Виктор отмяк, отошел, подчиняясь, как в детстве, движению отцовской руки.
Внезапная жалость пронзила Федорова - жалость к встопорщенной, нескладной фигурке сына, не достающей до его плеча.- Ответь мне, пожалуйста, ты вот объяснял прошлый раз... Ну, а Швейцер? Лев Толстой? Эйнштейн?..- Федоров назвал еще несколько имен,- А они кто?.. По-моему, если уж говорить о "беспредельных", так в первую очередь о них...
- Может, ты и прав,-согласился Виктор вяло.- Только где они?.. Я таких вокруг что-то не вижу.- И вновь с откровенной скукой посмотрел на отца.
"Потных плебеев" Федоров пропустил тогда мимо ушей. У кого позаимствовал Виктор эти слова - у Ницше или у своего каратэка?..