- Работать со мной не хочешь - не надо. Поищи другого комбайнера, с ним, может, больше заработаешь. Но два-три дня мог бы потерпеть. А там, на другое лето, и ищи. А за самовольный уход с работы спросим!
- Спросишь? А может, у тебя спросило затупилось?
- Постой, постой… - Федор поводил в воздухе усами. - Мне бы догадаться сразу, что ты в военкомат опять лыжи наладил… Ну, сняли с тебя броню? В добровольцы записали?
- Хотели, да бумаги не нашлось. Покудова погодить велели.
Федор насмешливо вздернул губой.
- Доброволец - смехота одна… Ну а пока бумаги ищут, дожинать нам ту полоску надо. На заре стукну тебе в окошко, чтоб готов был. К утру на стане надо быть. А счас прикорну пойду, со вчерашнего вечера не спамши.
- К утру-то еще много может чего произойти, - как-то загадочно и туманно ответил Кирьян и, тоже усмехнувшись, прибавил: - Стучи, если хочешь. Сейчас, говорю, рано пришел, а на заре будет в самый раз. Анфиса тебе откроет.
И, видя, что Анфиса поспешно обернулась, хотела что-то сказать, прихлопнул ладонью по столу:
- Ну!
Федор пытался сообразить, о чем говорит Кирьян, но не мог.
В избу, толкнув Савельева плечом, влетела Вера.
- Нету на вокзале его, все закоулки обшарили. Успел, должно, с каким-нибудь поездом уехать, - быстро проговорила она, разматывая платок. Потом прижала ладони к разгоревшимся на свежем воздухе щекам и замолчала.
- Что за переполох такой? - уже взявшись за дверную скобку, спросил из любопытства Федор. - Кто куда уехал?
- Да вы не знаете, что ли? - всплеснула руками Вера. - Андрейка же ваш на фронт убежал!
- Кто? - Федор даже шагнул к Вере. - Чего мелешь? Как убежал? И, не дожидаясь ответа, ринулся за дверь.
* * * *
Некоторое время в избе Инютиных стояла тишина. Потом Анфиса загремела заслонкой, стала собирать на стол.
Ужинали тоже молча.
- Колька где? - спросил у Веры отец.
- Там еще, на станции, шарится. И Димка ихний, и Семен. Может, говорят, притаился все же где. Там ведь заводских грузов горы навалены.
Еще через некоторое время Кирьян опять спросил у дочери:
- Так ты что, окончательно, что ли, за Алейникова этого замуж решилась? Вера пролила на стол суп из ложки, но больше ничем не выдала своего состояния.
- Там видно будет, - глядя в тарелку, ответила она.
Анфиса поглядела на дочь, но ничего не сказала.
- А Семка Савельев? Побоку, что ли?
- Ты чудной, право… Я сказала - там видно будет.
- Значит, ничего не решено у вас с Яковом?
- А что может быть решено? Он в райком только заходит да молчком глядит на меня.
- Врешь. Мать говорила, провожает он тебя часто с работы.
- Где часто? Раза два всего и было. Идет - молчит, доведет до крылечка - молчит. На прощанье промямлит: "До свидания" - и скорей прочь.
- Ну а Семка знает?
- Колька ему изложил все.
- И что он?
- А ничего. Молчит. А с глазу на глаз с ним давно не виделись. Он все с утра до ночи грузы на завод со станции возит…
- Так… - Кирьян положил ложку, отодвинул тарелку. - Не знаю я, Верка, что с тебя получилось. То ли стерва первостатейная выросла, то ли еще чего похлеще.
- Сколько уж раз я от тебя это слышала, - усмехнулась Вера. - Надоело. Ничего пока с меня не выросло.
И, выйдя из-за стола, накинула пальтишко, ушла куда-то.
После ужина Анфиса молча принялась убирать со стола. Кирьян курил у дверей на голбчике. После встал, надел сапоги, верхнюю рубашку, пиджак, старую тужурку. Он собирался будто на работу. Только штаны на нем были выходные, нерабочие.
- Подай сидор, - сказал он Анфисе.
Она вытащила из-под кровати небольшой вещевой мешок. Но не подала его, уронила на пол, а сама упала на грудь мужу.
- Кирьян! Одумайся! Все хорошо у нас будет. По-другому…
- Не верю, - глухо сказал он.
- Будет, будет… Кирьян! - Запрокинув мокрое лицо, Анфиса умоляюще глядела ему в лицо.
- Да и не в этом дело… Не могу я просто больше вообще… Не хватает мне чего-то в самом себе. А чего - не знаю. Вот и поищу. А ты живи как хочешь. Дети большие, я говорил… После войны, останусь живой, приеду сюда поглядеть. На тебя и вообще… Ну, тогда все видно будет… А тебе все прощаю.
- Ты подумай, что делаешь-то? На войну убегом, как мальчишка какой, как Андрейка?! Ну, тот малый, несмышленыш. А ведь нас-то засмеют! И тебя засмеют. Слыхано ли, чтобы пожилой мужик на войну убегал? - торопливо и сбивчиво говорила Анфиса.
- Ничего, пущай смеются.
- Да ведь счас, слыхала я, так просто не проедешь по желдороге-то? Тебя ведь с первой станции воротят…
- Поглядим еще… Я не тут, не у нас, садиться буду. Дойду до полустанка, а там прицеплюсь на товарняк… Али еще как… Андрейка подпортил мне, сейчас везде за поездами следить будут. Поглядим, в общем.
- Кирьян! Родимый! Да и так взяли бы тебя…
- Будет, сказано, - уже раздраженно произнес Кирьян, отстраняя от себя жену. - Мне ни верности, ничего от тебя не надо теперь, кроме одного… Ни сегодня, ни завтра, ни через неделю не говори, где я и куда я. Вот об этом и прошу только… А чтоб не думали тут, что скрылся от войны, что сбежал, я напишу тебе потом оттуда, ежели доберусь… Чтоб, значит, не причиняли вам тут никаких притеснений. Ну, все!
Кирьян поднял вещевой мешок, ступил к двери. Анфиса все громче кричала, подвывая, все крепче цеплялась за мужа. Он пытался оторвать от себя жену, оттолкнуть, но не мог. Так, почти волоча ее за собой, он вышел в сенцы. И только там ему удалось на мгновение оттолкнуть ее. Он быстро выскочил на низкое крылечко, захлопнул за собой двери и накинул щеколду на крючок.
- Кирья-ан! - донеслось из-за дверей. Анфиса пыталась их открыть, дергала на себя.
"Верка придет со свиданий своих и откроет… Или Колька скорей воротится…" - подумал Кирьян и шагнул с крыльца.
* * * *
Федор, кажется, в два прыжка достиг своего дома, отмахнул дверь.
- Ну?
Анна в рабочих сапогах и грязной фуфайке крутилась по комнате, будто помешанная. Следом за ней ходила Ганка с кружкой в руках и повторяла:
- Тетя Аня, тетя Анечка! Выпейте и лягте. Найдется он, куда он убежит? Тетя Аня…
Анна остановилась, глянула на мужа пустыми глазами. Потом медленно стала подымать руки к лицу и одновременно оседать на пол. Она упала бы, если бы Федор не подхватил ее. Он посадил жену на кровать.
- Выпейте, тетя Аня, - опять поднесла ей кружку Ганка.
Анна теперь взяла у нее кружку и выпила.
- Как это случилось? - спросил Федор.
Как случилось - этого никто не знал. Утром, как обычно, Андрейка взял свой старый, потрепанный ранец и пошел в школу. Анна с недавнего времени работала на заводе по трудовой повинности. В час дня она пришла домой пообедать и накормить ребятишек. Ни Андрейки, ни Димки дома не было. Димка учился в седьмом классе, приходил из школы иногда поздно, но Андрейка должен был уже вернуться… "Что это он сегодня?" - подумала Анна и стала собирать на стол, уверенная, что вот-вот появятся оба. Еще подождав, вышла из дома глянуть вдоль улицы - не идут ли сыновья? И точно, в конце улицы бежал вроде Димка. "А где же другой постреленок?"
Тут она заметила, что из-под крыльца торчит угол какой-то книжки. Анна нагнулась, вытащила. Это была Андрейкина арифметика. Анна пошарила под крыльцом, вытащила еще несколько учебников и тетрадей младшего сына. "Это еще что такое?!" - млея от нехорошего предчувствия, подумала она, вертя в руках книжки и тетрадки. До нее донесся голос подбегающего Димки:
- Мама, мама! Андрейка… Вот, - и протянул бумажку.
- Что? Что случилось?
Андрейкиными каракулями в бумажке было нацарапано:
"Дим, скажи Кольке, что он дурак. Зачем ходить в военкомат-то? Пусть сделает, как я. А что я на фронт поехал - мамке скажи, чтоб не волновалась. Но только дня через три. Я надеюсь, что ты не сразу, ладно? Твой брат Андрей".
- Да что это, что такое? - все еще не понимая, вымолвила Анна.
- Что? На войну убежал, паразит такой! Побоялся только, что надеяться нечего, седни же скажу, - сунул бумажку в физику. А физика у нас последний урок. Сообразил. Я учительнице сказал, а она: "Беги, говорит, скорей, скажи дома…"
И тут только до Анны дошел весь смысл Андрейкиной записки.
- Ах он змей пустоголовый! - бледнея, закричала она. - Пропадет, с голоду сдохнет… Что же делать-то, Димушка? На станцию, однако, надо, - может, он еще там болтается. А Семен, Семен-то знает?
- Навряд… Откуда ему?
- Димушка, сынок! Ты беги на станцию, там и Семку где-нибудь встретишь, скажешь… А я - в милицию… Стой, стой! - крикнула она, видя, что Димка метнулся вдоль улицы. - Голодный же, хлеба хоть возьми…
Димка заскочил в дом, схватил со стола несколько ломтей и стрелой полетел на станцию.
В милиции Анне не дали сказать и слова:
- Знаем. Из школы звонили. Приняли меры. Поставили в известность линейный отдел милиции. Не волнуйтесь, найдем. Живой ведь человек…
Из милиции Анна тоже побежала на станцию.
Остаток дня Анна, Семен, Димка, а также взявшиеся откуда-то Колька и Вера Инютины да еще долгоногая Ганка обшаривали все закоулки вокзала, проверяли все вагоны отходящих составов, ходили между грудами кирпичей, штабелями леса… Но все было бесполезно, Андрейки нигде не было.
- Пропал, пропал мальчонка! - сама не своя, шептала Анна. - Прижулькнут где-нибудь… или под колеса попадет.
- Ты, мама, иди-ка домой, - сказал Семен, когда начало темнеть. - Никуда он не денется, найдется. Ганка, Вера, отведите ее домой.
Но идти она согласилась, когда совсем стемнело.
- А вы еще с Димкой поищите… Может, он тут все же где притаился, - сказала она Семену.
- Конечно, мы еще поищем, мама…
Все это Федору сбивчиво рассказали Анна и Ганка. Он выслушал стоя, не раздеваясь, Анна во время рассказа плакала, сидя на кровати.
- Будет слезы лить, - проговорил Федор, сбрасывая тужурку. - Дай чего пожрать, со вчерашнего гостеванья крохи во рту не было. Раз ищут - найдут. Не иголка он, в самом деле. Сейчас сам сбегаю в милицию, узнаю, как там они его ищут…
И, ожидая, пока жена даст ему поесть, поставил локти на стол, уронил в ладони тяжелую голову.
Поужинав, он в самом деле пошел в милицию. Вернулся и молча начал раздеваться, стаскивать сапоги. Прошлепав босыми ногами по крашеному полу кухни, где спала теперь Анна, лег на кровать, лицом к стене.
- Чего там? - не вытерпела Анна. - Неизвестно что про Андрейку?
- Неизвестно пока. Спи давай.
Через минуту повернулся на спину, проговорил:
- Аникей Елизаров сказал, что братца твоего Макарку вскорости Судить будут. Он это автолавку-то… жиганул, академик. Да и кому боле? Он да Гвоздев Ленька какой-то. Что за Гвоздев - не припомню. Да еще Витька им Кашкаров помогал. Специалист, и мальчишку подбил. Приварят теперь Макару, не мирное время…
Федор зевнул и умолк. Через полминуты он задышал глубоко и ровно. Анна с ненавистью глядела на мужа. Ей казалось, что рот его все еще растянут в зевке, что зияет на его лице широкая черная яма…
* * * *
Летом 1910 года, в жаркий июньский день, Силантий Савельев приехал с кафтановской заимки, швырнул в угол кнут и сел к столу, зажав голову руками.
- Пресвятая Мария, заступница… - перекрестилась Устинья.
- Где Федька?
- Огородишко поливает. Да ты че?
- А то, что ее, жизнь-то нашу, да в громотухинскую пролубку! Федьку требует Михаил Лукич в смотрители заимки-то…
- Охтиньки-и! - И Устинья плюхнулась на лавку. - Ить испохабят мальчонку… Пятнадцать годков всего…
- Ну! То ли испохабят, то ли с голоду подыхать… Выбирать из двух нам только…
Последние годы завязывали Савельевых все туже и туже. Началось все с возвращения в деревню Демьяна Инютина. Несколько дней он погулял, потом надвое разрезал осиновый сутунок, каждый обрезок покачал в руках, пробуя на вес, один отбросил, а другой стесал на конус, в верхнем конце сделал широкий паз, приладил сыромятные ремни с застежками.
- Вот и нога готова, - сказал он тому же Силантию, завернувшему как-то на огонек. - Осина - она ничего, легкая. А может, еще какое дерево легче есть, а?
- Кто его знает? Я не пробовал, нужды не было.
- У тебя нужда-то в тюрьме сидит, - скривив шелушившиеся от долгой пьянки губы, сказал Демьян.
- Да что ты, ей-богу? Парнишка по глупости, может…
Странные бывают превращения с людьми. Был Демьян до войны человеком робким, забитым, голь перекатная, как и Силантий. Вместе они в юности по девкам бегали, вместе ломали спину на кафтановских пашнях. Но пришел с войны георгиевским кавалером - и будто подменили человека. Как-то враз, с первого же дня, повел он себя так, будто выше стал на голову Силантия, выше других.
Впрочем, ни Силантий, никто другой еще не знали, не предполагали, какие дремавшие в нем силы и желания пробудило обладание Георгиевским крестом, какие планы строил этот человек, лежа в госпитале, на жесткой больничной койке.
- Господи, помоги ногу только сохранить! - хрипел он, мучаясь от боли. - Ведь кавалер я теперь, один на всю нашу деревню. Как же я без ноги?
Когда ногу все же отрезали до колена, он, выплакавшись с досады, обозленный на весь мир, твердил мысленно:
"Ну, погодите… погодите… погодите…"
Что означало это "погодите" - он тогда и сам не знал. Но чувствовал: в обиду теперь ни людям, ни жизни себя не даст.
Выстрогав деревяшку, Демьян на другой день протер суконкой свой крест, надел новую рубаху и заявился в дом к Кафтанову.
- А-а, кавалер… - протянул Кафтанов, красный, распаренный, дуя на блюдце. - Садись почаевничай с нами. Уважь…
Демьян кинул картузишко в угол, перекрестился на образа. Жена Кафтанова, желтая, исхудалая, редковолосая, налила ему чашку. "Ишь, все такая же тощая, - подумал Демьян. - Али болезнь ее какая грызет?"
Он выпил одну чашку и отодвинул ее, давая понять, что пришел не чаевничать, а по важному делу.
Кафтанов был мужчина крупный, раскормленный, с ноздреватыми щеками. Большой нос в частых розовых прожилках, и глаза в таких же прожилках, в густой окладистой бороде просвечивала седина.
Вытерев полотенцем мокрые губы, он насмешливо спросил:
- Так что ж, кавалер, насчет работы?
- Оно так, Михаил Лукич. Насчет службы.
- Какой ты работник с одной-то ногой? - Кафтанов поцарапал волосатую грудь.
- Оно так, Михаил Лукич. Работать мне несподручно теперь, а служить можно.
Жена Кафтанова перекрестилась и тихонько, как мышь, выскользнула за дверь.
- Ладно, Демьян. Поскольку кавалер ты, дам тебе легкую службу. Будешь на заимке у меня в Огневских ключах жить. Я, помнишь ведь, человек гулливый, бабенок люблю туда возить.
- Как же, как же… Расшабашный ты человек, Михаило Лукич. Известно.
- Ну вот… Будешь там жить, заимку в порядке содержать, самогонку курить. Чтоб, когда мне вожжа под хвост попадет, все там наготове было. Жеребцов пару там я держу на всякий случай - ходить за имя будешь. В общем, навроде, значит, смотрителя ставлю тебя…
И Кафтанов раскатисто захохотал, в глазах его с красными прожилками выступили слезы. Отсмеявшись, добавил:
- Самый ты удобный для этого человек. Когда перепьюсь, сударушки мои на тебя не обзарятся, должно быть…
Демьян, однако, хранил серьезность, даже неодобрительно поглядел на Кафтанова.
- Что обижаешь кавалера, бог тебе простит, Михаило Лукич. А с какого боку я удобней тебе, это ты еще и сам не знаешь.
В словах и голосе бывшего батрака было что-то необычное. Кафтанов, прищурив глаз, посверлил Инютина.
- Ну-ка, поясни.
- Выгода твоя в том, чтоб главным смотрителем меня поставить над всем твоим хозяйством.
Это было так неожиданно, что Кафтанов оторопел.
- Окроме торговли, конечно, - добавил Демьян. - Торговыми делами ты уж сам занимайся.
- Ты чего, дурак, мелеть? Как так главным?
- А навроде приказчика али управляющего. На манер как у богатых господ.
- Да у тебя мозгов-то хватит ли?
- Ничего… Дело крестьянское.
- Кхе-кхе… Гм… - Кафтанов обошел кругом Демьяна, разглядывая его так, будто впервые увидел такое чудо. - Так… Ну а воровать сильно будешь?
- Не без этого, если без утайки сказать, - глядя Кафтанову прямо в глаза, отрезал Демьян, - Дурак без выгоды живет. А я - человек. Да только на копейку сворую, на червонец прибыли принесу.
Кафтанов глядел и глядел на Демьяна во все глаза.
- Интересный ты, однако, с войны пришел. Да ведь сын у меня, Зиновий, есть, семнадцать годов уж ему. Его и хочу этим… главным управляющим ставить.
- Молодо - зелено, Михаил Лукич, говорится. Торговлей вот и пусть покуда занимается. Там ему делов хватит. А я - остальным. А ты, как и следоват, над всем вожжи держать будешь да кнутом помахивать…
И тут Демьян упал на колени, схватил руку Кафтанова.
- Верой и правдой служить буду, Михаило Лукич… Крестом своим клянусь - вернее пса буду. Увидишь и поймешь всю выгоду, ей-богу! Скоро увидишь, совсем скоро, ежели все в мои руки отдашь. У меня ништо не выскользнет. А не поглянусь тебе али разор принесу какой - пинка под зад да за ворота. Кто тебе помешает? Михаило Лукич…
На другой день Инютин распоряжался на конюшне Кафтанова, каких лошадей отряжать на пахоту, каких - за товаром в город для кафтановских лавок. Через неделю появился на пашне, прошелся из конца в конец огромного поля, глубоко увязая деревяшкой в рыхлой земле. Там, где деревяшка лезла неглубоко, останавливался, кричал:
- Эй, кто пахал? - И когда подходил какой-нибудь заветренный мужичонка, говорил, не глядя в глаза: - За ночь, значитца, перепашешь как положено. За износку хозяйского плуга и лишнюю надсадку лошадей осенью вычтем, как водится.
Говорил он тихо, спокойно, не сердясь, и никто как-то не принимал всерьез его слов.
Но в июне, когда начался сенокос, Демьян так же спокойно говорил многим михайловским мужикам:
- Я б тебя взял, Гришуха, у тебя по лавкам-то сидят не то пятеро, не то семеро. Да ить помню - с хитрецой ты пахал весной, меленько. Глаз да глаз за тобой надобен. А я поспевать не могу везде, одна нога-то у меня. Ты уж поищи где в другом месте работы, за Громотуху сплавай, в соседнюю деревню, может, там наймешься. За пахоту, понятно, осенью разочтемся. А ты, Федот, вроде работящий, да спать по утрам горазд. На пасху-то, помнишь, до обеда спал почти. А землица сохла… Не знаю, что с тобой и делать. Ладно, возьму последний раз…
Без крика и ругани, как-то незаметно Демьян установил свои порядки найма. Кому отказывал в работе, те плевались и уходили пытать счастья в другие деревни. А кто работал у Кафтанова, по-прежнему не чуяли над собой особой беды. Мало ли об чем поскрипит Демьян, чем постращает… Побурчит да забудет.
Но осенью, при расчетах, все обалдели: каждому приходилось за работу чуть ли не вдвое меньше, чем в прежние годы.
Поднялся ропот и шум. Мужики потребовали самого Кафтанова.
- Ну, молчать! - коротко сказал тот. - Демьян нанимал вас - с ним и рассчитывайтесь…
- Вот так, мужички, - усмехнулся Инютин в отпущенную за лето рыжеватую, лисью бородку. - Кто это из вас тут особые говоруны? Память-то, якорь ее, не забыть бы…